Way To A Dream

Донхэ казалось, что он сходит с ума. Сколько раз это ощущение посещало его в последние дни? Да никто не считал. Наверное, он уже просто и правда свихнулся и ему пора привыкать к тому, что это чертово ощущение никогда не покинет его. Хотя сходить с ума сегодня было определенно приятнее, чем в прошлые разы, ведь он... он сам сегодня помог пересесть в кресло-каталку наконец-то окрепшему и готовому к таким дальним путешествиям Ынхёку и привез его в палату к Хёкджэ. И сейчас... Как не сходить с ума, когда у него наконец-то появился шанс увидеть их двоих вместе? Пусть даже Хёкджэ все еще не мог дышать сам и лежал в беспамятстве из-за атаковавших его организм жара и инфекции, из-за всех этих гипсов и повязок больше похожий на мумию, чем на живого человека, а Ынхёк в этом дурацком кресле-каталке и больничной распашонке, со сбритыми с половины головы волосами, до невозможности худой и хрупкий был больше похож на переломанную любознательным малышом куклу. Но Донхэ видел их. Вместе. Впервые в своей жизни. А еще впервые в своей жизни Донхэ видел, чтобы Ынхёк смотрел на кого-то ТАК. С такой любовью, трепетом и нежностью, что у Донхэ все сжималось внутри то ли от боли, то ли от зависти, то ли от недоумения, то ли от ревности. Ведь на него Ынхёк никогда так не смотрел. Да и вообще никто в этом мире. И никто настолько бережно и осторожно не брал его за руку, едва ощутимо, почти невесомо поглаживая за кончики пальцев. И в этом таком простом и совершенно обыденном жесте было столько заботы, любви и нежности, что от него захватывало дух. И... кажется, теперь Донхэ наконец-то начинал понимать, ЧТО связывало Ынхёка и Хёкджэ. И как сильно он ошибался насчет братьев Ли. Обоих. И того, что связывало их. Донхэ вряд ли смог бы взять и описать это обычными словами. Ведь это были не только кровные узы, дружба, любовь, а нечто намного большее, незримое, но настолько отчетливо ощутимое, что Донхэ чувствовал, как эта связь, прочно связывающая их, витает буквально в воздухе. Но... только для них двоих, а он был всего лишь сторонним зрителем, подглядывающим за братьями Ли. Донхэ с удовольствием бы вышел из палаты, чтобы не нарушать этот момент единения ‒ слишком интимный, чтобы кто-то посторонний наблюдал за ним и уж тем более присутствовал, ‒ но Ынхёк попросил его остаться. И все, что оставалось Донхэ, ‒ неловко переминаться с ноги на ногу, прислонившись к стене в углу палаты, то стараясь не смотреть на этих двоих, то жадно впитывая каждое мгновение их встречи. Просто невероятно. И немного пугающе. И настолько завораживающе, что Донхэ не мог отвести от них глаз. ‒ Хёкки, ‒ тихий, хриплый и полный надлома голос Ынхёка раздался в палате лишь спустя час, заставляя Донхэ вздрогнуть и вернуться в реальность, вот только тот, к кому обращался Ынхёк, не слышал его. Зато Донхэ... Хёкки. Это обращение, такое нелепое и детское, продрало Донхэ морозом по коже. Хёкки. Донхэ уже слышал его раньше, но впервые задумался о том, как сильно это прозвище подходит Хёкджэ. Особенно когда так его называет Ынхёк. Хёкки. На самом деле Донхэ с большим удовольствием называл бы его именно так, но вряд ли у него было на это право. У Сыльги и Ынхёка ‒ да, а у него ‒ нет. Совершенно точно нет. ‒ Прости меня... Это я опять во всем виноват. Правильно Сыльги сказала. Она всегда права. Во всех твоих проблемах виноват только я, ‒ совершенно позабыв о том, что он не один в палате, рвано выдохнул Ынхёк, отчаянно цепляясь за холодные безжизненные пальцы брата и... просто не зная, что еще он должен сказать ему. Ведь он и правда снова так виноват перед Хёкджэ. И даже не может найти нормальных слов, чтобы извиниться! Но хреновее всего было то, что даже сейчас Ынхёк знал, что несмотря ни на что Хёкджэ снова простит его. Хуже того, обычно он просто даже не обижался на своего непутевого близнеца, приносящего лишь одни проблемы. Хёкджэ просто не умел обижаться на него. Или не хотел. И оттого вся та боль, все те проблемы, что Ынхёк доставлял своему брату, казались еще более... отвратительными? Как и сам Ынхёк. Именно поэтому в последние годы он так старательно пытался оградить Хёкджэ от себя и своего пагубного пристрастия