Эскель

— Зажим! Срочно! Кровь хлещет из разорванной артерии прямо в лицо и парень отворачивается, чтобы не заливало глаза. Чужие руки в перчатках перехватывают ладони и он отходит, поданным полотенцем вытирая лицо. Мужчина на койке корчится и не может успокоиться, анестезия еще не успела подействовать. Холодно в хирургическом углу — не кабинете даже, в этой дыре не хватало лекарств и бинтов, не то, чтобы у них была возможность просить отдельные кабинеты для разных манипуляций. На губах мерзкий привкус крови и он скорее вытирает мокрым куском рот. Врач зажимает артерию и фонтан останавливается. Пациент стихает. Какое дерьмовое начало дня. Война закончилась. А травмы остались. В их дыре не было магов-целителей. Та бабка, что была, откинулась года два назад и все эти двадцать пять месяцев они работали только руками и смекалкой. Не было магов, способных просто приехать в их зашкеренную в дубах деревеньку и остаться помогать. Радовало лишь одно — население было маленьким и пострадавших было не так много, чем, допустим, в тех же Долийских лесах. Парень моет руки в небольшом тазике, меняет принесенный санитаркой халат и еще долго сидит на стуле, рассматривая вид из окна. Ничего нового из года в год. Пара бабок, страдающих от кифоза; несколько солдат с деревянными протезами (их созданием занимался его наставник, Ревиус, от того юноша всегда горделиво назывался его протеже), которые пытались играть в волейбол и девочка на скамейке с перебинтованной рукой. Деревья шелестят. Холодная весна какая-то. — Зейе, хватит задницу отсиживать, пошли. Он улыбается. Наставник указывает на шифонер и уходит. Инквизиция развалилась, словно карточный домик. Зейе наивно верил и полагал, что за инквизиторской армией будет безопасно и они-то точно все выстоят, но ошибся. Не мудрено. Ему ведь было всего шестнадцать, его родителей убили едва ли не на его глазах и Оли, отчаянно-потерянный с залитым соплями лицом просто нашел себе спасителей и делал вид, что так надо. Он был аристократом, в его расписание входили балы, завтрак к 11 часам и ни минутой позже, слуги, что приносили дорогие одежды и не было в его расписании нихрена этого пункта: "учиться выживать". Олигвар Зейе не был хорошим человеком и уж точно не был правильным сыном, ведь могилы родителей он не почтил своим присутствием ни разу. Просто так случается — когда денег не мерено, дети уходят на второй план. Трогает языком шрам на губе. Он так устал. Шрамов на лице было так много, они застыли кривой маской и никуда не исчезали. Удар по лицу. Он нарвался на дерьмовую компанию после того, как запихал свое аристократично-раздутое эго себе же в жопу и голодный скитался в поисках работы. Удар по голове. Эти уроды приложили его пару раз лицом об камни мостовой и их глаза-полумесяцы с этим мерзотным смехом до сих пор стоят в ушах. Денег денег. Умений никаких нет. Лицо разбито в куски. Он лежит на мостовой всю ночь, а утром ворует. Ошивается месяцами по рынкам, грязный и вонючий и шрамы срослись как попало. Его рука опускается в чужой карман и не нащупывает так монет. Всего лишь какую-то банку. Ее он и дергает, на всех парах прячась в подворотне и рассматривает. Читать-то он, в отличие от всех остальных уличных сирот, умеет просто превосходно. — Опиоидный сироп? — он читает вслух, разглаживая пальцами немного мокрую этикетку. — А ты умеешь читать? Его подбрасывает рядом с мусоркой словно силой магии и Зейе почти что бросается на утек, понимая, что его застукали. Замирает. Взрослый, крепко сложенный мужчина протягивает ему руку: — Верни. С этим лучше не играться. Слышишь? — Что? Шлепок приходит прямо по башке. Резко распахнув глаза Зейе вскакивает с пола и смотрит прямо перед собой и видит знакомое помещение. Он уснул в комнате, которая служила складом. Упав, он снес стул и еще какие-то бумаги. Черт. Он ведь почти не спал с прошлой недели... Ревиус наверняка заждался его, а он просто взял и рухнул на пол. Хватает с полки знакомую банку и бежит по больным, вливая по небольшой ложке тем, кому нужно больше всего. Ампутированные в основном, но их не так много — во время войны было куда больше. Зейе насчитывает всего трех и несказанно этому радуется. Он устало трет глаза, когда возвращается