Way To A Dream

Сыльги ворвалась в больницу маленьким, шумным и насмерть перепуганным ураганом. Она уже вытрясла всю правду у встречавших ее на вокзале по просьбе Донхэ Сонмина и Тэмина, и поэтому не задавала лишних вопросов, а просто, обведя полным столь красноречивого недовольства взглядом всех участников SFS, а также Сонмина, Тэмина, врачей и даже попавших в ее поле зрения адвокатов и охраняющих братьев Ли дежурных полицейских, попросила проводить ее в палату Хёкджэ. И непривычно тихий и дрожащий голос этой боевой, шумной и всегда слишком уверенной в себе девушки с головою выдал ее. Она тоже боялась. И переживала. Как и все они. Она не задала ни одного вопроса, пока Донхэ, вышедший встретить ее и подписать наконец-то подготовленное соглашение с агентством, которое привезли адвокаты, провожал ее до палаты Хёкджэ, только на пороге, обернувшись к нему, шепотом попросила оставить ее наедине с Хёкджэ и подождать в коридоре, и Донхэ безропотно удовлетворил ее просьбу. Просто потому что... он пробыл с Хёкджэ последние сутки и... до этого ему казалось, что в его жизни уже не будет страшнее моментов, чем те, когда он нашел Ынхёка вместо Хёкджэ в их комнате в то утро и произошедшее на парковке, но... Быть с Хёкджэ рядом сейчас, знать, что он испытывает невыносимую боль и ему больше нельзя никаких лекарств, чтобы не дай бог не навредить чудом не пострадавшему мозгу, слышать его болезненные хрипы и каждой клеточкой тела чувствовать, как сильно он страдает... Пожалуй, это было самое страшное, что когда-либо происходило с Донхэ. Он с удовольствием бы поменялся с Хёкджэ местами, забрал на себя всю его боль, хотя бы ее часть, но все, что он мог, ‒ просто сидеть рядом и сжимать его ледяные дрожащие пальцы в своих. И шептать ему на ухо что-то невнятно-успокоительное. Хотя это не помогало. Никому из них. Но... нужно было делать хоть что-то. И Донхэ делал. Он боялся оставить Хёкджэ одного даже на мгновение и даже на поход в туалет, и то, что ему пришлось выйти в холл к Сыльги и адвокатам, было для Донхэ настоящим испытанием. Ему казалось, что стоит ему оставить Хёкджэ хотя бы на пару мгновений ‒ и с ним что-нибудь обязательно случится. Он просто исчезнет или... И даже сейчас, сидя прямо на выложенном белоснежной плиткой полу под дверями его палаты и слушая плач и причитания его невесты, Донхэ боялся, что что-то пойдет не так. С Хёкджэ. И с Ынхёком, рядом с которым неотступно дежурил последние сутки Хичоль, пока Кюхён и Чонун были насильно отправлены ими домой. Отдыхать. Чтобы хоть кто-то из них был в относительно трезвом рассудке и здравой памяти. Хотя... разве можно после всего случившегося сохранить их? Кажется, нет. Донхэ казалось, что он вообще сходит с ума. Или уже сошел. Потому что все, чего он желал сейчас, ‒ снова быть рядом с Хёкджэ. Наедине. И говорить с ним. А еще чтобы он отвечал ему. И его поцелуев. И их разговоров. Обо всем. Порою излишне честных и откровенных. Таких простых и таких сложных. Как тогда на кухне. Или в туалете в студии. Чтобы его пальцы были ледяными от воды, но Донхэ мог согреть их. И хотя бы немного уменьшить его боль и на мгновение заставить позабыть о том аду, в котором он сейчас был вынужден жить. О всей этой бесконечной круговерти невыносимого ужаса, страха и боли. Чтобы во всем мире вокруг не существовало никого, кроме них двоих, но... В его палате с ним сейчас его НЕВЕСТА. И это была далеко не первая причина, по которой эта идеальная картинка никак не желала складываться. Черт бы ее побрал. Нет, не Сыльги. Эту картинку. И Донхэ, который понятия не имел, что ему со всем этим делать. С собой и с Хёкджэ. И с тем, что было, есть и будет между ними. Если будет, конечно, вообще. И Хёкджэ просто не сбежит от них после всей этой истории, как от огня. Он не знал вообще ничего сейчас. Кроме одного: при мысли