Way To A Dream

‒ Мы пойдем все вместе, ‒ насупившись и упрямо глядя на Донхэ, заявил Хичоль, без стеснения щеголяющий (и когда он только успел переодеться? Хотя, кажется, из-за этого снотворного Донхэ пропустил слишком многое...) в больнице в кислотно-розовом велюровом костюме с огромными заячьими ушами на капюшоне и белым пушистым хвостиком на заднице. ‒ И даже не смей пререкаться, ‒ поддержал его выглядящий очень усталым, как и все они, но не менее упрямым, чем Хичоль, Чонун. ‒ Ты и так взял на себя слишком многое, так что, будь добр, просто заткнись и радуйся тому, что у тебя есть такие классные мы, ‒ насмешливо фыркнув, подытожил их небольшие, но вполне предсказуемые разборки Кюхён. Все они прекрасно знали, насколько ответственный и заботливый их обожаемый лидер и насколько ревностно он заботится о них и старается оберегать, и предполагали, что первым делом Донхэ, конечно же, попытается отправить их всех в общежитие отдыхать, а сам снова умудрится довести себя до нервного истощения или истерики, но в этот раз никто из них не собирался позволять Донхэ опять брать всё на себя. В этот раз они точно должны быть все вместе и заботиться друг о друге, пока всё не придет в порядок и не встанет на свои места, ведь их... их и так осталось слишком мало, и каждый из них сейчас отчаянно нуждался друг в дружке. Но больше всех в них нуждались Ынхёк и Хёкджэ, с которыми сейчас действительно просто должен был быть кто-то близкий и держать их за руки. И раз уж вышло так, что ближе SFS у них сейчас никого нет, то... ‒ Да уж. Вредные, упрямые, скандальные засранцы. И за что мне такое счастье, а? ‒ с трудом сдерживая улыбку и острое желание обнять как можно крепче этих вредных, упрямых, скандальных засранцев, наигранно тяжело вздохнул Донхэ, прекрасно понимая, как сильно он благодарен этим троим за их вредность и настойчивость, ведь он... ему просто физически сейчас было необходимо их присутствие. И поддержка. Жизненно важны. Иначе он просто не сможет выдержать этого никак не желающего заканчиваться кошмара. ‒ Наверное, ты в прошлой жизни страну спас, вот тебя и наградили таким счастьем в тройном, нет, в пятерном размере, ‒ насмешливо ответил на вопрос лидера Чонун, изо всех сил стараясь еще хотя бы на пару мгновений поддержать эту беззаботную атмосферу, ведь все они знали, что их ждет впереди. И вряд ли хоть кто-то из них был готов к этому. Ко всему, что произошло и чему суждено стать главным кошмаром в их жизни. Ну, в жизни Чонуна так точно. И эта ночь на парковке... Сможет ли он хоть когда-нибудь выдрать с корнем эти тошнотворно жуткие моменты из своей памяти, от которых его до сих пор бросало в дрожь и он с трудом мог сохранить равновесие? Нет, не душевное, ведь его уже просто не было, но обычное физическое, и устоять на трясущихся, как у испуганного кумихо кролика, ногах. А уж при одной мысли о том, что, несмотря на все улики, которые почему-то вдруг оказались для полиции косвенными, этот человек уже сегодня, возможно даже прямо сейчас, может выйти на свободу... Какое тут, к черту, равновесие? ‒ Ну что, идем? ‒ бросив взгляд на мнущихся у входа в отделение реанимации и ждущих, пока они закончат разговор, двух медсестер и врачей-хирургов, тихо спросил Кюхён, с беспокойством глядя на мгновенно вспомнившего, зачем они здесь собрались, и помрачневшего Донхэ, который явно, как и все они, мечтал еще об одной дозе дикой смеси успокоительного и снотворного, чтобы просто отрубиться, забыться и не принимать участие в этом аду наяву, но... ‒ Нет, стойте, ‒ внезапно остановил одногруппников Хичоль и под тремя напряженно-вопросительными взглядами начал рыться в висящей у него на плече матерчатой сумке ярко-салатового света, а буквально спустя десять секунд с ловкостью фокусника извлек на свет... фляжку?