в их угол-кабинет и садится на пол. Наставник пьет что-то сладко пахнущее, но у парня нет никаких сил, чтобы спрашивать. Его отец был косситом, но в Олигваре вообще не было косситской крови. Он был человеком, как и его мать, однако, несмотря на это, едва ли не каждое утро трогал голову — вдруг прорежутся рога? И он будет как отец? Сильным, взрослым воином, которого позорно зарезали со спины на дне рождении его сына... Но Олигвару уже было почти двадцать два года и он почти не изменился с времен войны. Он был мелким, невысоким, дочерна загорелым с густыми русыми волосами, и ни на руках когтей не было, ни на башке рогов, а зубы были самые обычные — и самые обычные человеческие клыки. Он делает глубокий вздох. — Как твоя жена? — Ревиус наливает сладкой лимонной настойки юноше и тот пьет, понимая, что еще немного и рубанется прямо на полу. А если он придет пьянющий домой, то Эльвиа не пустит его дальше коврика в прихожей. Будет там спать вместе с их дворнягой. — Нормально. Пока что у нас ничего не получается. Наставник молчит. — Может, это из-за твоего происхождения? Зейе кусает губы. — Ты про немеренные богатства, которые должны мне принаджлежать или про то, что я полукровка? — Иной раз жалею, что такой тупой и мой протеже. Они смеются и чокаются стаканами. Немного настойки брызгает на пальцы. Щипит все царапины. В словах наставника была правда, просто никто ее не проверял. Ни один гибрид не был фертилен в мире животных, так почему он, являясь полукровкой, должен стать исключением? Насколько Олигвар знал, у родителей был разных набор крови, но этот набор был чистым, поэтому парень и появился на свет. А вот у него самого он такой уникальный, что у самого вряд ли что-то получится. Лигры были не фертильны. Как и он. Здорово, ничего не скажешь. — Она так хочет ребенка. Откидывается головой на каменную стену. Беспомощность — вот что его гложило. И, возможно, осознание того, что единственную мечту жены он исполнить не может. Вот дерьмо. Ревиус наливает себе еще. — После войны много сирот осталось. — Ты прав. Я говорил ей. Уперлась, не хочет брать никого. Поэтому Зейе дома не ночует. Они посрались в клочья. Потому что Оли знал, какого на улицах. Потому что он прошел через это дерьмо и его шкура покрыта уличными шрамами, а его тупоголовая жена не может сообразить, что чужой ребенок — тоже свой ребенок. Он это знает. Ревиус стал ему почти отцом за эти не такие уж и дерьмовые пять лет. В тишине слышится стук стаканов, всплеск алкоголя. Они допивают бутылку до дна, ведь солнце клонится к горизонту. С его последними лучами наставник уходит в подвал отоспаться, а парень достает из шкафа пару пледов и укладывается прямо на полу. На двери весит табличка, что если кому-то из больных станет хуже, нужно немедленно его разбудить. Зейе рассматривает сумеречное небо из окна и слушает стрекотание сверчков. Верно. Весна. В сон клонит несусветно, из-за алкоголя ощущение того, что потолок вертится и он выключается в секунду. Без чувств, мыслей и эмоций. Утром кто-то остервенело стучит в дверь и Зейе хочется сорвать ее с петель и постучать ей по голове того, что додумался так колотить. Быстро берет себя в руки, вливает стакан холодной воды, умывает лицо под "секунду, я уже иду", разжевывает ментоловый корень и распахивает дверь. — Эльвиа? Кажется, она удивлена не больше него самого. Девушка переминается с ноги на ногу и оглядывается, словно ломилась не в его временное убежище. Пришла мирится? Не особо. Она не выглядит так, как выглядит обычно, когда решает сделать первый шаг в их распрях. — Оли... у нас дома в гостях женщина. Она очень настойчива. Она пришла вчера вечером, — парень впускает ее в складовую и закрывает двери, — сказала, что ей нужно поговорить с тобой и отказалась уходить. Просидела всю ночь на кухне. Она такая... — Какая? — он перебивает, хватаясь за ее ладонь. Незнакомка в их доме? Он волнуется за жену, но, кажется, с ней все впорядке. — ...