Лабиринт памяти

Soundtrack #1 — Eva Cassidy «Autumn leaves» #2 — Lara Fabian «Caruso» Она никак не могла совладать с дыханием, которое волнение рвало в клочья, и иногда казалось, она вот-вот задохнётся. С силой вдавив дрожащие пальцы в холодные камни стены, она пыталась сохранить ясность ума, пыталась не упасть и не захлебнуться ощущением, которое возникало всегда, когда он касался кожи. Его горячие губы нетерпеливо, властно обжигали шею, продвигались ниже, к ключицам, и, когда он резко развернул её спиной, заставив прижаться к себе всем телом, она в который раз чуть ли не с отчаяньем произнесла: — Нет, мы не можем опять... Но, конечно, он не дал ей и малейшей возможности продолжить, потому что его руки уже бесцеремонно расстёгивали блузку, а затем, не закончив начатое, небрежно стянули ткань лифчика и накрыли груди, пропустив сквозь пальцы соски. И снова, вместо того чтобы возразить, она только подалась навстречу его паху и тихо, бесстыдно застонала, ощущая, как сильно он хочет её. — Прекрати это повторять каждый раз, Грейнджер. Мы оба знаем: это закончится, но не так скоро, — почти зло прошипел он ей на ухо, вжавшись в неё ещё сильнее. — Я просто хочу быть уверена, что ты не забыл, — цепляясь за остатки самообладания, прошелестела она сухими губами, которые тут же облизала. Она скорее почувствовала его мрачную усмешку, чем услышала в его интонации: — Мне это нужно не меньше, чем тебе. Уговор есть уговор, помнишь? А теперь заткнись и не мешай мне продолжить то, что я с таким удовольствием начал... И когда его пальцы опалили внутреннюю сторону бедра, она поняла, что готова молчать, лишь бы он не останавливался. Гермиона резко открыла глаза и тут же зажмурилась от слепящего солнечного света. Опёршись на землю, она медленно села и постаралась справиться с дыханием, которое никак не хотело успокаиваться. Ей потребовалось не меньше минуты, чтобы отойти от ярчайшего видения, поражавшего своей реальностью и правдоподобностью. Неужели вновь один из этих непонятных снов, не изменяющих своей оглушительной откровенности и изощрённой странности? Похоже, что так. И, естественно, незнакомец, лица которого она опять не увидела. Интересно, ей когда-нибудь удастся его разглядеть? Очень осторожно, приставив ладонь ребром к векам, Гермиона прищурилась и осмотрелась, пытаясь осознать, где находится и что здесь делает. Высокие пальмы с богатыми зелёными кронами мягко колыхались на тёплом, но настойчивом ветру, на белоснежный песчаный берег лениво накатывали волны, а вода казалась невероятно чистой и прозрачной. Она что, спала на пляже? Только сейчас Гермиона обратила внимание, что одета в чёрную мужскую рубашку, на манжетах которой серебряной нитью были вышиты знакомые инициалы. От внезапно пришедшего понимания она громко охнула и зажала руками рот. Да, это было шокирующим: этой ночью она спала на пляже. Но сейчас, при свете дня гораздо больше её шокировало другое: она спала с Драко Малфоем. А потом целым вихрем, настоящим ураганом пред ней ещё раз пронеслись события вчерашнего вечера. Слова, слёзы, признания, прикосновения, поцелуи и секс... Так много секса. Гермиона почувствовала, как наливается краской лицо, а на губах расцветает подобие улыбки. Боже, что они вчера творили? Что она творила? Эта ночь определённо была самой сумасшедшей и самой удивительной в её жизни. И если бы с утра ей не нужно было собирать вещи, она точно не отказалась бы продолжить то, что они, в общем-то, и не собирались заканчивать, пока окончательно не истощили свои силы. Последняя мысль отозвалась ноющей болью в мышцах живота, когда Гермиона плавно поднялась на ноги. Она нервно пропустила волосы сквозь пальцы и на мгновение зажмурилась, пытаясь прийти в себя от осознания, что послужило причиной этим дискомфортным ощущениям. Просто такое количество удовольствия, удовлетворения, подаренного ей близостью с Малфоем, она никогда не получала даже за месяцы регулярной интимной жизни с Роном. Она и не думала, что это возможно: так много раз улетать, или падать, одним словом, всецело терять ощущение реальности происходящего снова и снова, отдаваясь мужчине, предлагая ему всю себя и наслаждаясь этим. Наверное, «Магнолия» окончательно сделала её безумной в последний вечер. И вдруг, словно отвесив пощёчину, Гермиону ударило понимание: возможно, друзья уже сходят с ума, пытаясь её найти, ведь им нужно было покинуть курорт в одиннадцать утра, а сейчас на часах... Сколько? Гермиона, стараясь совладать с быстро настигающей паникой, начала оглядываться по сторонам в поисках того, что могло бы помочь найти ответ на вопрос. Недалеко от берега виднелась шёлковая ткань её несчастного, абсолютно мокрого платья, рядом лежала парадная мантия, а вещи Малфоя... Их попросту не было. И это стало очередным поводом для волнения. Драко не мог просто так уйти. Но тогда где же он? И в этот миг Гермиона неожиданно осознала, что прямо сейчас не готова встретиться с ним лицом к лицу при свете дня. Насколько всё казалось простым и правильным вчера под воздействием стольких оглушающих факторов, настолько же в момент всё усложнилось в тысячи раз. И она не знала, как быть, что делать дальше. Ей нужно было обо всём подумать, привести чувства и мысли в порядок, а ещё как-то объяснить друзьям, куда она исчезла прошлой ночью. Гермиона схватила свою палочку и побежала к платью, лихорадочно вспоминая заклятия, благодаря которым сможет привести его в приличный вид. Быстро высушив ткань, она дрожащими руками расстегнула пуговицы рубашки и лишь на секунду ошеломлённо замерла, проведя пальцами по инициалам, принадлежавшим человеку, которого она... Тряхнув головой, Гермиона отогнала от себя навязчивые, кричащие мысли и быстро переоделась. Конечно, сейчас она выглядела как минимум странно, но у неё совершенно не было выбора, поэтому оставалось лишь надеяться, что она не встретит кого-либо по пути. Уже заходя в пальмовую рощу, Гермиона обернулась и кинула прощальный взгляд на пляж, который так много теперь для неё значил. Она заставила себя отвернуться и зашагать прочь, сморгнув слёзы. Просто это было больно: видеть на белоснежном мягком песке, служившем ложем для них двоих, брошенную мантию и рубашку, две вышитые буквы на которой для неё сейчас были целым миром — «Д.М.». Миром, от которого она бесстыдно бежала. * * * Драко предчувствовал: что-то произойдёт. Он проснулся от неясного ощущения тревоги, но быстро успокоился, увидев Гермиону. Сначала он не поверил: вот она — действительно рядом, одетая в его рубашку, в которой выглядела такой хрупкой и женственной, спит, уютно устроившись на его плече. Ему достаточно было просто взглянуть на её нежное, слегка нахмуренное лицо, чтобы опять услышать, как внутри что-то сжимается. Прошедшая ночь определённо была самой счастливой в его жизни, и он бы многое отдал, только, чтобы её повторить. Очень нежно, чтобы не разбудить Гермиону, он провёл пальцами по её щеке и убрал с лица непослушную прядь. Видимо, уловив его прикосновение, Грейнджер едва заметно улыбнулась, и в какой-то момент Драко показалось, что она вот-вот откроет глаза, чего не произошло. Вместо этого она лишь немного поменяла позу, и её дыхание вновь стало ровным. И он не мог отвести от неё глаз. Не мог, к чёрту, даже пошевелиться, боясь спугнуть момент, опасаясь, что даже от незначительного движения она исчезнет, и он в который раз потеряет её. И, хотя Драко очень хотел верить, что теперь всё будет хорошо, что наконец они во всём разобрались, всё же оставалось в душе то, что мучило его, не давало расслабиться. Это чувство с каждой секундой росло, душило его и на каком-то этапе стало совсем невыносимым. Чертыхнувшись, Драко медленно поднялся на ноги и огляделся. Судя по всему, было