Way To A Dream

Сегодня всю ночь Донхэ снилась какая-то тяжелая псевдонаркоманская дрянь. Он толком не сумел запомнить ни одного из своих снов (и слава богу, потому что если все они были о том, как он с черным пластиковым пакетом пытается поймать гигантскую муху с головой Кюхёна, то спасибо ‒ ему не надо такого счастья), но проснулся с противным горьковато-липким привкусом кошмара во рту. А еще с жуткой жаждой и головной болью. Так, словно он пил до этого не просыхая пару, а то и больше суток. И если прибавить к этому, что он совершенно не запомнил, где и как он отрубился, то... это был вполне вероятный вариант. Решив, что хватит гадать на той каше, что сейчас варилась у него в голове, Донхэ нехотя разлепил глаза и аккуратно сел на жесткой, узкой и явно не похожей на его собственную кровати, с удивлением понимая, что он... в больничной палате? Сглотнув, Донхэ еще раз внимательно осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, когда и, самое главное, КАК он успел здесь оказаться. И... Воспоминания о прошедших трех (или уже четырех?) сутках шквальной волной накатили на него, с легкостью выбивая почву из-под ног и воздух из легких. Ынхёк. Хёкджэ. Они... Донхэ изо всех сил зажмурил глаза и закусил нижнюю губу, умоляя себя не кричать. Нет-нет-нет! Только не это. Ему казалось, что он сейчас просто задохнется от этих раздирающих его мозг, его сердце, каждую клеточку его тела воспоминаний и боли. Лежащий на больничной кровати, бледный как тень Ынхёк. Нервное и физическое истощение. Плохо зажившие травмы после побоев. Субдуральная гематома. Разговаривать должен только он, чтобы не пугать и не причинять боли. Негромким голосом, без резких смен интонации и тона. Потому что он его опекун и решения принимает только он. Донхэ. Но как... и почему именно он? Разговор под шум и писк больничных машин. Ледяные, липкие от пота пальцы Ынхёка, отчаянно цепляющиеся за его руку. Да, это он. Канин. Искусственная кома. Донхэ казалось, что еще немного ‒ и он сам впадет в кому. Или просто умрет от бессильной ярости и ужаса. И от того, что все это происходило и происходит с ними. На самом деле. За что? За что им все это?! ЗА ЧТО?! Детектив Ки и следователь Ли. Маячок. Хёкджэ. Стопки вещей на полу в его комнате. Их выкинули из чемодана, чтобы сложить туда его самого. Сломать, как игрушку, и сложить. Воздуха в чертовой палате стало настолько мало, что Донхэ казалось, что еще чуть-чуть ‒ и окружающее пространство просто задушит его. Или он задушит себя сам. За свою узколобость, слепоту и невнимательность. Как можно быть настолько тупым придурком и не заметить столь очевидных вещей? Донхэ попытался сделать вдох, но здесь, в этой палате, осталось слишком мало места и кислорода. Или в его жизни? В нем самом почти ничего не осталось. Кроме ненависти. Ярости. Боли. К этому человеку. К тому, что он сделал. И к самому себе. И ничего больше. Ровно с того самого момента, как он нашел Ынхёка в комнате Хёкджэ. Мокрого, взъерошенного, уставшего, такого теплого и сладкого Хёкджэ, которого он всего за несколько часов до этого целовал прямо в коридоре. И вкус губ которого до сих пор ощущал на своих губах. Хёкджэ, в котором не оставили ничего человеческого. Только скотч, сломанные кости и слипшиеся от крови и рвоты волосы. Разве что... босые пятки с розоватой, чуть потрескавшейся от сухости кожей. Пятки, которые теперь будут снится Донхэ в кошмарах. Как и вся эта история. Если он просто не сойдет с ума и не свихнется от этого чувства вины, сжимающего болезненной судорогой каждую мышцу в его теле. Всего его. Или это всего лишь чертово желание коснуться этих пяток ‒ настолько сильное, что у Донхэ до сих пор покалывало кончики пальцев? Просто убедиться, что Хёкджэ все еще существует и что он все еще жив. А не... Нет! Донхэ даже про себя не мог произнести это слово. Если это вдруг случится, то... оно станет последней гранью, и после этого он спокойно может сходить с ума. Просто чтобы забыться и больше никогда не осознавать, что все это было на самом деле. Пускать слюни в какой-нибудь комнате с мягкими стенами и верить в то, что он Седжон Великий или Майкл Джексон. А может, он уже того, и все это ему снится, пока он спит где-нибудь в психушке в смирительной рубашке или привязанный к кровати десятком ремней? Запустив пальцы в жесткие, спутанные волосы, Донхэ тихонько рассмеялся, вот только в его смехе не было даже намека на