Ынхёк лежал.
Лежал и думал.
Думал и лежал.
Просто... потому что ничего другого он делать в принципе не мог. Только лежать и думать, с каждой минутой все сильнее увязая и запутываясь в собственных мыслях.
Ынхёк хотел спать, но не мог. Из-за той дряни, что эта сволочь вколола ему. В наказание. Он был чертовски зол и расстроен из-за телефона. Настолько, что даже не стал обрабатывать ему синяки и раны, а просто, швырнув его на кровать и пристегнув руки и ноги наручниками к изголовью и спинке кровати, бросил его здесь.
Одного.
Наедине с мыслями и болью.
Ынхёку вообще казалось, что он с большим трудом сдержался, чтобы не убить его. Не забить ногами до смерти прямо там, в этой комнате, на полу. И... в какой-то момент Ынхёк поймал себя на мысли о том, что хочет этого. Просто взять и умереть. Чтобы весь этот ад наконец-то закончился. И не было ничего. Лишь пустота. Однако... этот мерзавец был слишком эгоистичен, чтобы сделать ему такой роскошный подарок. Поэтому все, что досталось Ынхёку, ‒ лишь боль. И только она.
Много боли, которая разъедала его тело и к которой он уже почти привык.
Интересно, сколько времени уже прошло? Час? Два? Сутки? Ынхёк не знал. Но, судя по тому, что раны на разбитых в кровь губах и, кажется, сломанном носу, которым он тыкал Ынхёка в треклятый телефон, как котенка в наделанную им в неположенном месте лужу, начали подсыхать и неприятно стягиваться, то, наверное, прошло уже больше двух часов. И даже больше трех часов. Но разве это было важно?
Все равно за ним никто не придет.
Никогда.
Сейчас Ынхёк слишком отчетливо и слишком ясно понимал это. Как и слышал противный, отдающий кровавым привкусом клекот в своей груди. Совсем нехороший клекот. Как будто одно из сломанных ребер воткнулось ему в легкое и... Вроде бы если такое не лечить, то человек... он умирает, да?
На самом деле этот вариант был не так уж и плох. Один из самых спокойных и благополучных исходов. Сейчас. Для него.
Ынхёк всегда думал, что весь мир вращается вокруг него. Что он безумно важен и нужен всем вокруг. Агентству, группе, фанатам, всем своим бесчисленным любовникам, в конце концов по странной причине не таившей на него зла Аре и Хёну. И, конечно же, Ынхёк был безоговорочно уверен в том, что несмотря ни на что он нужен Хёкджэ. Всегда. Но...
Он был не нужен. Никому из них.
Они даже не пытались найти его. И даже не пытались разобраться.
Никто.
Просто взяли и заменили его братом.
А Хёкджэ... Он... неужели он не понимает, не чувствует, что что-то не так?
Нет, Ынхёк ни капли не верил в ту мистическую близнецовую связь, про которую им втирали все вокруг, однако... Было нечто такое, очень прочно связывающее их с Хёкджэ, что вряд ли можно было описать обычными словами и подогнать под понятия рациональной логики.
Ынхёк всегда, где бы и в каком бы состоянии ни был, знал, что происходит с Хёкджэ. Чувствовал. И всегда был в курсе, когда у Хёкджэ шло что-то не так. Когда ему было плохо. Как бы он ни старался скрывать этого. Хёкджэ всегда был для него открытой книгой. Даже... даже... чем-то и кем-то намного более простым и понятным. Но объяснить это словами... Слишком сложно. Наверное, его смогут понять лишь те, у кого есть свой Хёкджэ.
Но его Хёкджэ... Ынхёк знал, нет, был на сотню, на две сотни процентов уверен в том, что Хёкджэ точно так же видит его самого. Но сейчас... Почему он не чувствует? Почему он не знает? Почему он не понимает, что все не так? Что он не сбежал? Что не сам? Что он здесь... Брат злится на него? Обижается? Да даже если и так, то все их обиды... Они же совсем не важны. Они оба всегда знали это. И поэтому, сколько бы ни ссорились, всегда быстро прощали друг друга. А Хёк.. Он же святой и вообще практически никогда не обижался на него. Чтобы Ынхёк ни творил. Он всегда волновался за него и прощал. Рано или поздно. Обычно рано. Но что происходит сейчас? Почему? Почему?! ПОЧЕМУ?!