раннее утро, и солнце только недавно озарило небосвод. Совершенно внезапно он ощутил острую потребность пройтись, сделать хоть что-то — только бы не сидеть на месте, ведь бездействие порождало в нём ещё большее беспричинное волнение. Покидать пляж не хотелось, да он и не смог бы этого сделать, пока она находилась здесь. Если бы не это дурацкое, не дающее даже нормально дышать, смятение, он бы всерьёз был готов просидеть рядом с Гермионой хоть сутки напролёт, оберегая её беспокойный сон. Как же это было ненормально: ощущать такую зависимость, потребность в ней, какую он и не думал когда-либо испытать по отношению к девушке. Да что там к девушке! Он не думал, что сможет чувствовать что-то, кроме неприязни, именно к ней — к Грейнджер. И кто бы мог подумать, что всего за какие-то недели он сможет её по-настоящему... Внезапно что-то тёмное мелькнуло в море. Драко предположил, что ему привиделось, а потом осознал: нет. Помрачнев, он подошёл поближе, и тут его осенило. Очень быстро он осмотрелся по сторонам, надеясь, что его догадки не верны, но вскоре понял: да, его вещи действительно украл хренов прибой. Не задумываясь, Драко нырнул в воду и что есть силы поплыл к своим брюкам и туфлям, которые уносило с каждой секундой всё дальше. Ему совершенно не хотелось разгуливать по «Магнолии» в одних трусах, а дурацкие волны, казалось, делали всё, чтобы это нежелание осуществилось. Он уже крепко ругался, проклиная самого себя за то, что оставил свои вещи так близко к морю, а немного позже разозлился ещё сильнее, когда увидел, что они стремительно уплывают от него. А ведь он — идиот! — мог просто воспользоваться палочкой, но абсолютно забыл об этом в нужный момент. Впереди показались скалы, и Драко отметил, что забрался уже настолько далеко, что Гермиона вряд ли смогла бы его заметить, если бы проснулась. Эта мысль придала ему сил, и он начал грести с ещё большим усердием. А волны, словно играя, так и норовили отбросить его назад, при этом утаскивая вещи в другую сторону. Свирепый, выбившийся из сил Драко схватил свои туфли, когда они обогнули скалу и прибились к обратной стороне. Там же лениво покачивались на волнах брюки, и первой его мыслью было разорвать их к чёртовой матери. Море весело блеснуло, будто бы подмигивая, и Драко в ярости ударил кулаком по водной глади, потому что неожиданно к гневу прибавилось то самое странное беспокойство, которое накрыло его с ещё большей силой. Оно причинило почти физическую боль, когда в сознании всплыло знакомое лицо. Грейнджер. Он вспомнил о ней, и моментально забыл о своей усталости. Грейнджер. Её имя стучало в висках, когда Драко двигался обратно гораздо быстрее, чем минутами ранее. Грейнджер. Сердце бешено колотилось, когда он выбежал на берег, отчаянно пытаясь найти её взглядом. Грейнджер. Сердце ухнуло вниз, когда он осознал: она ушла. * * * С каждым шагом в Гермионе росла уверенность в двух вещах: что во сне она видела Драко и что она просто непроходимая идиотка, раз сейчас сломя голову неслась от него прочь. Конечно, ей нужно было спешить к друзьям, но она могла хотя бы его дождаться, смело взглянуть в глаза и попрощаться, но что вместо этого? Вместо этого вновь струсила, испугалась, совсем не по-гриффиндорски сбежала, стараясь скрыться от неминуемых сложностей. Но что если бы он не вернулся, а она так и продолжала сидеть на пляже, полуголая и абсолютно беспомощная? Что если он ушёл, точно так же струсив? Ответы пришли моментально: нет и нет. Тот Малфой, которого она знала в Хогвартсе, до войны, безусловно, мог бы так поступить, но не этот, её Драко. Так что, как ни крути, она опять поступила как последняя дура: спряталась за потребность увидеться с друзьями и, возможно, уничтожила действительно необходимые отношения с мужчиной, без которого уже не могла себя представить. Взлетев по подножкам бунгало, Гермиона ворвалась внутрь и на секунду замерла, найдя взглядом часы — пять минут одиннадцатого. Судорожно сглотнув, она осмотрела комнату: открытый, частично заполненный чемодан лежал среди несобранной груды вещей, а книги, разбросанные по софе, лишь дополняли эту унылую картину. Но если поспешить — она ещё успеет вернуться, сможет всё ему объяснить, а вещи быстро покидает по приходу домой. Да и кому нужны эти дурацкие тряпки, когда на кону её личное счастье? Гермиона даже не стала переодеваться — просто торопливо умылась и наспех расчесалась, стараясь привести себя хоть немного в порядок. Она резко открыла дверь и, силясь не запутаться в платье, уже больше походившем на робу домового эльфа, сбежала по ступенькам, отчего едва не врезалась в кого-то. — Гермиона! Ты уже... ­ — начал было Гарри, но тут же замолк, окинув её потрясённым взглядом. Она застыла, в ужасе смотря на Гарри и Джинни, которые, очевидно, уже закончили сборы и намерены были уезжать. — Доброе утро, — еле выдавила из себя Гермиона, проклиная тот миг, когда решила не переодеваться. Но друзья молчали. Казалось, они не могли найти слов, ведь понимание, которое так ясно отразилось на их лицах, теперь полностью завладело ими, и от этого щёки Гермионы всё больше приобретали пунцовый оттенок. Внезапно она увидела позади Джинни знакомую рыжую макушку. — О, вот и Рон! Рон! ­— позвала его Гермиона, стараясь переключить внимание друзей, но тут же сникла, когда увидела, как тот на неё глянул. — Привет! Гермиона, почему ты... — подошёл он и остановился рядом с Гарри, непонимающе рассматривая её вечернее платье. Чёрт. Чёрт.Чёрт.Чёрт. — О, я как раз собиралась... — чуть повысила голос она, пытаясь остановить Рона, но тут же осознала, какой это было глупой идеей — заговорить. Поздравляем, сегодня определённо был День безмозглости Гермионы Грейнджер! Повисла неловкость, и в это мгновение Гермиона отчаянно мечтала о маховике времени, которым пользовалась столько лет назад. Насколько бы всё стало проще, будь он у неё в руках! — Почему ты до сих пор в платье? — наконец тихо спросил Рон, начиная хмуриться. — Брось, Рон, я ещё успею переодеться во что-то более удобное, — пытаясь выглядеть беспечно, отмахнулась Гермиона, но он продолжал сверлить её взглядом. — Ты не поняла, Гермиона. Почему ты до сих пор в том платье? Она набрала побольше воздуха, словно это могло помочь придумать достойный ответ, когда Джинни неожиданно сделала шаг вперёд и сказала: — Вместо того чтобы мучить своими дурацкими вопросами Гермиону, лучше бы сначала сам попробовал объяснить, почему ты всё ещё в карнавальном костюме, Рон! От её слов тот стушевался, и Гермиона не без облегчения отметила: теперь настал его черёд смущаться и быть в центре внимания. — К тому же, — продолжила Джинни, наступая на него, — я прекрасно знаю, что твои вещи не собраны, более того, ты даже не потрудился хотя бы открыть чемодан, чтобы их туда закинуть! — С чего ты взяла? — вмиг насупился Рон. — Потому что он всё ещё у нас в бунгало, идиот! И у тебя не больше тридцати минут, чтобы собрать его! — начала закипать Джинни. — Это я идиот?! Вообще-то, это ты меня попросила принести чемодан к тебе в бунгало! — Я лишь хотела сделать его больше! — Да, потому что ваш чемодан уже не вмещает в себя огромное количество вульгарных платьев, что ты накупила у этих полоумных итальянцев! — Спешу напомнить: твоя дражайшая «Сэмми» тоже на четверть итальянка! Хотя тут ты не ошибся в определении... — Хватит! — рявкнул Гарри, и Джинни с Роном моментально замолчали, кинув друг на друга уничтожающие взгляды. — У нас осталось мало времени, поэтому давайте сделаем так: я помогу Рону собрать вещи, а вы с Гермионой тоже... приведите дела в порядок. От неё не укрылось, как многозначительно посмотрел на неё Гарри, очевидно намекая на внешний вид, и она покраснела. — Да, Гарри, думаю, ты прав. Я просто