веселье. Если он и правда сошел с ума, то его подсознание издевается над ним слишком жестоко. Или это какой-то новый вид болевой терапии для возвращения в реальность? Аналог электрошока, только для чувств? Бред какой-то. Кажется, он и правда сходит с ума. Сошел в тот момент на парковке, когда увидел окровавленную кость с мясом, торчащую из того, чтобы когда-то было запястьем Хёкджэ, и так похожую на те кости, из которых мама обычно варила суп на обед. Кажется, он больше никогда не сможет есть мамин суп. И вообще без тошноты смотреть на мясо. И этот запах на парковке... Сможет ли хоть что-то и когда-то перебить его? К горлу Донхэ подкатил неприятный липкий ком, резко выдергивая дрожащего и покрывшегося испариной парня из глубин его сознания на поверхность, в реальность, в которой, оказывается, кто-то звал его. По имени. ‒ Донхэ! Донхэ, что с тобой?! Ты меня слышишь?! Донхэ, тебе что, снова плохо?! ‒ испуганный голос Кюхёна врезался в мозг Донхэ, как нож в чуть подтаявшее сливочное масло, заставляя парня вздрогнуть и резко открыть глаза. ‒ Кюхён? ‒ голос Донхэ, еще хриплый после сна и лекарств, с большим трудом поддался ему, как и глаза, никак не желающие фокусироваться на бледном встревоженном Кюхёне, с отчаянием вглядывающемся в его лицо. ‒ Ну слава богу. Я уж думал, что ты снова туда же, ‒ повертев пальцем у виска, облегченно выдохнул Кюхён и беззастенчиво плюхнулся на кровать лидера, искренне радуясь тому, что им, кажется, удастся обойтись без еще одной дозы успокоительного и консультации психиатра, на которой так настаивали врачи. Причем для них всех. Хотя, по мнению Кюхёна, в консультации психиатра здесь нуждались лишь они сами. А их группа... Они уж разберутся как-нибудь снова. ‒ Нет-нет, все нормально, ‒ сделав глубокий вдох и пытаясь хоть как-то привести себя в чувство и хотя бы сделать вид, что с ним все в порядке, отрицательно покачал головой Донхэ, пытаясь унять судорожно стучащее сердце. ‒ Сколько я был в отключке? ‒ Почти 14 часов, они вкатили тебе просто конскую дозу, ‒ не сдержался от ехидной усмешки Кюхён, пристально наблюдая за лидером и пытаясь понять, все ли на самом деле в порядке или... ‒ Ясно. И... что у нас? ‒ до боли закусив губу, спросил Донхэ, так и не сумев выдавить из себя вопрос, который сейчас волновал его сильнее всего на свете, но... кажется, с ним и правда что-то было не так. Сильно не так. Но какое это имело значение, когда есть те, у которых это «не так» куда сильнее, чем у него. Ынхёк и Хёкджэ. Эти двое все еще были самым большим его страхом, самым тяжелым грузом и самой страшной виной. Они раздирали его. Надвое. А может, на два миллиарда болезненных клочков. И Донхэ... Он просто не понимал, что ему делать, говорить, думать и как жить дальше. С ними. Двумя. И со всем этим. ‒ Между ними двумя точно есть какая-то ненормальная связь, ‒ нервный смешок Кюхёна снова выдернул Донхэ из этого болезненного безумного круговорота, возвращая его в реальность, в которой тоже были... те же страх, вина, боль и Ынхёк с Хёкджэ. Невыносимо неизменно. ‒ Пока Хёкджэ был в операционной, у Ынхёка началось кровоизлияние в легких и ему пришлось делать срочную операцию. Но не переживай: все прошло успешно, с ним все уже хорошо, ‒ увидев, как побледнел Донхэ, поспешил успокоить его Кюхён. ‒ С Хёкджэ все не так просто, но и не так безнадежно. Ему вправили все его вывихи и переломы, так что с этим точно все будет в порядке. Но врачи до сих пор не знают, насколько сильно поврежден его мозг, и... ‒ И? ‒ не выдержав паузы, шепотом спросил Донхэ. ‒ Им снова нужен ты, Донхэ, ‒ тяжело вздохнув, отвел глаза в сторону Кюхён. ‒ Они хотят разбудить Хёкджэ, чтобы проверить, есть ли повреждения и насколько они сильны и... ‒ И? ‒ повторил свой вопрос Донхэ. ‒ Понимаешь, просто Хёкджэ интубирован, и в него натыкали такую кучу спиц, что он похож на ежа. И ему из-за его аллергии нельзя обезболивающие, поэтому... ему будет больно. Очень больно. И нужно будет объяснить ему, чтобы он не сопротивлялся интубации и не дергался лишний раз и что если все будет не слишком плохо, то ему больше не будут вводить наркоз, чтобы не навредить еще сильнее, и поэтому... ему будет больно не только сейчас. Но и на протяжении ближайших двух-трех месяцев, пока все это дело не заживет. Если он, конечно, будет способен осознавать, что ему больно, и эти капельницы и аллергия не превратили его мозг в полную кашу...