Way To A Dream

Они просто не разговаривали друг с другом в последние дни. Никто из них. Нет, они могли обсудить, что заказать на ужин и как скоро они совсем чокнутся с таким расписанием. Они шутили и разговаривали на камеру на шоу, но... Они не разговаривали друг с другом о том, что тревожило их сильнее всего. Кюхён после визита к сестре вообще был похож скорее на призрака, чем на самого себя? и, кажется, существовал в каком-то параллельном мире. Донхэ с Ынхёком не слышали, о чем они разговаривали и до чего договорились в тот день с сестрой, но этот их разговор длился почти четыре часа и Кюхён вышел из палаты Ары бледный и с покрасневшими глазами, а та и вовсе рыдала так, что врачам пришлось вколоть ей успокоительное, чтобы такой сильный стресс не спровоцировал очередной приступ. И сколько бы Ынхёк с Донхэ ни пытались выяснить у Кюхёна и Ары, о чем они говорили и что случилось, но те отмалчивались либо просто отделывались от них сухим «Все хорошо», и... поэтому они не разговаривали. И хоть Донхэ и слышал каждую ночь глухие причитания из комнаты Кюхёна и видел его опухшие, воспаленные то ли от бессонницы, то ли от слез глаза по утрам, но... они не разговаривали. И старательно делали вид, что не замечают проблем друг друга и что все у них хорошо. Ну да. Ну да. Чонун, погруженный в какие-то свои мысли, как всегда не отлипал от своего телефона и почти не реагировал на раздражители из внешнего мира. А еще он в последние дни слишком часто встречался с отцом, Донхэ даже начал переживать, не из-за проблем ли с группой или из-за опрометчивого заявления Хёка, что он собирается уступить свое место Хёкджэ, но Чонун в ответ на его полный тревоги вопрос совершенно невозмутимо пожал плечами и ответил, что совсем не из-за группы, а по очень личному делу. Неужели из-за той девушки? Они же вроде бы расстались, вернее, она бросила его, но... выписки по его кредитке, которые на правах старшего за всех получал Донхэ и в которых вновь появилось слишком много цветов, сладостей и дамских безделушек, говорили об обратном. Ну... может, хоть у кого-то из них наладится с личной жизнью. Потому что насчет себя... Донхэ все еще не был уверен. Слишком уж все сложно и запутанно вышло. Хичоль... Хичоль вел себя как обычно. Даже СЛИШКОМ обычно. Он все так же громко смеялся, много шутил, часами смотрел мультики и раскрашивал подаренные фанатками раскраски, говорил о всякой чепухе и тоннами скупал товары в детских интернет-магазинах. У Донхэ, честно говоря, уже начинал дергаться глаз, когда он видел очередного курьера из службы доставки с коробками и пакетами ярких кислотных цветов. Но еще сильнее его глаз начинал дергаться, когда ему посреди ночи приходилось спускаться вниз после очередного звонка абсолютно невменяемого Хичоля и забирать его проспиртованное и прокуренное тело с рук его дружков-байкеров, которые и сами были бы рады поднять их любимую принцессу в ее опочивальню, но суровая охрана здания, увы, препятствовала им в этом (вот бы они так препятствовали похищениям людей!), поэтому Донхэ, пыхтя и матерясь, приходилось одному переть наверх мурлыкающего себе под нос их песни Хичоля, который утром выглядел настолько несчастным, что он даже не мог сделать ему выговор! Чертовы щенячьи глаза! И волосы, которые он покрасил в кислотно-розовый цвет и на которые каждый день высыпал целую пачку, а то и две блесток, совершенно игнорируя все возмущения Марка и доводя его своим внешним видом до нервного тика. Всех остальных, впрочем, тоже. Эти блестки... Донхэ казалось, что их настолько много и что они настолько везде, что скоро начнут сыпаться у него из задницы. Но... они не говорили об этом. Как и о том, что тревожит Хичоля и почему из его комнаты под утро