как раз собиралась вернуть платье в костюмерную, но... Её остановил красноречивый взгляд Джинни, велящий заткнуться. Пробормотав что-то невразумительное, Гермиона неловко развернулась и зашагала обратно к бунгало. Она почти бегом преодолела расстояние до двери и, открыв её, молниеносно влетела внутрь. За ней тут же последовала Джинни. — Святой Мерлин, ты спала с ним, — едва зайдя в комнату, ошеломлённо произнесла та. Гермиона на секунду замерла, зажмурив глаза, а потом обречённо повернулась. Врать не было смысла. — Да. Джинни громко вздохнула, зажав рот рукой, но через секунду медленно выдохнула, пытаясь успокоиться. — Ладно, сейчас не время это обсуждать. Нам нужно как можно скорее собрать твои вещи. Вернее, я соберу твои вещи, а ты сними это платье... — она замолкла лишь на секунду, словно пытаясь совладать с собой, но вскоре знакомое изумлённое выражение лица вернулось к ней. — Боже, Гермиона, что с ним? Вы всю ночь дрались с русалками, а потом решили заняться сексом? Чуть поколебавшись, Гермиона ответила, рассеянно пытаясь найти среди груды вещей, во что можно переодеться: — Мы были на пляже. Но ты сама сказала, что сейчас не время... — Что? Вы трахались на пляже?! — Джинни! — Гермиона бросила на неё возмущённый взгляд. — Прости, но просто непохоже, что вы «занимались любовью», — всплеснула руками та, палочкой отправляя в чемодан книги. — Моё платье намокло и целую ночь пролежало на берегу, — сконфуженно начала Гермиона, быстро стаскивая с себя уже ненавистный наряд, а затем добавила, предупредив следующий вопрос: — А порвала я его ещё вчера вечером, когда бежала на этих жутких каблуках и несколько раз зацепилась подолом за что-то. Джинни уже набрала в лёгкие побольше воздуха, чтобы снова начать говорить, но Гермиона сурово на неё посмотрела, натянув шорты: — И, пожалуйста, не задавай мне сейчас вопросы. И та действительно не задавала, пока молча помогала собирать вещи, хотя было видно, что ей не терпится узнать подробности прошедшей ночи. Гермиона была благодарна Джинни, ведь сейчас она не могла думать ни о ком, кроме Драко. Её стремительный побег теперь казался самой чудовищной глупостью на свете, и она решила, что если выдастся хоть одна свободная минута — она непременно попытается его найти. К тому же Гермиона надеялась, что ей удастся увидеть его в главном здании «Магнолии», ведь, насколько ей было известно, все волшебники должны покинуть это место примерно в одно время. Когда они встретились с Гарри и Роном, те, к счастью, не стали возвращаться к неудобной теме. Рон выглядел виноватым, но всё же изредка кидал на Джинни сердитые взгляды, а на Гермиону смотрел с подозрением. Однако, стоило им подойти к стойке администратора, рядом возникла Саманта и увела того в сторону, чтобы попрощаться привычным для них двоих способом. Гарри заполнял необходимые бланки, а Гермиона изредка рассеянно отвечала на его вопросы, хотя сама пыталась найти в толпе знакомое лицо. Многие уже покинули курорт, но ей хотелось верить, что Драко вот-вот появится в холле, увидит её, и вот тогда она всё ему объяснит. Но его нигде не было. А к ним уже подошёл Матео и услужливо предложил проводить их до порт-ключа. И, когда все двинулись вслед за ним, Гермиона едва совладала с собой, чтобы не закричать «Стойте!», цепляясь за последний шанс увидеть Драко. Она этого не сделала, ведь это было бы глупо, хотя, если вдуматься, глупо было не попытаться. С этой мыслью она не спеша начала спускаться по ступенькам, медля в нерешительности. — Гермиона? — позвала её Джинни, протягивая какой-то белый конверт. Та сошла ниже. — Что это? — Фотографии. Оказывается, нас весь отдых фотографировали, представляешь? Держи, это твои, — отдала ей пачку Джинни. Гермиона на миг замерла, а в следующую секунду продолжила двигаться, нетерпеливо распечатывая конверт. Она уже была в самом низу лестницы, когда ей удалось его открыть и достать первую фотографию, на которой была изображена она, Джинни с Гарри и Рон, внимательно смотрящие шоу в первый вечер. — Гермиона, поторопись! Нам уже пора, — крикнул ей Гарри и указал на трость, которая должна была их переместить в Лондон. Но она не могла двинуться с места. Потому что уже на следующем фото увидела себя и... Драко. Первый раз, когда они танцевали вместе. Смотря друг другу в глаза с ненавистью, мысленно проклиная друг друга, но выполняя волю курорта. Облизнув губы, Гермиона достала следующее фото. Она заливисто смеётся и пытается шутливо ударить Рона, который только что окатил её ледяной водой, а вдали стоит Драко и едва заметно усмехается, наблюдая за ней. Следующее. Она и Малфой в клубе, пристально плавят друг друга взглядом,а через секунду их губы встречаются... Гермиона застыла, ощущая, как вихрь чувств вновь поднимается откуда-то из глубины души, завладевает её телом. — Гермиона! — это её окликнула уже Джинни, и она на ватных ногах просто заставила себя подойти к друзьям. — На счёт три: один, два... — начал командовать Матео, когда все занесли руки над тростью. И в миг, когда он прокричал «Три!», Гермиона поняла, что совершает очередную чудовищную ошибку, покидая этот курорт. И в миг, когда её вихрем начало уносить прочь, она уловила, как вдали промелькнуло до боли знакомое и уже родное лицо, исказившееся от отчаяния. * * * Драко было холодно. Как он и думал, простуженная Англия встретила его, завернувшись в неприветливые тучи, а нескончаемые слёзы, вылившиеся в бесформенные лужи, лишь подтверждали её дурное настроение. Страна словно прогнала легкомысленное лето из своих городов, но с готовностью приняла чопорную, как и она сама, осень, которая, очевидно, тоже переживала не самые лучшие времена. Возможно, Драко только показалось, но в этом году природа словно и не думала менять свой девичий зелёный наряд на богатый золотой. Листья слишком быстро пожухли и уныло усеяли тротуары, деревья неожиданно осиротели гораздо раньше положенного срока, а люди старательно кутались в свои серые одежды, чтобы поскорее прожить ещё один серый день своей серой жизни. И ему было холодно, причём холодно где-то внутри. В нём будто всё заледенело, когда он покинул «Магнолию». Хотя, наверное, это произошло всё же раньше — в секунду, когда он понял: Грейнджер ушла. Смешно! Сегодня утром он всерьёз боялся этого, а потом так наивно успокоился, поверив, что снова накручивает себя, придумывает то, чего уж точно не может случиться. Но это случилось: она сбежала, и он, к чёрту, не мог понять, что делать дальше. Он не мог этого понять, когда, одетый совершенно не по погоде, аппарировал в центр Лондона. Не мог понять, когда просидел в парке на холодной скамье целых два часа, уставившись в одну точку. И по-прежнему не мог понять, когда пришёл в свою лондонскую квартиру и мгновенно ощутил себя бесконечно одиноким. В эти минуты Драко ненавидел себя и её, наверное, тоже ненавидел за то, что сделала с ним. Былое счастье превратилось в наказание, чувство, раньше дарившее тепло, теперь обернулось нестерпимой пустотой, а свет надежды, который зародился в его душе, превратился в настоящую тьму, и на этот раз, похоже, Драко был вынужден блуждать в ней один. Ему хотелось бежать из этой смердящей одиночеством квартиры, но ирония заключалась в том, что, как и несколько лет назад, ему некуда было идти. Разве что... Ему долго не открывали, и поначалу Драко подумал: никого нет дома. Но стоило ему только это предположить, как дверь тихо отворилась, и в проёме показалось осунувшееся, но вмиг озарившееся тёплой улыбкой лицо. — Драко, милый! Наконец-то! Как же я соскучилась! — заключила его в объятия Нарцисса, но тот тут же отстранил её от себя: ему всегда было жутко неловко в моменты проявления материнской нежности. — Здравствуй, мама. Могу