о том, что это Сыльги может целовать Хёкджэ и греть его пальцы в своих руках, его пробирал неприятный мороз, а внутри становилось так гадко и больно, что Донхэ едва мог дышать. Нет, этого точно не будет. Нет-нет-нет. Только не так. ‒ Ты можешь отвести меня к Ынхёку? ‒ голос Сыльги, чересчур реальный и материальный, раздался над ухом слишком глубоко ушедшего в себя Донхэ слишком неожиданно, и ему пришлось потратить целых полминуты на то, чтобы понять, что эти слова звучат не только в его голове, и снова вернуться в эту серую и совершенно безрадостную, как и все его размышления и, кажется, вся эта гребаная жизнь, реальность: ‒ Что-что? ‒ прищурившись так, словно его вдруг ослепило солнце, хотя в больничном коридоре все так же стоял прохладный полумрак, переспросил Донхэ и, сделав над собой усилие, неловко поднялся с пола, чувствуя, как начинает неприятно покалывать мышцы в затекших ногах. Неужели он просидел здесь так долго? Сколько? Ему казалось, что прошла всего пара минут, но его организм говорил об обратном. И припухшие заплаканные глаза Сыльги ‒ так, словно она плакала несколько часов подряд, ‒ тоже. Кажется, помимо собственных мыслей и проблем, Донхэ удалось еще потеряться во времени и пространстве. Хотя нет, относительно местоположения своего тела он пока был в курсе, но вот какой сейчас день недели, число и год... Сложно. Он только знал, что за окнами на улице еще светло, значит, сейчас день. Или вечер. Не утро. Потому что для утра за окном было светло уже слишком долго. Или нет? И какого черта он вообще думает о такой чуши? Когда ему нужно слушать то, что ему говорит НЕВЕСТА Хёкджэ, и отвечать на ее вопросы. Его невесты. Это проклятое слово так глубоко засело занозой в голове Донхэ, что он никак не мог его оттуда выдрать. И только и думал сейчас о том, что она и правда его невеста. И что Хёкджэ и правда принадлежит ей. А не ему. И точка. Или все-таки нет? Да пусть горят в аду все эти сложности! ‒ Ты проводишь меня к Ынхёку? Я правильно поняла: он тоже пока без сознания? ‒ чуть охрипшим голосом повторила свой вопрос Сыльги, глядя то ли на Донхэ, то ли куда-то сквозь него. ‒ Да, но его состояние куда лучше... ‒ начал было Донхэ, однако девушка недовольно перебила его: ‒ Я знаю, веди, ‒ скомандовала Сыльги, и Донхэ не осталось ничего иного, кроме как подчиниться приказу, однако, слава богу, на половине пути его перехватил запыхавшийся Кюхён, сообщивший, что полиция наконец-то приехала допросить Хёкджэ и Донхэ срочно нужен им в качестве переводчика. Ну и хорошо. Сейчас эта роль его устраивала куда больше, чем роль проводника и няньки невесты Хёкджэ, к которой где-то глубоко-глубоко внутри Донхэ начала зарождаться едва ощутимая, но все-таки неприязнь. Или это была ревность и зависть к женщине, которой принадлежало то, чего Донхэ сейчас желал сильнее всего на свете? Любовь Хёкджэ. Его сердце. Его мысли. Его чувства. Его нежность. Его поцелуи. Или все-таки нет?.. Ведь тогда бы Хёкджэ не стал с ним?.. Или стал бы?.. Или ему проще было согласиться и покориться Донхэ, чем спорить с ним и сопротивляться? Если это так, то... Нет! Донхэ знал, чувствовал, что это взаимно! И что Хёкджэ тянуло к нему так же сильно, как и Донхэ к нему. Или он в очередной раз был слишком слеп и глуп, чтобы понять правду? Какая она вообще, эта правда?! Донхэ, увы, не знал. И это была еще одна небольшая, но очень болезненная пытка в копилку его мучений. Однако сильнее всего он ненавидел себя за то, что даже сейчас, когда Хёкджэ так больно и он все еще должен бороться за жизнь, Ынхёк после почти четырех месяцев в лапах этого чудовища все еще без сознания, а это самое чудовище, сотворившее с ними такой кошмар, может просто взять и выйти на свободу, он просто не мог перестать думать об этом внезапно образовавшемся треугольнике, в котором у кого-то обязательно должно будет разбиться сердце. И что-то подсказывало Донхэ, что это произойдет именно с ним... Ведь кто он такой для Хёкджэ? Что их связывает? А Сыльги... Она знает его едва ли не с пеленок. Она любит его. А Хёкджэ любит ее... И как только Донхэ умудрился влезть во все это? И не пытался ли разрушить то, что другие строили годами? И делали это совсем не для него…

