***
‒ Ешь аккуратнее: подавишься, ‒ с трудом сдерживая брезгливость в голосе и во взгляде, мужчина пристально наблюдал за тем, как сидящий на кровати парень жадно, как всегда неправильно держа в руке пластиковую ложку, уплетает из картонной коробки поджаренный рис с овощами. Почему-то раньше его всегда умиляло наблюдать за тем, как Ынхёк ест: жадно, как хомяк набивая рот едой, так, словно его не кормили почти месяц, немного нелепо из-за этой его дурацкой манеры скрючиваться и странно держать ложку, но сейчас глядя на парня... он впервые не испытывал к нему ничего, кроме полной брезгливости жалости. Грязные сальные волосы с отросшими корнями и посеченными кончиками, белая, сухая, как пергамент, кожа, растрескавшиеся губы, огромные синяки под глазами... В этом Ынхёке было столь мало от той сияющей драгоценности, в которую был влюблен целый мир, что это было даже немного нелепо. И как только можно было затуманить глаза такому огромному количеству людей и окрутить их? Хотя, наверное, в этом и был особый талант Ынхёка, раз уж все остальные на деле оказались фикцией. ‒ Прости, но я хочу жрать. Тебя не было тут почти двое суток, и я не знаю, когда ты придешь в следующий раз... ‒ даже не удосужившись проглотить еду, пробормотал Ынхёк, опасливо поглядывая на сидящего напротив мужчину и наконец-то решившись озвучить свой самый главный страх. Забавно, еще пару дней назад он ненавидел его приходы, но сейчас, когда они становились все реже и реже и грозили в один прекрасный день и вовсе прекратиться, Ынхёк ждал их... ждал их куда сильнее, чем дня своего дебюта и чем они с Хёкджэ в детстве ждали своих дней рождений. И этот практически не покидающий ни на секунду его сознание страх, что однажды о нем просто забудут и эта дверь больше никогда не откроется... Интересно, можно сойти с ума от страха? Наверное, да. И это было бы лучшим выходом. Если бы не Хёкджэ. И куда более сильный страх, почти животный ужас за него. Единственная причина, по которой Ынхёк все еще отчаянно цеплялся за эту жизнь и свое так и норовящее ускользнуть в манящую пучину безумия сознание. Единственная причина, по которой он все еще просыпался каждый день, дышал и пытался есть. Единственная причина, по которой он сейчас чуть-чуть, осторожно, почти незаметно сдвигался к краю кровати, отчаянно пытаясь придумать, что бы ему такого сделать, чтобы эта сволочь растерялась хотя бы на пару мгновений и у Ынхёка появился шанс вытащить у него из кармана если не ключи, то хоть мобильный... Один звонок. Забавно, что иногда такая мелочь может спасти практически все. Но не спасает.***
Устало потерев виски, Тэмин всего на пару мгновений прикрыл глаза, а затем снова вперился взглядом в белоснежную Toyota, которую всего два часа назад взял напрокат Ким Рёук. Очевидно, для того, чтобы в очередной раз сбросить хвост. Но в этот раз Тэмин самостоятельно вел слежку, и пусть он был не асом в подобных делах, но избавиться от него было не так просто, поэтому он проследовал за этим изворотливым засранцем от салона проката до дома господина министра, затем до министерства, а потом до родного агентства, где Рёук, конечно же, после предварительного звонка снова встречался с менеджером Чхве, чтобы отчитаться ему, что преподаватель по вокалу ведет себя просто-таки до безобразия спокойно и примерно, и нет никакой необходимости подвергать его воспитательным, либо устранительным (честно говоря, Тэмин так до конца и не был уверен, до чего договорились эти двое) процедурам. И Тэмин сидел здесь уже битый час тоже в позаимствованной у «друга» и еще не засвеченной машине и ждал Рёука, вот только он так и не появился на парковке. Ни через час, ни через два, ни через три. И когда уже отчетливо понявший, что его снова обвели вокруг пальца, Тэмин все-таки решил вылезти из машины и узнать у ребят из охраны, куда же делся Рёук, то внезапно выяснилось, что ни его, ни менеджера Чхве нет в здании уже больше двух часов. И куда они умудрились деться и каким путем ‒ неизвестно. Вот тебе и самая современная, надежная и удобная система безопасности, черт бы ее побрал! А сам он ‒ доверчивый и ничуть не сведущий в расследованиях лопух. Его работа ‒ охранять айдолов от папарацци и сумасшедших фанатов, а не поиск ненормальных психов-маньяков и вычисление афер мирового масштаба. Да уж, не на это он подписывался, но зачем-то, не иначе как из жажды справедливости, делал это. Или... правильнее будет сказать, что во всем виноват Ынхёк?***
‒ Хорошо сегодня поработали, Ынхёк. До завтра, ‒ с улыбкой поклонилась Хёкджэ его партнерша по съемкам ‒ одна из тех милых актрис, что часто снимались в дорамах подобного рода, на деле оказавшаяся такой же милой, доброй и терпеливой, как и ее героини. Еще бы, раз за разом переигрывать сцены, в которых сам Хёкджэ то и дело косячил, то еще удовольствие, но она терпела его уже пятый день и даже ничем в него не запустила, хотя сам Хёкджэ уже с удовольствием кинул бы себе в голову пару-тройку камней потяжелее. Но тем не менее съемки худо-бедно двигались вперед, и на деле все оказалось не так уж и жутко, как он себе представлял после репетиций с Шиндоном. И в чем еще был несомненный плюс того, что ему теперь приходилось почти 20 часов в сутки кривляться перед камерами, ‒ это то, что у Хёкджэ не хватало ни сил, ни времени ни на что, кроме съемок. Он уставал настолько сильно, что по приезде домой просто падал лицом вниз в кровать и отрубался. Иногда даже без душа и переодеваний. А уже через четыре часа его будил назойливый, как оса, Сонмин и снова едва ли не на руках тащил на съемки. Поэтому Хёкджэ уже было плевать на абсолютно все: и на себя, и на все свои проблемы, и на группу, и на Донхэ, и на контракт, и на свежие букеты цветов, которые каждую ночь как по мановению волшебной палочки появлялись в его квартире, и на сообщения с пожеланиями добрых снов, которые бесследно исчезали под утро, словно их никогда и не было. И может быть, их и правда не было, и это все было лишь дурным сном. И приходящий в спальню его брата по ночам человек, присаживающийся на кровать, и долго и пристально изучающий лицо Хёкджэ, и иногда даже гладящий его по волосам, тоже был лишь призраком из этого сна. И ничем больше. Зато чип во все еще ноющей ноге Хёкджэ был до безобразия материален, и это давало ему хоть какую-то надежду на то, что он однажды не растворится в этом кошмаре столь же бесследно, как и его брат...