я... — сдержанно улыбнувшись, спросил он и небрежно указал куда-то позади неё. — Конечно, конечно, Драко, проходи, — слегка встряхнув головой, отозвалась Нарцисса и отступила в сторону, не сводя с него полного тихой радости взгляда. Он коротко кивнул и шагнул внутрь родного поместья, в котором не жил уже несколько лет. Перед ним тут же выстроились домовые эльфы, чтобы поприветствовать «молодого хозяина», но он, оборвав их на полуслове, велел продолжить заниматься своими делами. В душе стало совсем немного теплее. — А где Элиса? Я и по ней успела соскучиться, — закрыв дверь, с надеждой спросила Нарцисса, и Драко на секунду напрягся. Очень медленно он обернулся и какое-то время просто смотрел на мать. Хотя она и выглядела уставшей, он не мог не отметить, как преобразилась Нарцисса. Её глаза живо блестели, на щеках играл лёгкий румянец, и, казалось, она даже помолодела. Драко нравилось видеть её такой, ведь он помнил, что ещё пару лет назад всё было иначе, и он готов был многое отдать, лишь бы матери вновь не пришлось ощутить себя такой несчастной, как тогда. Но, как бы ему ни хотелось её не расстраивать, ответить всё же пришлось: — Мы с Эл расстались. Он видел, как что-то потухло в её взгляде, а на лице застыло изумление. — Но... как? Всё ведь было хорошо, Драко, вы вместе поехали отдыхать, и я всегда говорила, что Элиса идеально подходит тебе. Вы же хотели пожениться... — Это ты хотела, чтобы мы поженились, мама! И откуда тебе знать, кто мне идеально подходит? Боюсь, узнав мои мысли по этому поводу, ты бы жестоко разочаровалась, — вспылил Драко и, отвернувшись, сделал пару шагов вглубь комнаты, а затем тихо, горько добавил: — Я и сам в себе разочарован. На какое-то время воцарилось тягучее молчание, нарушаемое лишь ставшим внезапно чересчур громким тиканьем часов. А потом он почувствовал невесомое прикосновение к плечу. — Я велю заварить нам чай, — мягко произнесла Нарцисса и зашелестела юбками по направлению к соседней комнате. Драко едва заметно кивнул. Когда мать скрылась из вида, он протяжно выдохнул, мгновенно почувствовав себя бесконечно уставшим, и сел на жёсткую софу, спрятав лицо в ладони. Ему не стоило повышать на неё голос, по правде же, она не виновата, что сын оказался по уши в дерьме, что он наравне с отцом стал ещё одним разочарованием в её и так полной страданий жизни. Но хуже было то, что Драко прекрасно знал: несмотря ни на что, закрывая глаза на всё, Нарцисса любит их обоих: его и Люциуса. Любит бескорыстно и самоотверженно, хотя этим делает себе только больнее, преданно ожидая, что когда-нибудь всё станет как прежде. Она жила во лжи: «как прежде» уже никогда не будет. Драко знал это, как никто другой, и оттого так не любил бывать в этом доме, в котором всё ещё сиротливо ютилась надежда. Через несколько минут перед ним появился поднос с чайником и двумя изящными фарфоровыми чашками, наполненными ароматным чаем. Нарцисса неслышно подошла к столику и грациозно села напротив. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, после чего она отвела взгляд и, взяв свою чашку, сделала глоток. — Извини, — бесцветным голосом начал он. — Я погорячился. — Всё в порядке, дорогой, — неспешно подняла на него глаза Нарцисса и грустно улыбнулась. — Я понимаю. Драко стало совсем паршиво, ведь он прекрасно видел: мать в очередной раз скрывает свои истинные чувства, опять проглатывает обиду, как делала почти всегда на протяжении многих лет. Он не мог её винить: она просто хотела, как и многие ведьмы их круга, быть идеальной матерью и женой, у которой нет поводов для недовольств, но есть бесконечное уважение к своему мужу и абсолютное принятие его идеалов. — Просто я понял, мама, что никогда её не любил, — зачем-то сказал он, ожидая увидеть удивление на лице Нарциссы, но та всё так же грустно улыбалась. — Я всегда знала это, Драко. — И хотела, чтобы я на ней женился? — презрительно усмехнулся он. — Необязательно любить человека, чтобы быть счастливым, находясь рядом с ним, — глубокомысленно изрекла Нарцисса. — Но ты же никогда не была счастлива. — Потому что я любила, Драко, — мягко ответила она, с грустью посмотрев на него. — Но, справедливости ради, даже мне удалось испытать свою порцию счастья. Прошло так много лет... Но, видит Мерлин, я бы не хотела, чтобы ты повторил мою ошибку, дорогой. — Значит, любить — ошибка? Нарцисса молчала какое-то время, пристально смотря на него, а затем отвела взгляд. На её губах расцвела едва заметная улыбка. — Кстати, я хотела тебе сообщить прекрасную весть! Отец всё уладил и на днях вернётся домой, — в её глазах читалась искренняя радость, когда она вновь взглянула на него. Драко не разделял её восторга. Его даже немного передёрнуло от мысли, что придётся встретиться с человеком, который теперь его по-настоящему ненавидел. Раньше это было взаимным, но сейчас... Сейчас при мысли о Люциусе он не чувствовал почти ничего, кроме нежелания с ним встречаться. Хотя было бы забавно, наверное, увидеть лицо отца, если бы тот узнал, что его единственный сын, на которого он возложил столько глупых надежд, вдруг спутался с грязнокровкой. «Он бы вряд ли удивился. В его глазах ты уже на самом дне, помнишь?» — пронеслось в голове, и Драко мрачно усмехнулся. Нарцисса ждала, что он начнёт говорить, но он молчал. Ему просто нечего было сказать, но если бы он и нашёл слова — они бы, без сомнений, лишь ещё больше её расстроили. Поэтому он просто наблюдал, как тускнеет улыбка на красивом лице Нарциссы, а взгляд в который раз приобретает знакомую покорность. — Ну, я пойду. У меня был ужасный день... Ты же не против, если я останусь на какое-то время? — неловко встал с дивана Драко и, увидев лёгкий кивок, зашагал прочь. Говорить совершенно не хотелось. Снова на душе стало по-настоящему тоскливо. Уже поднимаясь по ступенькам на второй этаж, он услышал тихий голос: — Драко... Обернувшись, тот удивлённо посмотрел на мать. — Любовь не ошибка. Настоящая ошибка ­— это не любить, Драко, — искренне поделилась она, смотря ему прямо в глаза. Драко на миг замер, а затем глубоко вздохнул и на выдохе произнёс: — Но ведь ты так недолго была счастлива с отцом, мама, хотя любила его. — Но я бы ни на что не променяла эти моменты, дорогой. И, пока я помню, каким Люциус может быть, я всегда буду ждать, что всё станет как прежде. Я никогда не потеряю веру, а ты не вини меня за это и будь, пожалуйста, терпимее к нему. Она выглядела такой хрупкой, но уверенной в своих словах, что Драко захотелось её обнять. Но он сдержался, как делал всегда в такие моменты. Лишь сжал челюсть, а затем коротко бросил: — Я не виню тебя и... Спокойной ночи, мама. К горлу подступил неприятный ком: слова матери всколыхнули в его душе те чувства, от которых он так старательно бежал, надеялся отвлечься. Но перед глазами вновь мелькали дни, наполненные жаркими спорами, страстными поцелуями и противоречивыми эмоциями. Летние дни, наполненные Грейнджер. И, хотя на дворе уже была осень, а от былого остались лишь жалящие воспоминания, Драко всё же ни за что на свете не хотел бы, чтобы у него это отобрали. Теперь он, как никогда, понимал Нарциссу, которая, несмотря на ужасные вещи, сделанные Люциусом, всё ещё любила его. Он понимал, почему она живёт мечтами о том, что однажды испытанное ею счастье вернётся. Он понимал, почему она так жаждет возвращения отца, и в это мгновение, осознавая, что для неё значит его освобождение из Азкабана, Драко внезапно почувствовал странную вещь: теперь он тоже этого ждал. Не желая того, он неожиданно проникся чаяниями матери и, похоже, поверил, что, даже вопреки ужасам прошлого, настоящее может стать отправной точкой чего-то нового. И сейчас ему было искренне жаль, что отец никогда не примет его выбор