тоже слышны пьяные всхлипы. Сам Донхэ ‒ он... тоже не говорил. Потому что, честно говоря, не знал, о чем, с кем и как. В их группе все внезапно стало настолько напряженно, запутанно и сложно, что ему казалось, что он идет по минному полю и каждый неверный шаг может стать последним. Нет, дело было совсем не во внешней истерии вокруг SFS, ведь, как бы странно и кощунственно это ни звучало и ни выглядело, но случившееся пошло лишь на пользу их группе и они стали еще популярнее. В Азии, Штатах и Европе. С ними вышли на связь уже четыре американских лейбла, предлагая контракты с весьма щедрыми условиями, и их бывшие представители теперь грызли локти, пока они мучительно выбирали, с кем же им работать. Цифровые и физические продажи их альбомов взлетели до небес, все билеты на ближайшие мероприятия и мерч были раскуплены подчистую, клипы набирали больше сотни миллионов просмотров ежедневно, и... разве это была не мечта? Но... всё всё равно было не так. И они молчали, по уши погрязнув в своих проблемах и прячась от них по-своему. Донхэ помогали те часы, которые он проводил в палате Хёкджэ, вслушиваясь в его неровное тяжелое дыхание, и привычные обязанности лидера. Он отчаянно цеплялся за рутину, обсуждая с Сонмином график группы, составляя списки покупок, вещей и поездок, бродя по ночам по общежитию и вслушиваясь, как спят или не спят все остальные. Но, увы, это совершенно не избавляло его от мыслей. Настойчивых и навязчивых, постоянно крутящихся в голове. О Кюхёне и Аре. О Хёну. Об Ынхёке. О Сыльги. И о Хёкджэ, который еще даже не знал, что все вдруг взяли и дали ему и Донхэ зеленый свет. А что если... что если это были всего лишь минутные порывы с его стороны? Что если он на самом деле любит Сыльги, хочет жениться на ней и хочет нормальную семью с ней, а не весь тот кошмар, что связывал его с Донхэ? Связывал все эти годы, как оказалось. Что если в нем опять взыграет его чертовы жертвенность и благородство или он просто не хочет встречаться с бывшим своего брата, которого Донхэ от этого самого брата и отличить не смог? Полный пиздец. Других слов, чтобы описать все случившееся и все происходящее, Донхэ и подобрать не мог. Он с огромным трепетом и ужасом ждал, когда Хёкджэ оправится, и... что будет дальше, Донхэ не знал. Поэтому он просто ждал. Безропотно и смиренно. И все. И еще Ынхёк с его безумной идеей уступить Хёкджэ свое место в группе. Они же все понимали, что это полнейший бред и что Хёкджэ никогда не согласится ни на что подобное. Да и куда деваться Ынхёку? Это же его жизнь. А Хёкджэ... Чего он хочет? О чем он мечтает? Донхэ не знал. Ему казалось, что даже Ынхёк никогда не знал, чего на самом деле хочет его брат. Ну уж точно не занять его место в группе. Тогда о чем он мечтает? И есть ли в мечтах Хёкджэ он, Донхэ? Слишком сложные вопросы. И, наверное, их следовало бы задать вслух, но пока этого сделать было просто некому, поэтому... Донхэ тоже молчал. И делал вид, что все идет по плану. Единственными, кто сейчас на самом деле говорили в их доме, были Ынхёк, Сонмин и Тэмин, просиживающие вместе целые вечера и ночи и шуршащие голосами, постоянно щелкающие слишком шумно греющимся чайником и звенящие кружками на кухне ‒ разрушающие эту напряженную тишину, царящую в общежитии, на сотни гулких тревожных осколков. Донхэ не имел ни малейшего представления, о чем так долго могут разговаривать эти трое, ведь они неловко замолкали каждый раз, когда он вторгался к ним на кухню. Нет-нет, они не скрывались и не выгоняли его, даже звали пару раз присоединиться, но он буквально кожей чувствовал эту внезапно повисающую в воздухе неловкость и спешил отказаться. Единственное, что Донхэ знал, так это то, что после этих разговоров Ынхёку