Донхэ, Чонун и Кюхён недоуменно переглянулись (как и врачи с медсестрами в трех метрах от них, а затем сделали вид, что они ничего не понимают и не видят) ‒ На вот, выпей, ‒ кивнул он немного опешившему Донхэ, протягивая ему свою находку. ‒ Что это? ‒ удивленно спросил он, уже предчувствуя, что это вряд ли вода или концентрат пыльцы фей, а нечто... куда более подходящего к амплуа того Ким Хичоля, которого так обожала и полноправно считала за своего большая часть сеульских байкеров. ‒ Тебе лучше не знать. Просто вдохни и пей, залпом, ‒ отвинтив с фляжки крышечку, Хичоль едва ли не силком впихнул ее в руки Донхэ, и тот, решив, что ему уже вряд ли станет хотя бы немного хуже, последовал его совету и, глубоко вдохнув, сделал огромный глоток омерзительно горькой и гадкой на вкус, явно алкогольной субстанции, едва не спалившей ему всю слизистую во рту и горло и огненным комом провалившуюся в пустой желудок, заставляя его скрутиться в узел от острого желания отправить эту дрянь наружу, а самого Донхэ ‒ зайтись в мучительном приступе кашля. ‒ Так что это за дрянь? ‒ с трудом совладав со своим пребывающим еще в большем шоке от происходящего, чем он сам, телом, сквозь кашель выдавил раскрасневшийся и сразу хоть немного ставший похожим на живого человека, а не на зомби Донхэ. ‒ Обижаешь. Как ты мог не узнать настойку моего дедушки? ‒ недовольно фыркнул Хичоль и отобрал у Донхэ фляжку, чтобы он не расплескал остатки драгоценного запаса. ‒ Между прочим, убойная штука и работает лучше любых успокоительных. И без последствий, ‒ мечтательно улыбнулся очевидно уже не раз продегустировавший это чудо народной медицины Кюхён. ‒ Да уж... ‒ с трудом откашлявшись, рвано выдохнул Донхэ, пытаясь прийти в себя и восстановить дыхание, но его проклятое тело, как и рассудок, отказывалось слушаться его. ‒ Слушай... Может, сказать им, что ты не можешь? ‒ бросив еще один взгляд в сторону беззастенчиво и почти недовольно глазеющих на них врачей, спросил Чонун, прекрасно понимая, насколько тяжело Донхэ просто решиться дать согласие на участие во всем этом, а уж сделать на самом деле... Чонун не представлял, сколько для этого нужно силы и выдержки. А еще успокоительных и настойки дедушки Хичоля. ‒ А что толку? Думаю, что им, ‒ Донхэ, внезапно почувствовавший, как по его телу начинает разливаться привычное алкогольное тепло, кивнул на врачей, ‒ плевать. Это нужно Хёкджэ, и я... я должен сделать это. Да, ‒ кивнул он. И, решив, что больше не стоит оттягивать эту пытку, и коротко бросив парням: «Идем», быстрым неровным шагом отправился ко входу в отделение реанимации, стараясь скрыть свою нервозность, но... она была слишком сильна и очевидна для всех. Донхэ не был готов. И четко понимал это. Однако он не осознавал, НАСКОЛЬКО он не был готов. Он не был готов видеть Хёкджэ в палате практически идентичной той, в которой сейчас лежал Ынхёк. Вот только оборудования вокруг Хёкджэ стояло куда больше. И сам он был похож не на человека, а на истыканную огромными металлическими спицами мумию. И если бы хоть кто-то спросил Донхэ сейчас, какая из двух картин хуже: эта или та, что он видел парковке?.. Нет, хуже всего, что это был опять Хёкджэ. Внутри Донхэ все сжалось, а сам он в нерешительности замер на пороге палаты, так и не найдя в себе силы занести ногу и просто переступить ее порог, пока в его спину не впечатался бормочущий себе что-то под нос Кюхён, буквально силком вталкивая Донхэ в насквозь пропитанное запахами лекарств, безнадежности и смерти помещение. Запах, в котором Донхэ отчетливо ощущал привкус тошнотворных ноток. Донхэ не был готов увидеть ТАКОГО Хёкджэ. Разломанного и вновь собранного, склеенного и собранного по кусочкам на острые штыри. Интересно, а кто-то из врачей мог бы собрать то месиво, что было сейчас внутри у Донхэ, заново? Или хотя бы просто дать ему что-то, что могло бы унять дрожь в его коленях, потому что всегда действующая настойка дедушки Хичоля сейчас не помогала. Ему вообще могло помочь хоть что-то? А что могло помочь Хёкджэ? Бледному, изломанному, хрупкому, с настолько тонкой и прозрачной кожей на лице, что Донхэ видел каждую синеватую жилку сосудов. Врачи говорили, что ему поможет голос близкого человека ‒ Донхэ, что он должен будет заставить его расслабиться и не сопротивляться, объяснить, почему они больше не будут давать ему обезболивающие и наркоз, но... Все это был бред. Полный. Они все еще даже не знали, сможет ли