и вряд ли простит, что его сын влюблён в грязнокровку. «Да он скорее умрёт», — с тоской подумал Драко, устало опускаясь на свою кровать. В тот момент он не знал, насколько был близок к истине. Ведь на следующий день Люциус действительно умер. * * * Весть, что оправданный накануне Пожиратель Смерти Люциус Малфой мёртв, казалось, разошлась по всем газетам даже быстрее, чем врач подтвердил это в заключении. Примечательным было, что, если верить журналистам, Люциус должен был выйти на свободу в тот день, но скоропостижно скончался от нелепой сердечной недостаточности. Она узнала об этом утром: во время завтрака сова принесла свежий выпуск «Ежедневного Пророка». Гермиона пила безвкусный чай на кухне и какое-то время просто апатично смотрела на брошенную на подоконник газету, но вскоре решила пробежаться глазами по строчкам: она помнила, как раньше любила читать последние новости. Сейчас было вообще странно думать о вещах, которые она когда-то любила делать, потому что ровно со вчерашнего дня ей стало плевать абсолютно на всё. На всё, кроме Малфоя. Вот и сейчас она уже пятый раз перечитывала одно и то же предложение, потому что никак не могла сконцентрироваться, вновь невольно вспоминая полный боли взгляд Драко, которым он проводил её в последний раз. И это было заслуженным, горьким напоминанием, какую чудовищную ошибку она совершила, покинув его, струсив в самый неподходящий момент. И она до сих пор ничего не сделала. Не предприняла ни одной чёртовой попытки хоть как-то исправить ситуацию, потому что банально не знала, с чего начать. Она словно застряла на каком-то промежуточном этапе между прошлым и настоящим, из часа в час прокручивая, проживая события последних дней, проведённых в «Магнолии», и было ощущение, словно этому не будет конца. Возможно, она просто боялась, что Малфой не станет её даже слушать, не сможет понять и поверить, как сильно она раскаивается в своём глупом поступке. А может, боялась другого: что с приездом в Лондон всё изменится. Хотя в любом случае глупо было бы полагать, что всё останется как прежде, ведь она сама стала совершенно другой, и это меняло многое. Вот только что делать дальше? С чего начать этот пугающий новый этап жизни, который она уже не могла представить без Драко? Гермиона с тоской перевернула страницу, так и не найдя ответы на свои вопросы, и уже хотела закрыть никчёмную газету, когда взгляд неожиданно зацепился за знакомую фамилию — сердце при этом начало лихорадочно колотиться. Статья была небольшой, чуть больше обычного некролога, но, стоило её прочитать, к горлу подкатила тошнота и тут же стало трудно дышать. Она же знала, была уверена, что в этот самый миг, где-то далеко страдает тот, о ком она думала ежеминутно, тот, кто стал болезненно близким, тот, кого она... Да, она любила его. Совершенно точно. Всем своим существом. Одного его. Эта мысль, так смело сказанная самой себе, придала Гермионе сил, поселила в ней уверенность, и она трясущимися руками схватила пергамент и перо, а затем начала писать. «Прости». Это было первое, что она вывела бумаге, и замерла, почувствовав, как слёзы навернулись на глаза. А потом встряхнула головой, глубоко вздохнула и продолжила: «Прости. Я только что прочитала, что твой отец умер. Мне жаль, Драко, и, честно, я не знаю, что сказать, потому что банальное «соболезную» прозвучит фальшиво и не сможет выразить моих настоящих чувств. Поверь, я понимаю, как это больно — потерять родного человека, даже если ваши отношения складывались не лучшим образом. И я разделяю твоё горе, хотя, возможно, тебе сложно будет в это поверить. Помни, я готова тебе помочь в любую минуту, только напиши или сообщи каким-либо способом, если тебе будет что-то нужно. Я знаю, скорее всего, ты не захочешь меня видеть в ближайшее время, и понимаю, принимаю твоё решение. Прости меня. Вчера я поступила совершенно по-идиотски, испугавшись того, что ждёт нас дальше. Я боялась взглянуть правде в глаза и потому сбежала, потому что наутро всё показалось в разы сложнее, чем ночью. Но, когда я вернулась домой - поняла: от правды всё равно не скрыться. Хочешь, я её озвучу? Я хочу быть с тобой, Драко, и сейчас я смело это признаю. Я хочу делить с тобой радость и печаль, хочу быть частью твоей жизни, ведь свою без тебя мне уже так сложно представить. И я очень хочу тебя увидеть, но буду лишь терпеливо ждать, пока ты сам этого не захочешь. И, если даже ты не сможешь меня простить, я хочу, чтобы ты знал: я всегда с тобой. Твоя Гермиона». Она отправила это письмо с несмелой надеждой, что вскоре получит ответ. Но шли дни, тягучие, долгие, полные рутины и бесцветных событий, лишённые тепла и радости, а она так и не получила от него ни строчки. Она просто довольствовалась отрывочной информацией из статей о смерти Люциуса в газетах и обрывками диалогов на работе. Таким образом Гермионе удалось узнать, что его похоронили на семейном кладбище, а на церемонию пришло едва ли больше десяти человек. После войны настали тёмные времена для всех чистокровных семей, причастных к злодеяниям Волдеморта, и Малфои были одной из них. Поэтому многие из тех, кто в былые дни называл себя друзьями Люциуса, теперь тщательно отрицали факт своей некогда близкой дружбы с Пожирателем Смерти, оправдывая своё общение «чисто корыстным интересом». Гермиона понимала, что Драко сейчас нестерпимо трудно, и она бы всё отдала, только бы быть с ним в этот период, но не могла наплевать на его желание, нет, вернее — нежелание видеть её. Разве не так она должна была расценить отсутствие ответа? Прошло уже две недели с момента возвращения в Лондон, и с каждым часом, проведённым вдали от Драко, она будто бы умирала изнутри, когда днём с абсолютной апатией машинально исполняла свои должностные обязанности, а ночью горько плакала, позволяя эмоциям взять верх. И она боялась наступления темноты: ночью, когда загорались безжизненные звёзды, когда скулящий ветер уныло танцевал с пожухлыми листьями, а по крышам барабанил нескончаемый дождь, Гермиона вспоминала. Вспоминала целые картины из уже, казалось, далёкого прошлого, которые выглядели чем-то нереальным, надуманным, но таким до боли прекрасным, что слёзы сами текли по щекам. Как сложно было поверить, сидя в одинокой, холодной квартире, запивая своё дурное настроение безвкусным чаем и не чувствуя ничего, кроме боли и тоски, что ещё несколько недель назад она была в настоящей сказке, где каждый день приносил такие эмоции, которые она и не думала испытать. «Прекрасная Магнолия» подарила ей целую жизнь, о которой она и не мечтала, но которую, похоже, уже отжила. Несколько кружащихся за окном листочков сиротливо приютились на подоконнике Гермионы. Её губы слегка дрогнули, а руки сами потянулись к тугой задвижке окна. Впустив холодный влажный воздух в комнату, она быстро взяла один из них и, поёжившись, захлопнула раму. Поплотнее закутавшись в плед, Гермиона какое-то время молча смотрела на свою ладонь, на которой лежал выцветший, сморщившийся листик, и в эти секунды чувствовала внутреннюю борьбу. Но, когда она с силой сжала руку в кулак, вмиг превратив в труху уже и так безжизненный листок, в ней словно что-то сломалось. В ту ночь она долго плакала, яростно била кулаками подушку, пару раз пыталась написать письмо, но тут же разрывала пергамент в клочья, а потом, где-то в третьем часу ночи, даже вознамерилась отправиться в квартиру Драко и так бы и сделала, если бы не жёсткий голос подсознания, заявивший, что её там вряд ли ждут. В ту ночь Гермиона поняла, что если не попытается хоть немного отпустить ситуацию и жить дальше — просто сойдёт с ума. И она правда мужественно старалась, помогая Джинни организовывать свадьбу, заставляя себя делать вид, что всё в порядке, а ещё пытаясь работать в два раза усерднее, чем она это делала раньше. Поэтому, когда наступил её день рождения, она не стала брать отгул. Она вообще вспомнила, какой сегодня день, только когда друзья показались с самого утра у ней на пороге с подарками и поздравлениями. И впервые за долгие дни она улыбнулась искренне, а потом даже засмеялась, увидев, как забавно выглядит Рон в нахлобученном на макушку праздничном колпаке. