Way To A Dream

При выписке из больницы Ынхёка спросили о том, в порядке ли он, ровно двадцать семь раз. Сонмин, Тэмин, Донхэ, Хичоль, Чонун, врачи и даже телохранитель, на присутствии которого все-таки настоял Хангён. И Ынхёк ровно двадцать семь раз с дежурной улыбкой ответил, что все, разумеется, хорошо и он в порядке. И лишь два человека ‒ его психотерапевт и Донхэ ‒ посмотрели на Ынхёка так, что он сразу понял: они ему не верят. Да, честно говоря, он и сам себе не слишком-то доверял сейчас, ведь... С ним и правда все было НЕ в порядке. И Ынхёк не был уверен, что теперь хоть когда-нибудь с ним все будет в порядке. Так, как это бывает с обычными людьми. Его голова, его тело, все его нутро, несмотря на все заверения врачей в том, что он уже почти восстановился, все еще разламывались от боли. Он собирал себя, как пазл из тысячи осколков, вот только, кажется, в его картине недоставало очень много кусков. Однако куда сильнее чертового тела у него болело то, что было скрыто за ним. Сердце, душа, может, еще что-то. Ынхёк не знал. Он чувствовал сейчас лишь одно ‒ каждое мгновение его существования столь мучительно, что ему хотелось кричать. Даже когда он улыбался и ему было почти хорошо. Ну или он притворялся, что это так, чтобы не расстраивать Сыльги и ребят. И, наверное, самого себя. Чтобы попытаться убедить всех вокруг, что с ним все и правда в порядке. Но... Когда глава клиники, не удержавшийся от комментария напоследок, что Ынхёк что-то слишком зачастил к ним в последние месяцы, наконец-то подписал все заключения и документы, которые, конечно же, будут бережно откопированы и приложены к завтрашнему пресс-релизу, Ынхёк внезапно поймал себя на мысли о том, что он совсем не хочет выписываться. Белизна больничных стен, острый запах дезинфекции и лекарств, шум и писк аппаратов, жесткая, как доска, кровать, накрахмаленное и всегда пахнущее свежестью белоснежное постельное белье, пластиковый браслет с фамилией, именем и штрих-кодом для быстрого доступа к карте, тихие шуршащие шаги врачей и медсестер и их тихие разговоры в коридорах по ночам ‒ все это дарило ему ощущение... безопасности? А та реальность, что сейчас существовала и бушевала за пределами этого маленького стерильного мирка, не внушал Ынхёку ничего, кроме безграничного ужаса. Он не хотел выходить на улицу. Он вообще просто не хотел выходить из этого здания и, будь на то его воля, просто остался бы жить здесь, но... Ему нужно было выйти на улицу. Сесть в машину и поехать домой. Нет, не в квартиру, порог которой сейчас он просто физически не был способен переступить и уж тем более спать там в одиночестве. Ему нужно было всего лишь поехать в общежитие. К ребятам. Но даже это сейчас казалось целым подвигом. Что уж говорить про завтрашнюю встречу с фанатами и репортерами, которой Ынхёк боялся просто до чертиков. И, кажется, у него даже сейчас начинали дрожать руки и колени при одной мысли об этом, а что уж будет на самом деле... Жаль, что врачи запретили ему пить, а то он бы с удовольствием того... влил в себя немного успокоительной смелости. Но все это, на самом деле, было не так важно, как то, что сильнее всего Ынхёк не хотел оставлять Хёкджэ. Одного. Здесь. Ынхёку казалось, что стоит только ему оказаться вне стен этого здания, как с его младшим братишкой снова случится что-то ужасное. Хотя... куда уже хуже, чем сейчас? Но Ынхёк все равно боялся. За Хёкджэ. Да, он знал, что за ним пристально наблюдают самые лучшие врачи Сеула. Да, он знал, что ребята, Тэмин и Сыльги продолжат дежурства и ни на секунду не выпустят его из своего поля зрения, но Ынхёку все равно было страшно. Настолько сильно, что он взмок весь, как мышь, пока врачи оформляли его документы для выписки, а Донхэ собирал вещи, которыми, как оказалось, успел обрасти Ынхёк: одежда, книги, ручки и тетради ‒ и откуда только в его палате успел появиться весь этот хлам? Ынхёк не знал. Зато у него все еще не было ни ноутбука, ни телефона. Вернее, были, кто-то (кажется, Кюхён) притащил его макбук, а Донхэ купил ему новый смартфон и восстановил его старый номер телефона, но... компьютер так и остался валяться невключенным в сумке в шкафу, а смартфон Ынхёк даже не удосужился распаковать, просто потому что... они не были ему нужны? Не сейчас. А может быть, и вообще. Все те, с кем он хотел общаться и поддерживать связь, сейчас были рядом с ним, а остальные... да пошли они нахрен. Смешно, но его психотерапевт даже нежелание Ынхёка пользоваться телефоном считал последствиями травмы. Тупой придурок. Он просто не понимал, что Ынхёку не нужен телефон и тысячи совершенно незнакомых людей, занесенные в его списки контактов. Ведь те, в ком он на самом деле нуждался, сейчас были с ним, по-настоящему. Говорили с ним. Обнимали его. Помогали. Смотрели, как на идиота, когда он сказал им, что готов уступить свое место в группе брату. Собирали его вещи. И держали его за руку, когда он впервые за много месяцев переступил порог здания и сам вышел на улицу, слепо щурясь от резанувшего уши шума и слишком яркого солнца. От нормальной жизни, которая все так же бурлила снаружи, пока этот