становится легче и его улыбка из вымученной гримасы становится почти искренней, а еще он не просыпается с криками по ночам. И... значит, Тэмин с Сонмином и эти кухонные посиделки ему и правда помогали. Лучше, чем именитый дорогой психотерапевт. И, значит, так было надо. Да и, в конце концов, должен же в этом доме хотя бы кто-то разговаривать. Хотя бы иногда. Донхэ и сам бы хотел, но... замерев на пороге кухни, он вслушался в уже привычный шорох голосов и, бесшумно развернувшись на носочках, пошел прочь. Он здесь лишний. Точно. Он был лишним и в комнатах Чонуна и Хичоля, в которых уже давно стояла тишина и не горел свет ‒ Донхэ надеялся, что все-таки потому, что парни устали и уже спят, набираясь сил перед завтрашним выступлением на фестивале, которое станет для них первым после всего этого и практически невыносимо сложным, а не потому, что им хочется лежать в тишине и в темноте, раз за разом прокручивая в голове одни и те же мысли. А вот в комнате Кюхёна, несмотря на царящую в ней тишину, еще горел свет, и поэтому Донхэ все же решился на небольшое вторжение, правда предварительно постучав, а то мало ли. ‒ Чего тебе нужно? ‒ взъерошенный, слепо щурящийся Кюхён резко сел на кровати, недовольно глядя на лидера и не понимая, с какого тот решил вломиться к нему посреди ночи. ‒ Ты спал? Прости, я... ‒ Неужели не видно? ‒ еще сильнее взлохматив свою шевелюру, вяло огрызнулся Кюхён, который, кажется, и правда заснул, так и не досмотрев то дурацкое шоу, на которое им предстояло идти через два дня в качестве гостей. ‒ У тебя просто горел свет, и я... ‒ Я просто забыл его выключить, ‒ снова перебил Донхэ Кюхён, даже не пытаясь скрыть недовольство в своем голосе. ‒ Прости, тогда я пойду... ‒ Так чего ты хотел-то? ‒ раз уж его все равно разбудили, все же решил спросить их, кажется, слегка растерявшегося лидера, Кюхён. ‒ Я... я... я... ‒ Донхэ на пару мгновений завис, пытаясь вспомнить, зачем он и правда решил зайти к Кюхёну. ‒ Я просто хотел узнать, как у тебя дела. ‒ Ну да. Ради этого стоило меня разбудить, ‒ недовольно скривился Кюхён. ‒ Нормально у меня все, да, ‒ и снова рухнул на плоскую, продавленную и жутко неудобную подушку, которую, наверное, уже давно нужно было заменить, но он все время забывал об этом. ‒ Я рад, тогда я правда пойду, спи... ‒ Донхэ сделал шаг назад, в коридор, и собирался уже было закрыть за собой двери, но его внезапно остановил голос Кюхёна: ‒ Она же умрет, да? ‒ заставляя Донхэ подавиться вдруг раскалившимся до сотни градусов по Цельсию кислородом. ‒ Что-что? ‒ ошарашенно переспросил он. ‒ Ара. Рак же не лечится. И она умрет, да? ‒ бессмысленно глядя в потолок, совершенно равнодушно повторил свой вопрос Кюхён. ‒ Ну... ‒ нервно сглотнув, начал Донхэ, лихорадочно собирая в кучу свои мысли и пытаясь понять, что можно и нужно ответить на такой вопрос. И можно и нужно ли отвечать на него вообще. ‒ Врачи говорили, что ей осталась пара-тройка месяцев еще три года назад, и, как видишь... она крепко держится, ‒ нервно кивнул Донхэ, даже не зная, что еще сказать, но, кажется, большего Кюхёну и не было нужно: ‒ Ясно, ‒ рвано выдохнул он, накидывая на себя одеяло и отворачиваясь к стене, тем самым показывая, что разговор закончен, однако, когда Донхэ выключил в комнате свет и, пожелав ему спокойной ночи, уже почти закрыл за собой дверь, до его слуха долетело едва слышное «Спасибо» ‒ настолько глухое и безнадежное и настолько сильно резанувшее его сердце, что он, закрывшись в ванной, прорыдал почти полчаса, оплакивая не только Ару, которая за это время стала ему почти родной, не только боль Кюхёна, но и все, что случилось, всю ту боль, что они пережили. Переживают. Но... увы, это не принесло ему ни капли облегчения.