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить друзей, что она в любом случае пойдёт на работу, хотят они того или нет. Конечно, пришлось пообещать уйти пораньше, чтобы вечером отметить праздник, на что Джинни сказала, что если Гермиона не вернется в пять — она лично вытащит её за руку из рабочего кабинета. И она пошла на работу в приподнятом настроении, стараясь не думать, не вспоминать Драко, и ей это почти удавалось, потому что в душе поселилось тёплое чувство благодарности друзьям за то, что им удалось сделать утро по-настоящему прекрасным. Своим неожиданным появлением они словно вдохнули в неё жизнь, заставили вновь чувствовать, испытывать светлые эмоции, и Гермиона решила, на этот раз окончательно и бесповоротно, что с этого дня всё будет иначе. С этой мыслью она вошла в кабинет, который делила ещё с двумя специалистами, и увидела Николаса Одли — начальника нескольких подразделений, в том числе и того, где она работала. Это был пухлый, немного неопрятный мужчина лет пятидесяти, который любил громко смеяться и слушать льстивые речи подчинённых. Гермиона с раздражением отмечала, как из года в год более суетливые сослуживцы двигаются по карьерной лестнице вверх только оттого, что мастерски лебезят перед Одли, хотя за спиной говорят про него совершенно отвратительные вещи. Вот и сейчас она с презрением наблюдала, как вертлявый глупый новичок, что работал в их отделе всего несколько месяцев, угодливо заглядывал Николасу в глаза и что-то подобострастно вещал. Они были настолько увлечёны беседой, что не заметили, как Гермиона, поздоровавшись, прошла на своё место и села за стол, на котором уже необъятной горой громоздились папки с документами. Лишь когда она, взяв одну из них, громко плюхнула ту на стол, мужчины обернулись. — Ох, здравствуй, Гермиона! Вернулась из отпуска? Должен сказать, загар тебе к лицу, а то раньше ты была какой-то слишком бледной, — простодушно обратился к ней Николас и несколькими широкими шагами преодолел расстояние до её стола. — Я как раз хотел с тобой переговорить. Пройдём в мой кабинет? Гермиона никогда не любила фамильярность на работе, но, стиснув зубы, в очередной раз стерпела и ответила: — Конечно, сэр. Они прошли по узкому коридору, и от неё не укрылось: тот самый новичок проводил её странным взглядом, скривив губы в противной усмешке. Не понимая причин такого поведения, Гермиона зашла вслед за начальником в его богато обустроенный, но неубранный кабинет, и Одли, схватив в толстые пальцы засахаренный пончик, грузно опустился в своё кресло. Он жадно откусил кусок и жестом пригласил Гермиону сесть напротив. — Пока тебя не было, произошёл ряд изменений в вашем отделе. Нагрузка выросла, случаев использования магии в присутствии магглов стало больше, а потому некоторым сотрудникам пришлось даже работать сверхурочно, чтобы разобраться со всей этой ерундой, — небрежно повёл он испачканной в сахарной пудре ладонью. Гермиона с негодованием подумала, что последние несколько лет она всегда работала сверхурочно и даже ни разу не вернулась домой вовремя, потому что, очевидно, не считала «ерундой» свою работу, но Одли, похоже, вновь закрыл глаза на этот факт. — Я решил повысить одного из сотрудников и назначить его новым руководителем вашего отдела. Первой мыслью Гермионы была уверенность: эта должность должна достаться ей, ведь она так долго работала усерднее остальных и нередко брала на себя обязанности коллег, потому что те банально не могли с ними справиться. — И это будет Джеффри Тейлор. Услышав последние слова, она словно онемела. Что? Неуклюжий новичок будет её руководителем? Тот, кто не может даже корректно произнести заклинание забвения?! Видимо, Одли расценил её молчание как безропотное согласие, а поэтому продолжил: — Мы с Джеффри уже всё обговорили, но посчитали нужным сказать тебе обо всём лично — раз ты будешь его помощником. Сама понимаешь: большая ответственность, столько дел, что без лишней пары рук не обойтись... Когда первый шок прошёл, это заявление отозвалось волной возмущения в душе Гермионы. Ну уж нет, она не станет помогать этому безмозглому идиоту, потому что прекрасно знает, что ей придётся делать за него всю работу. Тейлор за столь короткий срок не только не смог набраться опыта, но и показал высшую степень кретинизма, много раз только усугубляя сложившуюся ситуацию. В такие моменты он был очень мил с Гермионой и просил её помочь, что она и делала, а потом молча злилась, когда видела, как «за прекрасно выполненную работу» поощряют его. Причём прекрасно выполненную именно ею. — Нет, — перебив начальника, твёрдо произнесла Гермиона. — Что, прости? — дожёвывая пончик, переспросил тот. — Я сказала «Нет!»: я не буду ему помогать. Николас даже слегка приоткрыл рот от изумления. — Гермиона, кажется, ты не совсем понимаешь... — Я всё прекрасно понимаю, сэр, и теперь мне всё равно, уволите вы меня или нет, но я скажу то, что давно хотела. Те несколько лет, что я работаю в Министерстве магии, я старалась быть лучше всех. Я работала больше, чем положено, добровольно отказывалась от выходных и отпусков, жертвовала личным временем во имя карьеры. Я переделывала халатно выполненную работу других сотрудников, которых вы потом и повышали. Я долго терпела, как вы, игнорируя мои высокие показатели, из года в год выдвигаете на конкурс «Лучший работник» кандидатуры тех, чьи функции я вынуждена была выполнять в силу их абсолютной беспомощности и непрофессионализма. Но вы были слепы, вы закрывали глаза на мои старания, и я могу вас понять: я женщина, я молода, а ещё я грязнокровка. — Гермиона! Как ты можешь... — возмущённо воскликнул Одли, но она опять его перебила. — Могу и знаю, что права. Поэтому вы можете и дальше повышать нисколько не способных к руководству и компетентному выстраиванию работы коллектива идиотов, но я больше не собираюсь никому помогать. Если вы меня не уволите, я, как прежде, буду безупречно исполнять свои должностные обязанности, но если вы хотите, чтобы я делала за других их работу, оставаясь в тени, тогда я уволюсь сама. Удачного дня. Она резко поднялась с кресла и вышла из кабинета, хлопнув дверью. К лицу прилила кровь, адреналин захватил всё её существо, и она вдруг поняла, что вновь чувствует себя... счастливой? Да, она была совершенно счастлива, потому что впервые позволила решительно, отстоять свои права и смогла честно высказать Одли всё, что думает о сложившейся ситуации. И ей было по-настоящему плевать, уволят её или нет, ведь где-то в глубине души Гермиона осознавала: теперь она уже не сможет жить в несправедливости, теперь она будет требовать, что заслужила, и никому не позволит сесть себе на шею. Да, Драко мог бы ею гордиться. При мысли о нём она уже второй раз за день искренне улыбнулась. Он действительно ею гордился бы, узнав, что она рискнула, а риск оправдался: уже во второй половине дня стало известно, что Гермиону повысили. Домой она будто не шла, а летела, окрылённая тем, что её пугающе смелое поведение обернулось ошеломительной победой. Победой над собой, над страхом неудачи и над теми, кто пытался её унизить, умалить её заслуги. Сейчас казалось поразительным, что она решилась настолько честно всё высказать начальнику, ещё два месяца назад она бы ни за что так не поступила. Гермиона вспомнила диалог