втягивать его в неприятности, прекрасно зная, что вся эта история будет повторяться снова и снова. Но даже это не уберегло его! И все снова повторилось. Только этот раз, пожалуй, был самым жутким из всех. И для Ынхёка. И для Хёкджэ. Гадство. Ынхёк даже смотреть не мог на брата без слез. Этот ублюдок... Как он посмел сделать такое с Хёкджэ?! И как посмела их чертова полиция не четвертовать его на месте?! Почему он сделал это с Хёкджэ, а не с ним? Ведь Хёкджэ нравился ему куда больше, но... Зачем и за что? Ынхёк не понимал. Как бы ни старался понять, но не мог. Ему хотелось расплакаться или закричать. Прямо здесь. От ужаса и боли. Из-за того, что он снова сделал с Хёкджэ, но его чертова голова все еще болела так сильно, что он даже шевелиться и говорить мог с огромным трудом. Что уж говорить про все остальное. Чувствуя, как из-за внезапно накатившей на него волны переживаний и ненависти к самому себе отчаянно начинает шкалить пульс, вновь стягивая грудь и голову тугим болезненным обручем, Ынхёк изо всех сил зажмурился и ему даже пришлось выпустить пальцы Хёкджэ из своих, чтобы сжать разламывающиеся от боли виски. И рвано выдохнуть. Пришел поддержать называется. Старший брат. Ну конечно. На месте Хёкджэ Ынхёк уже давно бы отрекся от такого близнеца и сбежал подальше, но... это же Хёкджэ. И он всегда так преданно и безоговорочно любил его, что Ынхёку это не причиняло ничего, кроме боли. Хотя он и сам любил Хёкджэ точно так же. До кровавых слез. И нуждался в брате сильнее, чем в кислороде. Практически всегда. И последние годы... можно ли сказать, что он сам, совершенно добровольно лишил себя воздуха, решив задыхаться в этой затхлой мгле одиночестве? Да. И лучше бы он просто сдох в руках этого урода, чем позволил ему сделать такое с братом. Хотя спасло бы это Хёкджэ? Хрен его знает. ‒ Хёк, Ынхёк, ‒ голос Донхэ, раздавшийся где-то на грани сознания, заставил Ынхёка рвано выдохнуть и открыть глаза. Проклятье. А он уже успел забыть, что они, вообще-то, здесь не одни. Нужно было попросить Донхэ уйти, но Ынхёк почему-то испугался остаться сейчас с Хёкджэ один на один, и поэтому... ‒ С тобой все в порядке? Тебе плохо? Опять болит голова? Нужно срочно позвать врача и вернуться в палату... ‒ неподдельное беспокойство в глазах и голосе Донхэ почти польстило Ынхёку. Если бы он не знал, что не заслуживает их. А еще этого парня и его чувств, которые он пытался украсть у Хёкджэ, но... не вышло. И, может, оно и к лучшему. И вообще, по-хорошему это им уже следовало начинать беспокоиться за Донхэ, потому что тот в своей извечной жажде задушить опекой всех и вся сейчас выглядел едва ли лучше них: бледный, всклокоченный, небритый, болезненно похудевший, осталось только обрядить его в эту дурацкую больничную распашонку ‒ и он с легкостью прокатит за пациента. И куда смотрят все остальные?! Ну хотя бы Хичоль, обычно свято бдящий за тем, чтобы их лидер спал и ел. Хотя бы иногда. Да, Ынхёку определенно стоило позаботиться о Донхэ. Пока тот заботился о нем. Чертов замкнутый круг, из которого они не могут выбраться уже который год! И это скорее грустно, чем смешно. А если вспомнить, что их в этом кругу трое, то еще и больно. Для всех. ‒ Нет-нет, все в порядке, не надо врачей, ‒ чувствуя, что еще пара секунд молчания ‒ и Донхэ поднимет тревогу, чуть поморщился и отрицательно покачал головой Ынхёк, делая глубокий вдох и выдох, вот только эти нехитрые манипуляции не могли избавить его ни от физической, ни от душевной боли, от которых сейчас разламывалась каждая клетка его тела и каждый клочок его сердца и души. ‒ Ты уверен? Врач сказал, что мигрени ‒ плохой признак и тебе нужно... ‒ начал было окончательно вписавшийся в образ наседки Донхэ, но недовольно прищурившийся Ынхёк перебил его: ‒ Нет. Со мной все в порядке. Но знаешь, с кем не все в порядке? С ним, ‒ Ынхёк, в голосе которого звучала неприкрытая злость, кивнул на брата. ‒ И в этом виноват я. И только я. Нет, не смей спорить со мной. Я лучше знаю, ‒ видя, что Донхэ уже открыл рот, чтобы что-то возразить ему, немного неловким жестом остановил его Ынхёк. ‒ Мало того, что я рассказал о нем этой сволочи, так я... я просто... я сломал