страшная. У нее нет левой половины лица. — Всмысле? Ответ ему не нужен. За секунду до того, как его жена скажет: "у нее на лице три шрама", Зейе понимает, кто пришел к его дом. Лишь одна женщина в этом дерьмовом мире обладала жгучей южной красотой эльфийской помеси и такими мерзкими шрамами на лице. На секунду он испытывает облегчение, что это его знакомая, а не какая-то бандитка, но тут же приходит в себя. Так много лет прошло. Что ей вообще нужно? Он не знает, кому может доверять, а кому нет. Боится этой блеклой тени прошлого, боится этого пустого взгляда, боится ее худых рук и усмешки. Зейе влетает в дом и дверь с громким ударом шлепается ручкой об стену. Сирша молча сидит за столом его кухни. На ней перчатки, длинный плащ, волосы в высоком хвосте и все изъяны ее лица видно в глубоком утреннем свете. В руках у нее кружка. Оли знает, что там вода. Она не пьет, когда дело серьезное. — Доброе утро. — Она швербает из стакана, не смотря на него. А может ей просто лень голову поворачивать, чтобы его увидеть. Лук за спиной. Смешно. — Не ожидал, что приедешь. Сирша хмыкает. — Я не на долго. Прошлась по деревне, пообщалась с жителями. Они все в восторге от тебя и твоего напарника. Здорово. Я очень рада, что ты занимаешься тем, что тебе нравится. И у тебя очень красивая жена. Я видела фотографии твоей покойной матери, прежде чем мы встретились тогда. Эльвиа очень на нее похожа. Девушка замирает. Сирша до этого говорила какими-то солдафонскими речами и не блистала красноречием. Все, что от нее она добилась: "я буду ждать вашего мужа", но стоило ему появится, та проронила аккуратный, ладный монолог. Сирша осторожно проходится по кухне — пока она тут была, успела уже все изучить. Еды было не много, но на них двоих хватало. — Зачем ты здесь? Исчезла, как песок сквозь пальцы пять лет назад и явилась для чего? — Я скиталась с медведями, — девушка моет свою кружку и ставит ее на полку, — Думала. Страдала. Оплакивала погибших. — Мне жаль. Знаю, что ворон погиб. Мы не были друзьями, но я думал, он дорог тебе. Кусает губы. Больно об этом думать. Тяжело. Сглатывать нелегко. — Да. Зейе изменился. Больше не визглявый мальчишка, а хозяин очага. Он молчит не потому что не знает что сказать, а потому что терпеливо ждет ее ответа до того, как выпроводить из своего дома. Это верно. Акулы ненавидят чужаков. Как давно он не обращался? Залив не близко. — Я пришла... Она спотыкается в словах так же, как спотыкалась об камни в лесу подростком, убегая от задиристых долийских мальчишек. Поганые эльфы. И как они добились такого высокого положения? — Я пришла, Олигвар, потому что даже спустя пять лет я помню тебя как человека честного и сильного. Я доверяю тебе. Зейе чувствует, как внутри все обрывается. Не может быть. Нет! Он не собирается в этом участвовать, это не его судьба и Сирше не сломить его. У него жена и, возможно, скоро дети, но им не быть никогда вместе, потому что она снова, мать его, ввязывается в войну. И тут не важно, на чьей он стороне. Он все равно будет принимать в ней участие. Сирша снова, как яблоко раздора, расспалит войну и он не сможет просто жить с Эльвией вместе в деревне, убегая от прошлого. — Ты, твой настоятель и ваш госпиталь. Они мне нужны. — Что взамен? Сирша отвечает, не запинаясь ни разу: — Мы добудем очень много лекарств. Не важно, каким способом. Этого хватит, чтобы лечить не только раненных солдат, но и всех, кого захочешь. Зейе поднимает брови — если она действительно может это сделать, то как минимум у половины деревни есть шанс поправиться от недавней хвори. — Если все пойдет по плану, я верну все твои земли. Жена его вздрагивает и смотрит настороженно. Не знает о его происхождении? — Если все пойдет по плану? — он усмехается, — А когда у тебя в последний раз все шло по плану? Сирша кривит уголком рта. Он прав. Но в этот раз она будет биться насмерть. Постукивает пальцами по деревянному столу. Этого хватает, чтобы парень прикусил себе язык. Кажется, она действительно ни перед чем не остановится. Он помнил ее другой. Сирша так изменилась. Ревиус?.. Что скажет он? Ему плевать, кого лечить — солдат какой стороны. Смыслом его существования была помощь людям и ему было глубоко насрать, за какое государство они воюют. Но если предложат лекарства... — Подумай. Поговори со своим наставником. Скрип стула. Она встала и, громко топая тяжелой обувью подошла к двери. Кажется, она даже не обернулась, когда вышла на холодный дневной воздух и кинула за спину: — Я счастлива за тебя.