с Драко в один из последних дней отдыха, когда они затронули вопрос карьеры. Видимо, тогда он вселил в неё уверенность, что нужно бороться, рисковать, даже если очень страшно. Видимо, рядом с ним она на самом деле стала другой и сейчас была ему благодарна от всего сердца. Повернув ключ в замке, Гермиона вошла в свою квартиру, а когда включила свет — замерла. Она пару раз моргнула, не в силах поверить, что это правда, в то время как сердце колотилось всё быстрее. Везде, куда натыкался взгляд, были прекрасные белоснежные цветы. Лучшие на свете, значившие теперь для неё так много... Магнолии. Гермиона, затаив дыхание, двинулась в гостиную, потом в спальню, проверила кухню и ванную, надеясь, ожидая, но... И хотя она не увидела его, но нашла записку. «С днём рождения. Ты же мечтала о романтике?» Гермиона рухнула на колени, а вместе с тем в ней рухнуло что-то, заставившее заплакать. Впервые за долгие дни она плакала от счастья. * * * Драко лежал на кровати, безразлично пялясь в потолок, и размышлял. С похорон отца прошёл почти месяц, а он по-прежнему вёл абсолютно бесполезный, непродуктивный образ жизни. Нарцисса попросила его остаться, какое-то время пожить в её поместье, которое Люциус оставил той в наследство. Впрочем, он передал ей практически всё своё состояние, а Драко получил лишь несколько сотен галлеонов и лишнее напоминание, что Малфои всегда держат слово. Но он не злился на отца. Потому что прекрасно знал, как выглядел в его глазах последние годы: опустившимся на дно, ни на что не способным слабаком, недостойным носить фамилию, которой Люциус так гордился. Драко не хотел его переубеждать. Просто не видел смысла, думая, что вряд ли когда-либо увидит этого человека ещё по крайней мере живым. И он оказался прав. И — да, пожалуй, он по-настоящему переживал утрату. Только после смерти Люциуса Драко внезапно осознал, что, вопреки ненависти и отвращению, он по-своему любил его. Потому что даже ему, сыну, отрёкшемуся от родного отца, было больно, когда он узнал: того больше нет. Не то чтобы он сильно скорбел... Ему было жаль. Ведь где-то в глубине души он надеялся, пусть и самую малость, что,возможно, когда-нибудь они всё же смогли бы друг друга понять. Но теперь уже точно поздно на это уповать. Было бы поздно в любом случае, потому что с недавнего времени его жизнь слишком изменилась, и в ней не было места Люциусу, который, скорее всего, лишь сильнее возненавидел бы Драко. Не было места и ссорам, выяснению отношений, проклятиям и громким фразам, которые бы ещё дальше оттолкнули их друг от друга, а мать заставили страдать. Зато было место для Грейнджер, для чувства, которое изменило всё, но в первую очередь его самого. Драко потянулся к прикроватной тумбочке и взял стопку фотографий, которую ему выдали перед отбытием с курорта. За последний месяц он не раз разглядывал снимки, и только в эти моменты понимал, что всё ещё жив. Потому что, несмотря на боль, пустоту, странную апатию, заполнившую его тело и разум, он чувствовал, как теплело на душе, когда он опять смотрел на Грейнджер. Она была такой разной: сердитой, задумчивой, весёлой, иногда грустной, но всегда одинаково прекрасной. Создавалось впечатление, что она меняла эмоции, как платья, надевая ту или иную по случаю, но истинное очарование, которое так восхищало Драко, всегда было при ней. Сейчас ему казалось странным, что он мог столько лет её ненавидеть, презирать за какую-то чёртову кровь? Как он мог не замечать, какой удивительной девушкой она была? И он поражался, насколько менялся сам, когда находился рядом с ней. Ради неё ему хотелось совершать дурацкие поступки: в духе тех придурков, что пишут стихи на розовом пергаменте или прилетают на метле с букетом роз к окну благоверной. Он всегда высмеивал таких «недоромантиков», но в итоге сам стал одним из них. И, если кто-то назовёт его чокнутым, когда узнает, что он вытворил в день рождения Грейнджер, он даже не станет с этим спорить. С ней он в самом деле порой становился идиотом. Но если его поступки заставляли её хотя бы улыбнуться — значит, это стоило того. Она же улыбнулась, когда получила цветы? Драко хотел бы увидеть её улыбку, но чувствовал, что пока не готов встретиться с Грейнджер. В этот месяц он много думал об их сложных отношениях, о своих и о её чувствах. И понял, что в их случае есть только два выхода: либо забыть друг о друге навсегда, либо решиться быть вместе раз и навсегда. Драко поднялся с кровати и подошёл к секретеру, стоящему у противоположной стены. Пробормотав сложное заклятие, он открыл верхний ящик и извлёк оттуда бархатную коробочку в виде магнолии, внутри которой и был его ответ. Да, он определённо выбрал второе. Осталось только набраться смелости и спросить у неё, что же готова выбрать она. Неожиданно его взгляд привлёк призрачный свет из глубины ящика. Он слегка улыбнулся и достал свой дневник, на котором покоился белый цветок. Магнолия Гермионы. Она оставила её на пляже после той ночи. Видимо, слишком спешила, спасаясь бегством. В данный момент это казалось чем-то забавным, одной из причуд Грейнджер, но тогда... Драко не хотелось вспоминать, что он пережил, когда понял: она ушла. И, если бы не её письмо, он бы, наверное, так и не решился выяснить, в чём причина. К счастью, всё сложилось иначе. Его рука потянулась к цветку, он хотел его взять, но тот словно присосался к тетради. Насупившись, Малфой ещё раз попытался отсоединить магнолию, но результат был тот же. Он с раздражением произнёс открывающее дневник заклинание, надеясь, что это поможет, и, когда слова были сказаны, он действительно распахнулся. Драко невольно ухватил взглядом отрывок текста, а затем замер и повторно перечитал: «22.09.98 Эта сука всё видела. Интересно, как долго она пялилась? В любом случае для Грейнджер это будет хорошим уроком: нечего совать нос в чужие дела». Он нахмурился, силясь мысленно восстановить, о чём писал тогда, но очень быстро осознал, что не помнит ничего. С ощущением нарастающей тревоги Драко нетерпеливо пролистал несколько страниц, пока вновь не зацепился за знакомую фамилию. «...нас поставили в пару, и теперь я должен терпеть Грейнджер до самого Рождества. Как будто мне и так не хватает её вечного присутствия и этого я-слежу-за-тобой взгляда. А ещё... Не могу, к чёрту, выкинуть из головы, как она смотрела на нас в ту ночь. Если бы я не знал эту чопорную заучку - подумал бы, что она не прочь оказаться на месте Мишель». Драко смутно припоминал, что, кажется, спал на последнем курсе с когтевранкой по имени Мишель, но воспоминания были слишком расплывчаты. И, конечно, он до сих пор не мог понять, при чём тут Гермиона, пока внезапно не оцепенел, обратив внимание на другую запись, сделанную месяц спустя: «Я её ненавижу. Она виновата, а ведь я предупреждал: не надо меня преследовать. Я не соображал, что делаю, когда... Чёртова сука! Она же ответила на поцелуй, и на секунду я опять увидел тот самый взгляд...» Драко перелистал ещё несколько страниц. Ему было уже ощутимо плохо, его буквально тошнило от осознания, что он не помнит слишком многого. «Блейз спутался с девчонкой Уизли. Я видел, как они лизались после последнего урока, когда думали, что все уже вышли из класса. Вечером я пытался поинтересоваться, откуда взялся такой интерес к этой рыжей истеричке, но Забини заявил, что ответит на этот вопрос лишь тогда, когда я скажу, с какой стати начал трахаться с Грейнджер. Ублюдок». Его руки уже тряслись, но он всё же заставил себя найти ещё одну запись, чтобы окончательно убедиться. «18. 03. 