***

‒ А вот и ты, ‒ закрыв за собою двери палаты и оставшись с безмятежно спящим на кровати Ынхёком один на один, пробормотала себе под нос Сыльги и, помедлив пару секунд, подошла к кровати: ‒ Давно мы не виделись. Да, Хёк? ‒ усмехнулась девушка, жадно разглядывая совсем не красивое, не холеное и не сияющее лицо, которое фанатки привыкли видеть по ТВ, на фото и постерах. Бледная сухая кожа, испещренная сеткой воспалившихся сосудов и пор, пробивающаяся клочками черная щетина, бесцветные, покрытые сухой коркой растрескавшейся кожи губы, огромные синяки под глазами, отросшие, грязные, скатавшиеся в колтуны волосы, торчащие из-под белоснежной ткани повязки. Да, этот был не тот Ынхёк, которого так обожали фанатки, но даже в таком виде сейчас ‒ в кислородной маске, с кучей повязкой, трубок и капельниц ‒ этот чертов эгоистичный ублюдок выглядел куда лучше своего брата. Как всегда. ‒ Но знаешь, что самое забавное во всем этом? В том, что обстоятельства нашей встречи все те же. Да, Хёк? Ты ничуть не изменился и остался все той же эгоистичной задницей. Ты снова поставил его под удар, а потом прибежишь извиняться, поджав хвост, ‒ брезгливо скривила губы девушка, с трудом сдерживая жгучую смесь ярости и ненависти, полыхающую в ее груди. А еще страха и боли. Как всегда, за Хёкджэ. Который, как всегда, пострадал из-за своего высокомерного эгоистичного и совершенно бесчеловечного братца. И его ненормальных дружков. Ну а как же. ‒ И знаешь, что меня бесит больше всего? Знаешь? Он все равно простит тебя, тупой ты придурок, ‒ рвано выдохнула девушка и перешла на шепот, наклоняясь так близко к лицу лежащего на кровати парня, что еще чуть-чуть ‒ и она могла разглядеть каждую воспаленную и забившуюся пору на его лице. ‒ Потому что он любит тебя. А ты... ты любишь хоть кого-нибудь в этом мире, кроме себя? Хёк, а, Хёк? ‒ Сыльги вглядывалась в лицо Ынхёка с таким напряжением, что, казалось, еще немного ‒ и у нее разболятся глаза. Хотя... возможно, они уже болели. После того, как она плакала в палате Хёкджэ. Просто она не чувствовала, потому что та боль, что сковала все ее внутренности, была куда сильнее обычной физической боли. ‒ Ты знаешь, я чертовски зла на тебя, Хёк. За все, что ты сделал с ним. За всю ту боль и проблемы, что ты ему доставил, но... я тоже прощу тебя. Как Хёкджэ. И даже помолюсь за тебя. Чтобы ты очнулся живым и здоровым и чтобы я наконец-то смогла врезать тебе по яйцам. Может, тогда ты наконец-то поймешь, что же ты натворил, чертов ты идиот, и тебе станет хотя бы немного стыдно за это... Нет, чего я не понимаю, Хёк, так это того, как сын миссис Ли и брат Хёкджэ мог вырасти такой зажравшейся эгоистичной свиньей... Но свиньи же ‒ они живучие, и ты, как всегда, выкарабкаешься из этого большой грязной лужи живым и здоровым, да, Хёк? И Хёкджэ выкарабкается. Потому что он твой брат. И пусть он не такая сволочь, но тоже должен быть очень и очень живучим. Вы оба должны выкарабкаться. И тогда... все будет хорошо, ‒ сделав глубокий вдох, девушка вытерла рукой вновь навернувшиеся на глаза слезы и, легко, едва ощутимо коснувшись прохладной кожи на лбу Ынхёка губами, выпрямилась и пулей вылетела из палаты, совершенно не понимая, почему так сильно колотится ее сердце и за кого она на самом деле переживает сильнее: за Хёкджэ, который никогда и ничем в этой жизни ее не обидел, или за Ынхёка, когда-то очень-очень давно растоптавшего все ее чувства и всё ее сердце...