его. Украл его жизнь и его мечту. Все, что он хотел делать и чем хотел жить. Я просто взял. И украл. Это. Все, ‒ изо всех сил сжав челюсти, процедил сквозь зубы Ынхёк, выговаривая каждое слово с такой яростью и четкостью, что они буквально врезались в сознание Донхэ, обжигая его и оставляя силы лишь на то, чтобы потрясенно выдохнуть: ‒ Что? ‒ То, ‒ передразнил Донхэ Ынхёк. ‒ Ты знал, что это Хёкджэ всегда хотел стать певцом? С самого детства. Он ходил на все эти занятия по хоровому пению и даже пел на службах в церкви. Все всегда так восхищались им. А я... я никогда не знал, чем хочу заниматься в будущем, не знал, кто я и чего хочу. Я даже не знал, ЧТО я могу хотеть. И однажды я подумал, что, возможно, тоже смогу петь. И знаешь, что Хёкджэ сделал? ‒ в голосе Ынхёка, скривившего губы в жуткой, совершенно незнакомой Донхэ усмешке, звучала неприкрытая горечь. Да, таким Донхэ его еще точно не видел, да и того, что Ынхёк сейчас говорил ему, никогда не знал и не мог себе представить даже в самых жутких фантазиях. ‒ Он просто взял и уступил. Отдал мне свое место, свою жизнь и свою мечту. Когда маме пришлось выбирать, кого из нас отправить, он просто взял и... уступил мне свое место. Хотя это ОН прошел то прослушивание, назвавшись моим именем. А я не набрал даже половины нужных баллов. А он взял и просто сказал, чтобы учиться ехал я. Я, понимаешь? Ненавижу его за это. Каждый раз, когда я смотрю ему в глаза, я понимаю, что я не на своем, а на его месте. И это просто... невыносимо. Мой брат совершенно невыносимый. Слишком добрый, хороший и бескорыстный, чтобы терпеть его. И как только мы можем быть родственниками? Не понимаю... ‒ чуть прикрыв глаза, рвано выдохнул Ынхёк, пожалуй, впервые в жизни говоря вслух то, что терзало его уже столько лет. И забавно, что его невольным слушателем стал именно Донхэ. Хотя вполне предсказуемо. ‒ Ты... ‒ пытаясь понять, что он может вообще сейчас может сказать Ынхёку, чтобы хотя бы немного успокоить его, начал было Донхэ, но его снова перебили: ‒ Ты же любишь его, да? Хёкджэ? Ты всегда любил его во мне, но... не меня, так? ‒ немного насмешливо спросил Ынхёк и зачем-то добавил: ‒ Тебе всегда нравились его музыка и его песни, и та ночь... Наш, вернее, ваш первый раз ‒ после него ты смотрел на меня так, как никогда раньше. Но ты смотрел не на меня, а на него. И это чертовски обидно, знаешь ли. И еще обиднее, что это взаимно и мне придется отойти в сторону, чтобы позволить вам быть счастливыми и подыхать от зависти в каком-нибудь темном углу, где меня никто не увидит... ‒ Ынхёк, я... ‒ Боже, Донхэ, я надеюсь, что ты сейчас не будешь отрицать очевидные вещи. У тебя все на лбу написано, ‒ недовольно скривился Ынхёк. ‒ Просто не тупи, как обычно, а действуй. Считай, что у тебя есть мое благословение, но если ты сделаешь больно моему брату, то я самолично откручу твои яйца и скормлю его какой-нибудь милой хищной твари в зоопарке, ‒ с мстительным удовольствием пообещал Донхэ он и, решив, что на них сегодня хватит откровений, отвесил полный сарказма комментарий напоследок и поспешил сменить тему и, наплевав на мигрень, начал тараторить, чтобы в самом буквальном смысле не дать Донхэ вставить ни слова: ‒ Но хватит о нас, а то я сейчас расплачусь. Скажи, ты виделся с Арой и Хёну? Как их дела? В последний раз у нее были не слишком хорошие анализы, ей стало лучше? А аллергия Хёну на мандарины прошла или еще нет? Я так соскучился по ним. Можешь дать свой телефон позвонить? А то с моим эта сволочь что-то сделала, наверное, нужно купить новый, но я все забываю попросить, поэтому можно я позвоню им пока с твоего? Или они спят в это время? Сколько сейчас времени? Я не помню... Боже, Ара меня четвертует за то, что я не появлялся так долго. Ты же не рассказал ей правду, да? Ей же так вредно волноваться. Нет, надо звонить прямо сейчас, а то она меня и правда не простит. А обиды семейства Чо всегда чреваты последствиями. Я все еще в восторге от того раза, когда она избила меня своим учебником по китайскому и насыпала порошок васаби в кроссовки, но как-то не слишком жажду повторения. Так что дай мне свой телефон. Ну, пожалуйста. Мне очень нужно им позвонить.