99 Это уже становится опасным, ведь я по-настоящему зависим. Успокаивает только, что Забини в том же дерьме. И, хотя он это отрицает, я вижу: он привязался к Уизли. Кто бы мог подумать, что я почувствую то же самое к Грейнджер...» Он больше не мог терпеть. Кровь прилила к вискам, мысли лихорадочно сменяли одна другую, и Драко почувствовал, что точно сойдёт с ума, если тут же не попытается всё выяснить. И помочь ему в этом мог только один человек. Он смутно помнил, как оделся и аппарировал к двери с виду абсолютно неприметного многоквартирного дома. Смутно помнил, как не своим голосом пробормотал заклятие, а затем оказался на крыльце роскошного особняка. И вот когда дверь открылась, он пришёл в себя. — Малфой? — удивлённо вскинул бровь Блейз. Вместо ответа Драко швырнул ему дневник, который тот поймал в последний момент. Забини несколько секунд обескураженно смотрел на чёрную тетрадь в своих руках, после чего его, очевидно, затопило понимание. Медленно подняв глаза на Драко, он мрачно констатировал: — Ты знаешь. Малфой, пытаясь сдержать обуревавшие его чувства, сквозь зубы проговорил: — Нет, это ты знаешь то, что я по непонятной причине забыл. И ты, сукин сын, сейчас же расскажешь мне всё. Лицо Забини слегка скривилось, а следом в его глазах промелькнуло беспокойство. Он неловко пропустил волосы сквозь пальцы и быстро оглянулся, а после немного тише добавил: — Послушай, давай поговорим об этом в любое другое время... Драко молниеносным движением выхватил палочку и приставил её к горлу Блейза. Лишь тогда он обратил внимание, что тот по пояс раздет. — Ты будешь говорить со мной сию же секунду, и мне насрать, с кем ты там собирался трахаться! — с этими словами он бесцеремонно влетел внутрь, но, когда прошёл в гостиную, тут же замер, уставившись на девушку, которая испуганно глядела на него. Гнев моментально сменился удивлением, но уже через секунду взгляд Драко потеплел. — Привет, Эл, — произнёс он, наблюдая, как та поплотнее запахивает халат. — Драко? — только и выдавила она, а затем с тревогой посмотрела куда-то ему за спину. — Я пытался ему объяснить, что не время, но... — послышался немного раздражённый голос, и, обернувшись, Малфой встретился с Блейзом глазами. Тот смотрел на него угрюмо, но уверенно, и внезапно Драко осознал, что больше не злится. Тот факт, что теперь Элиса с Забини, немного отрезвил его, и он не мог понять, что именно чувствовал в это мгновение. — Нам нужно поговорить, — не прерывая зрительный контакт наконец заговорил Блейз. — Не могла бы ты... — Конечно, да... Я... Я буду в спальне, — сконфуженно отозвалась она и, мельком взглянув на Драко, вышла из комнаты, в которой тут же стало слишком тихо. Какое-то время оба молчали, взирая друг на друга, а потом одновременно начали: — Послушай... Драко немного повысил голос и перебил: — Я не против. Если у тебя всё с ней серьёзно, то... — Она удивительная, Малфой. Мне с ней хорошо, — слегка запрокинув голову, решительно заявил Блейз, а затем добавил: — Но, полагаю, сейчас тебя интересует другое? Шумно выдохнув, Драко в конце концов отвёл взгляд. Напряжение и тошнотворное беспокойство вновь вернулись к нему, и он ощутил, что больше не может стоять. — Садись, — словно прочитав его мысли, махнул рукой в сторону кресла Блейз, и Малфой, сделав несколько шагов, устало опустился в него. Забини сел напротив и кинул на стол дневник. За окном барабанил дождь и жалобно скулил ветер, откуда-то с улицы доносились весёлый девичий смех и отголоски маггловской музыки. Там, за окном, жизнь продолжалась, а в этой комнате словно затихла, остановилась на время, пока они оба, не произнося ни слова, смотрели на чёрную тетрадь в кожаной обложке. Прошло немало времени, прежде чем Блейз начал говорить. — Как много ты знаешь? Драко медленно поднял глаза. Стало почти невыносимо от омерзительного чувства, скрутившего его живот. — Меня хватило только на то, чтобы прочитать пару записей и вдруг понять, что я ни черта не помню. — Хорошо. Что именно ты узнал? — скрестил руки на груди Блейз и откинулся на спинку кресла. — Я спал с Грейнджер? — вмиг ответил он вопросом на вопрос. — Полагаю, что да, раз вы оба исчезли с маскарада в ту... — Не строй из себя идиота, Забини. Поверь, ещё одно твоё неосторожное слово, и я... — он едва сдерживал эмоции, хотя пальцы уже крепко сжимали палочку. Но, до того как он успел закончить, Блейз бесстрастно выпалил: — Да. Воцарилось молчание. Снаружи послышался звук разбитого стекла. — Что? — не в силах поверить в услышанное, тихо переспросил Драко. — Ты спал с Грейнджер, Малфой, — устало произнёс Забини, и в его глазах скользнуло сожаление. — Тогда... В таком случае почему я ни черта не помню? — не торопясь поднялся он, гневно уставившись на Блейза. — Скажи мне, сукин сын, почему? Ответь, как так вышло, что ты помнишь, а я — нет?! Забини резко встал и, немного помолчав, твёрдо продолжил: — Я не могу тебе этого сказать, Малфой. Я поклялся, что не скажу. Драко осознал, что направил палочку тому в грудь, лишь в момент, когда Забини молниеносно приставил к его горлу свою. — Если ты сейчас же не успокоишься — вряд ли у тебя будет возможность узнать хоть что-то, Малфой, — выплюнул Блейз, очевидно, начиная закипать. — Я успокоюсь, только когда узнаю, кто заставил меня забыть, — буравя его взглядом, проговорил Драко. — Признайся, это сделал ты, ублюдок? Блейз скрипнул зубами. — Я никогда на это не подписывался, Малфой. Поверь, я здесь ни при чём. — Тогда, может быть, это сотворила твоя рыжая сука, с которой ты, как оказалось, трахался весь последний год в Хогвартсе?! — Драко уже потряхивало от ярости, и, когда в глазах Блейза промелькнуло что-то, он понял, что прав. Малфой неспешно опустил палочку, ошеломлённо уставившись на Забини. Его дыхание участилось, а к горлу подкатывала тошнота. — Так это сделала Уизли? — прошипел он, и Блейз мрачно посмотрел на него, но ничего не ответил. — Отвечай, мать твою! Это сделала она? — вновь вскинул палочку Драко. Теперь уже Забини опустил руку и прикрыл глаза. — Это была не её идея. Сотня лихорадочных, убийственных мыслей заполнили голову Драко. — Что? — еле слышно переспросил он. Блейз лениво поднял голову и устало воззрился на него. — Я поклялся, что не скажу. Только знай, что она просто согласилась сделать это. Но эта идея была не её. Драко какое-то время молча пялился на него, пытаясь сопоставить факты, и внезапно — наотмашь, слишком очевидно и больно... Нет. — Грейнджер... — прошелестел он. — Она тоже ничего не помнит, можешь быть уверен. — Грейнджер... Это... Это была её идея? — чувствуя, как понимание душит, разъедает его, выдавил Драко и сделал шаг назад. Забини смотрел на него уже с откровенным сочувствием. И это только сильнее злило, выворачивало, разрывало изнутри. — Я не могу сказать, Драко. Поверь, я правда не могу. А он ощутил, что тоже не может, не может больше находиться в этом доме. Едва держась на ногах, Малфой взял дневник и побрёл к выходу, пытаясь унять мерзкое чувство в груди. Нет. Это не может быть она. В этот вечер Драко узнал слишком многое, но главное для него до сих пор оставалось тайным. Если они с Грейнджер уже когда-то были вместе... Кому понадобилось заставить их двоих обо всём забыть, если не ей? Зачем Уизли это сделала? А что если... если Грейнджер её в самом деле попросила? «А если нет?» — вмешался внутренний голос, и это немного привело Драко в чувство. Он очень не хотел верить, что Гермиона могла так поступить. Но ему было необходимо знать правду, даже если она перевернёт его грёбаный мир, а потом сожжёт дотла. Ему нужно было знать. Лишь открыв входную дверь, Драко апатично бросил через плечо: — Не делай ей больно, Забини. Позаботься об Эл. Не дождавшись ответа, он аппарировал и уже не услышал, как Блейз отозвался вслед: — Позаботься о себе, Драко. Просто он понимал, что совсем скоро Малфоя ждёт оглушительный удар. И вряд ли хоть кто-то сможет ему помочь.