‒ Хёкджэ... ‒ имя брата обреченным шепотом сорвалось с губ Ынхёка прежде, чем он успел подумать.
‒ Хёкджэ, ‒ буквально спустя пару секунд, чуть громче, так, словно брат был в соседней комнате, вновь позвал его Ынхёк. Но... Хёкджэ опять не слышал его.
‒ Хёкджэ! Хёкджэ-Хёкджэ-Хёкджэ!!! ХЁКДЖЭ!!! ‒ внезапно сорвавшись на надрывный, пронзительный и словно полный какой-то сверхъестественной жути крик и не обращая внимания на вновь начавшие кровоточить губы, все звал и звал близнеца Ынхёк, извиваясь в болезненных конвульсиях на жесткой как гробовая доска кровати.
Он все звал и звал Хёкджэ, отчаянно пытаясь высвободиться из своих пут.
Не обращая внимания на то, что наручники уже до мяса стесали кожу на лодыжках и запястьях.
Не обращая внимания на становящуюся с каждым криком все невыносимее боль в груди.
Не обращая внимания на жгучие соленые слезы, все бегущие и бегущие, разъедающие глаза и раны на щеках и губах.
Не обращая внимания на то, что его голос все чаще и чаще срывается на сип.
Он звал Хёкджэ.
Зная, что тот не услышит его.
И не заберет отсюда.
Никогда.
Но он все равно звал его.
Раз за разом.
Пока остатки сил не покинули его измученное тело, а сознание наконец-то решило дать ему немного отдыха, оставив его и позволив хотя бы на немного провалиться в такое восхитительное и долгожданное беспамятство.
Забавно, но... сейчас Ынхёк совершенно точно знал, что это и есть настоящее, подлинное счастье.
***
‒ Итак, я подписал соглашение о неразглашении, теперь вы готовы рассказать мне о той проблеме, что привела вас ко мне? ‒ молодой холеный парень в жутко дорогом костюме с ненормально идеальной укладкой и в тонких круглых очках в золотой оправе ‒ один из лучших адвокатов в Сеуле, выигравший в суде в большом количестве скандальных дел, с любопытством смотрел на свою явно нервничающую посетительницу, которая ну никак не вписывалась в этот обставленный в стиле дорогой хайтек, слишком дорогой хайтек офис и не походила на его обычных клиентов. Но что-то подсказывало Пак Юну, что ему стоит ее выслушать. И что эта девочка принесла ему очень любопытное дело. Иначе... с чего ей не верить в законодательно гарантированную неприкосновенность отношений между адвокатом и клиентом и требовать подписания этого дурацкого соглашения, которое легко можно обойти буквально со всех сторон.
‒ Да, конечно. Меня привело к вам ЭТО, ‒ тяжело вздохнув, девушка протянула адвокату толстую папку бумаг, которую до этого бережно, почти нежно прижимала к груди, даря Пак Юну возможность принять участие в, возможно, одном из самых громких дел в его биографии и уж точно в самом громком скандале этого года. Ведь кто-кто, а Юну никогда не пренебрегал вниманием прессы, и никакие соглашения о неразглашении и адвокатские тайны не были ни малейшим препятствием для него в этом.
***
‒ Господин министр, ‒ войдя в кабинет мужчины, Тэмин тут же поспешил поприветствовать его. Радуясь тому, что Хангён решил пойти ему навстречу и провести эти переговоры тет-а-тет, потому что им многое нужно было обсудить. Желательно без помощников. И желательно как можно скорее, потому что... потому что Ынхёк был в лапах сталкера уже больше месяца. И счет действительно шел на минуты.
‒ Начальник Ли, ‒ отложив в сторону документы, сухо кивнул охраннику Хангён, не понимая, к чему вся эта конфиденциальность и срочность, и, дождавшись пока тот займет место для посетителей, поинтересовался: ‒ Так о чем таком срочном вы хотели побеседовать со мной прямо сейчас? Наедине?
‒ Кажется, я знаю, кто похитил Ынхёка. И чтобы поймать этого человека, мне будет нужна ваша помощь. Даже больше, чем просто помощь, ‒ тяжело вздохнул Тэмин и, сделав еще один глубокий вдох и стараясь унять внезапно напавшую на его руки дрожь, приступил к разговору, грозившему отнять у них с господином министром не один, и даже не два часа...