Хёкджэ очнуться вообще и понять его, не превратился ли его мозг в бесполезную кашу. И почему-то выяснить это должен был именно Донхэ. Хотя... лучше он. Так он узнает обо всем первым и... Если бы Донхэ помнил хоть одну молитву, то он с удовольствием бы сейчас обратился к Богу и попросил его о чуде. Одном-единственном. Раз в жизни. Чуде, за которое он бы отдал все, что у него есть сейчас. Чтобы Хёкджэ ‒ его мозг ‒ и правда не пострадал. Но он, увы, не помнил молитв, и у них, по словам врачей, почти не осталось времени, ведь они закончили вводить Хёкджэ препараты час назад и пять минут назад сделали укол, который должен был вернуть его в сознание. Счет шел на секунды, и все в палате ждали, напряженно отсчитывая мгновения. Донхэ, врачи, две медсестры и два санитара, Кюхён, Хичоль, Чонун. Слишком много людей. И все стоят и молчат, напряженно вслушиваясь в угнетающий писк аппаратов. И это чертово чувство дежавю. Словно Донхэ уже был здесь в этой комнате с этими людьми с той же целью, но... Почти. Хёкджэ пришел в себя слишком неожиданно. Болезненно захрипел и выгнулся дугой на кровати, заставляя Донхэ испуганно вздрогнуть, аппараты, пристально бдящие за его показателями и даже дышащие за него, ‒ зайтись в испуганно отчаянном писке, а санитаров и медсестер ‒ броситься к постели, чтобы удержать на месте жаждущего выдрать из своего горла трубки и буквально сходящего с ума от боли парня. Эта картина, писк аппаратуры ‒ все оказалось настолько ужасающим и завораживающим, что Донхэ на пару мгновений забыл, зачем он здесь. Пока один из врачей не напомнил ему. И Донхэ не пришлось, пересилив слабость, внезапно сковавшую все его тело, на негнущихся ногах подойти к больничной койке, на которой изгибался от боли и хрипел один из самых дорогих ему в этом мире людей. А быть может, и самый дорогой. Хёкджэ. ‒ Хёкджэ... ‒ Хёкджэ! ‒ Донхэ и сам не понял, почему он вдруг начал кричать, словно громкость его голоса могла решить хоть что-то, и Хёкджэ, даже сквозь боль, даже если что-то не так с его мозгом, мог услышать его. ‒ Хёкджэ! Хёкджэ! ХЁКДЖЭ! И он... он услышал его. Донхэ едва не упал в обморок, когда Хёкджэ, внезапно замерев и обмякнув в руках санитаров, вдруг посмотрел на него. Мутным от боли, тяжелым, но осмысленным взглядом. А еще Донхэ хотелось плакать. Или он уже плакал? Кажется, да. ‒ Хёкджэ, ты меня слышишь? ‒ севшим голосом, задал совсем идиотский вопрос он, словно Хёкджэ, в горле которого сейчас стояла трубка, и правда мог ответить. ‒ То есть... ‒ встретившись взглядом с полными укоризны глазами стоящего прямо напротив Донхэ пожилого врача, спохватился Донхэ, внезапно вспоминая то, о чем его так долго инструктировали перед входом в палату: ‒ Если ты слышишь меня и понимаешь, о чем я говорю, просто моргни один раз. Хорошо? И Хёкджэ ответил ему. Хорошо. Он всего лишь моргнул один раз, но в ушах Донхэ мгновенно зазвучал его голос, от которого по его коже побежали слишком приятные для такой ситуации мурашки. ‒ Хёкджэ, тебя похитили. Но сейчас ты в безопасности. В больнице, ‒ совладав с очередной волной накативших на него эмоций, короткими, рублеными и легкими для восприятия фразами начал объяснять Донхэ. ‒ Ты пока не можешь дышать сам, и поэтому врачи вставили трубку в твое горло. Из-за твоей аллергии они больше не могут применять наркоз и обезболивающие. Поэтому ты не должен сопротивляться. И должен немного потерпеть. Хорошо? ‒ получив в ответ еще одно моргание, Донхэ, по щекам которого градом катились горячие едко-соленые слезы и губы которого дрожали, как у обиженного ребенка, продолжил: ‒ Доктор Син сейчас осмотрит тебя, чтобы убедиться, что с твоим мозгом все хорошо и нет никаких повреждений. А я побуду с тобой здесь, хорошо? ‒ и, не дождавшись ответа Хёкджэ, осторожно кончиками пальцев коснулся его щеки, небольшого участка кожи, не скрытого под дыхательной маской, а затем кончиков пальцев Хёкджэ ‒ холодных и безжизненных, единственного, что не было скрыто под гипсом и повязками и чего он мог коснуться сейчас. За что он мог держаться. И не отпускать Хёкджэ. Сейчас. И больше никогда. И ни за что. Хватит.