психопат старательно разламывал его жизнь на куски. Невыносимо. Его жизни, его самого, его брата почти нет, а этот мир все такой же яркий, шумный, суетливый, счастливый и бесконечно прекрасный. Слишком жестоко. Но самое поганое заключалось в том, что Ынхёк почти не чувствовал в себе силы, чтобы бороться. Он все еще был слишком испуган и растерян. Он все еще был пристегнут наручниками к кровати в том подвале. И не мог выбраться оттуда. Из того кошмара, в который его затащила эта сволочь. Он не мог, просто физически не мог вернуться в нормальную жизнь, где у всех все было так же, как и прежде. Но не у них с Хёкджэ. Они должны оставаться вместе. В больнице. Потому что тут безопасно, тихо и так легко притворяться, что все нормально. Потому что тут не было реальной жизни, которая теперь так пугала Ынхёка. Его пугало все, что было вне этих стен. Кажется, этот хренов психотерапевт был прав. И именно поэтому всего два десятка шагов от клиники до ждущей их почему-то снаружи, а не на подземной парковке машины показались Ынхёку бесконечно долгими. По пылающим углям. Босыми ступнями. И если бы не Сонмин и Донхэ, так предусмотрительно вовремя подхватившие его под руки, то судорожно пытающийся втолкнуть раскаленный шумный воздух в свои не желающие расправляться и работать легкие Ынхёк вряд ли бы смог преодолеть этот путь. Ынхёк с трудом сдержал облегченный вздох, когда оказался внутри знакомого до последней потертости на любимом месте минивэна и дрожащими пальцами пристегнул ремень безопасности. Он смог. Он молодец. Все будет хорошо, ведь он почти с легкостью преодолел первое испытание, вот только дальше... все оказалось куда хуже. Почему-то Ынхёку было больно до рези в глазах смотреть на мелькающие за окном улицы и машины, даже несмотря на солнцезащитные очки. Он вздрагивал от каждого резкого движения и звука, которых оказалось слишком много. Пока молча сидящий рядом и старательно не замечающий его панической нервозности Донхэ не взял его за руку. Это помогло. Почти на пять минут. А потом Ынхёку снова стало как раньше. И он поймал себя на мысли, что ему снова хочется оказаться в палате и... Кто бы знал, скольких усилий стоило Ынхёку выдрать эти мысли из своей головы. Но куда тяжелее оказалось вылезти из машины. Даже на парковке. Не на улице. Оказывается, между ними нет никакой разницы. По крайней мере для него. И уж тем более добраться до лестницы, ведь Донхэ, вновь каким-то фантастическим чутьем понявший, что Ынхёк просто не выдержит этой поездки, предложил им подняться пешком. Вдвоем. А может, он сделал это из-за нового обострения своей боязни лифтов. В любом случае это было хорошим решением. И Ынхёк почти успокоился, пока они поднимались в общежитие, считая ступени. Вслух. Вдвоем. Как два психа. Но, слава богу, на их пути не встретилось ни единой живой души. Иначе он... Он просто бы не выдержал. Впрочем, он не выдержал совсем другого: распахнутых дверей до боли знакомой ему и насквозь пропитанной воспоминаниями квартиры и стоящего и приветливо встречающего их на пороге Кюхёна. Сколько Ынхёк не был здесь? Сколько месяцев, дней, часов, минут и секунд он пробыл в подвале этого психа и не переступал порог этой квартиры? Он не знал. Много. Слишком. Его только-только развернувшиеся легкие сжал очередной мучительно болезненный спазм. Он не мог. Просто не мог... Думать об этом. Терпеть все это. Видеть. И чувствовать. Он не мог переступить порог этой квартиры, поэтому Донхэ просто пришлось взять и закинуть на плечо замершего истуканом на месте и никак не реагирующего на внешние раздражители парня и под до смерти испуганным взглядом Кюхёна занести Ынхёка в квартиру, в свою комнату, которую он собирался отдать ему. Чтобы Ынхёк не спал в комнате Хёкджэ. И ни в коем случае не думал о том, ЧТО произошло несколько недель назад в тех стенах. Да и вообще обо всем, что за все эти годы случилось там... Слишком много и больно. Донхэ как никто другой понимал это. Поставив дрожащего и бормочущего себе что-то под нос парня, по щекам которого градом катились крупные, как капли летнего дождя, слезы, на ноги, Донхэ просто обнял его и не выпускал из рук до тех пор, пока Ынхёк наконец-то не начал успокаиваться и потихоньку приходить в себя. Нет, прав был его психотерапевт, настаивая на том, что Хёк еще не был готов вернуться к своему привычному ритму жизни, но... пресс-конференция и мероприятия на ближайшие две недели уже были анонсированы и пути назад у них не было. Поэтому... все, что мог для него сейчас сделать Донхэ, ‒ просто быть рядом и постараться сделать так, чтобы Ынхёк как можно скорее забыл о происшедшем и влился в привычное для них русло. И завтрашняя пресс-конференция станет очень важным шагом на этом пути. Первым и самым тяжелым. Но Ынхёк должен будет справиться с ним. Они должны будут справиться. Все вместе. Это же их группа, их мечта, и за нее еще определенно стоило побороться. Она ведь того стоила? Или все-таки нет? Ведь в последнее время Донхэ все чаще и чаще задумывался об этом и о том, правильный он сделал выбор или все-таки нет. И... может быть, он совершил ошибку не только здесь?