Way To A Dream

Хёкджэ лежал и просто дышал. Вдох-выдох. Раз-два. Это простое, почти механическое действие помогало ему. С чем? С тем, чтобы не думать. И не сойти с ума. От глухой исступленной боли, пульсирующей в каждой клеточке его тела. От ненужных мыслей, так и крутящихся в голове. От того, что он не знал не только, что же произошло с ним на самом деле и почему он в больнице, но и просто какой сейчас день, месяц и год. Да что там, он даже не знал, в Сеуле ли он и какое там, снаружи, сейчас время суток. Все, что он видел и слышал, ‒ лишь огромная куча шумных аппаратов, периодически издающих писк в такт его пульсу, и до рези в глазах белые стены, насквозь пропитанные запахами антисептика и лекарств. Нет, врачи, конечно же, сказали ему, что он в больнице. После похищения. Что он здесь уже почти шесть недель и что с ним все обязательно будет хорошо. И еще кучу каких-то медицинских терминов, которые затуманенный мозг Хёкджэ наотрез отказался обрабатывать. А еще они сказали ему, что его брата тоже нашли и что с ним все хорошо. И кто бы знал, как Хёкджэ хотелось верить им. Но он не верил. И потребовал, чтобы первым, кого пустили в его палату, был Ынхёк. И только он. Это было целую вечность назад, а Ынхёк все не ехал и не ехал. И с каждым мгновением Хёкджэ все сильнее убеждался в том, что его обманули. И что он снова остался один. Совсем один. Он пытался не думать о том, почему он в палате в одиночестве и рядом с ним никого нет. Ладно ребята из группы. Но Сыльги... неужели ей никто не сообщил? Или сообщил, но она решила не приезжать? Мысли в голове Хёкджэ запутывались все сильнее, и он все меньше и меньше понимал, что же здесь происходит. Поэтому он просто закрыл глаза и дышал, считая собственные выдохи и вдохи. И если бы он постоянно не сбивался, то их бы набралось явно больше, чем триста сорок шесть. Он старался не прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора, и к собственному телу, потому что... из коридора не слышалось ни одного знакомого голоса. А еще он не чувствовал свои ноги и левую руку. И... это тоже пугало его. Ему было так страшно, что он уже был готов заплакать, но в его организме, наверное, было слишком мало жидкости, поэтому он просто не смог. Наверное, в какой-то момент Хёкджэ все же провалился в сон или просто в очередной обморок, потому что внезапно, где-то далеко-далеко, практически на грани слуха и сознания ему начало слышаться... нечто знакомое. То, чего здесь и в помине быть не могло. Хичоль? Его как всегда громкий, с подвизгиваниями в особо эмоциональные моменты голос просто не мог быть сейчас здесь. В этой больнице. Как и низкий, буквально пропитанный насквозь насмешками и ехидством голос Кюхёна. Его здесь тоже просто не могло быть. И звучать. И тихого, вкрадчивого, такого проникновенного голоса Чонуна, который хотелось слушать и слушать, тоже не было. И голосов начальника Ли и Сонмина ‒ единственных, кто с самого начала хорошо отнесся к нему, даже зная, кто он такой на самом деле, ‒ и их голосов здесь тоже быть не могло. А вот голоса тех людей, которых Хёкджэ сейчас хотелось бы услышать, ‒ Донхэ и Ынхёка ‒ почему-то не чудились ему даже во сне. И это было чертовски обидно. И, наверное, значило что-то не слишком хорошее. Хотя... в его ситуации сейчас все было не слишком-то хорошим. Мягко говоря. И это он еще не думал о том, что с ним все-таки случилось и почему он здесь оказался. В таком состоянии. Это таинственный сталкер? Или он еще в чем-то сглупил и снова попал в неприятности? Хёкджэ не помнил. Да и, честно говоря, вспоминать не хотел. От вялого кружения мыслей в его не совсем трезвой голове Хёкджэ внезапно отвлек громкий щелчок двери, резко возвратив его в реальность и заставив вздрогнуть и открыть глаза. Хотя, наверное, не нужно было бы так пугаться. Наверняка это снова очередной врач или медсестра, которые все сейчас были для него на одно лицо, пришли за очередной порцией его крови для каких-то замудренных анализов. Или просто узнать, не болит ли у него что-нибудь. Что-нибудь. У человека, у которого, кажется, сломана и загипсована каждая кость в теле и которому нельзя обезболивающие. Не болит. Хёкджэ с удовольствием бы рассмеялся в ответ на этот вопрос, но его сил с трудом хватало на то, чтобы дышать и иногда говорить. И не орать от боли как резаный. Вот только никто не собирался сейчас спрашивать, болит у него что-нибудь или нет и брать анализы, потому что в его палату вошел вовсе не врач, а буквально ввалился неуклюжим шумным и почему-то невыносимо сильно пахнущим попкорном вихрем... его брат? ‒ Хёк? ‒ спросил Хёкджэ, не веря собственным глазам и пытаясь понять, на самом ли деле он проснулся, или это только чудится ему, или... Хёк и правда стоит перед ним? Совершенно живой и здоровый. Такой настоящий и... плачущий? ‒ Это ты? ‒ А не похож? ‒ шмыгнув носом, дрожащим голосом спросил Ынхёк, подходя еще ближе к кровати и накрывая кончики пальцев Хёкджэ ‒ единственное, что не было спрятано под гипс на его правой руке, своей ладонью. Теплой и настоящей. Настолько, что Хёкджэ пробрала дрожь. И правда настоящий. Или... слишком реалистичный сон? В таком случае Хёкджэ не хотелось просыпаться. Ведь если Ынхёк здесь, пришел к нему сам, то, значит, с ним и правда все в порядке. И это было самое важное для Хёкджэ. А со всем остальным он сумеет справиться. Ради брата. И с его помощью. ‒ Вроде бы похож. Но я-то явно выгляжу получше, ‒ жадно разглядывая лицо брата, не сдержался от немного нервного смешка Хёкджэ, искренне радуясь тому, что Ынхёк правда выглядит живым, здоровым и совершенно нормальным. Куда лучше, чем на тех фото и записях, на которых он видел его в последний раз. Настоящий. Его брат. Старший. Жуткая плакса. Как всегда. И это было настолько прекрасно, что Хёкджэ не мог не улыбаться и не шутить. А еще ему хотелось смеяться. От счастья. Очень. Даже если это был просто сон, то... определенно один из самых прекрасных в его жизни. ‒ А разве кто-то спорит? ‒ широко и демонстрируя десны (так, как обычно ему запрещал делать на публике Шивон) сквозь слезы улыбнулся Ынхёк, еще сильнее сжимая ледяные пальцы Хёкджэ в своей руке. ‒ Ты же у нас самый красивый. Уж я-то знаю. Ведь ты лучшая половина меня, ‒ с трудом сдержав всхлип, рвано выдохнул он, наконец-то понимая, что уж теперь-то все точно будет в порядке. А если и изменится, то только в лучшую сторону. И что он больше никогда в жизни не позволит себе отдалиться от брата, просто потому что... это не привело, не приводит и вряд ли приведет к чему-то хорошему. Хёкджэ ‒ часть его. А он ‒ часть Хёкджэ. И это неизменно. И они должны быть вместе, любить и поддерживать друг друга несмотря ни на что. Как говорила мама. Просто потому, что это его брат. Просто потому, что это его семья. Просто потому, что это нерушимое и святое, на которое ни в коем случае нельзя покушаться. И он не будет. Больше никогда. Совершенно точно.