Лето с привкусом мелодии флейты

~~~       Концерт заканчивается, но внутри него остается странный осадок. Ни на следующее утро, ни еще через одно Кацуки так и не берет гитару в руки, просто потому…что не может. Два вечера подряд он просто сидит в их с Денки и Эйджем домике на одном конце постели и смотрит на гитару, лежащую на другом.       Все чувства внутри ощущаются перемешанными и всклокоченными. Мысли мечутся от стенки к стенке, он притискивает колени к груди и вздыхает. Снова и снова и снова. Играть хочется просто до ужаса, петь тоже, но все же не так сильно. В первооснове, конечно же, игра, струны под пальцами, звуки образующие мелодию…       Денки поглядывает на него с легкой тревогой, ведь знает, насколько сильно Кацуки любит свою прекрасную/невероятную/восхитительную/лучшую в мире гитару. Эйдж держится намного лучше, ни смотрит, ни говорит, однако все же выглядит напряженным. Уже подумывая над тем, чтобы начать укладываться в постель, Кацуки не выдерживает сам.       — Хватит, блять, на меня пялиться, придурки лупоглазые! Я вам мордахи поразукрашиваю, если вы сейчас же не скажите в чем дело! — раздраженно вскинувшись, он сжимает зубы, шумно выдыхает, а парни лишь чуть недовольно цокают.       Они ведь вроде как собирались повеселиться в свою последнюю смену, но, похоже, Кацуки не до веселья. И дело даже не в том, что он зол, а скорее в том, что…       — Ну же, черт побери! Гребанные трусы! — он подрывается, скалится жестче. Первым не выдерживает Денки:       — Ты выглядишь поникшим и уже второй день не касаешься своей гитары. Лучше бы сам сказал, что не так! — чуть напряженно поджав губы, начиная постепенно сдвигаться в сторону выхода, он прекрасно осознает, что Кацуки в любой момент может сорваться. Не то, чтобы он избивает их день ото дня, но все же бывают моменты… Моменты, когда Кацуки может сорваться на любого, кто под руку попадется.       Немного незаметно, но не менее пораженно остановившись, Кацуки сжимает руки в кулаки пару раз, а затем огрызается:       — Иди в зад! Нормально у меня все! Так хочется додолбаться до моей гитары?! — сорвав с перекладины в ногах постели полотенце, Кацуки сжимает его в руке и уже не раздраженным, а действительно злым взглядом зыркает на Каминари. Рычит: — Могу разъебать тебе ее об голову!..       Резко развернувшись, он направляется к лестнице, а затем и в ванную. Уже не видит, как за его спиной Эйджиро мягко, поддерживающе улыбается все еще немного напряженному Денки.       Кацуки вымывается тогда до болезненного, растерто-алого скрипа кожи, но это не помогает. Не помогает от слова совсем. Перед глазами до сих пор стоит взгляд того самого — мелкого, стремного, ничтожного — дудочника, и он совсем не знает, что с этим делать. И он не то, чтобы боится касаться собственной гитары, просто… Все чувствуется как-то странно.       Стоит прикрыть веки, как он видит милый нос-кнопочку, рассыпь веснушек и чудесные, ярко-зеленые глаза. В этих самых глазах он все еще видит самого себя и целый невозможный мир, заполненный одной единственной эмоцией.       Принятием.       Именно поэтому все и ощущается так странно. Кацуки одновременно и приятно, и нет. Чувства по-дурацки смешаны, будто бы перевернуты с ног на голову. Но при этом… При этом они до чертиков приятны, и Кацуки просто не знает за каким чертом вообще признает такое. Он не имеет права признать это. Ему не хочется признавать это.       Чертов дудочник.       Следующее утро наступает слишком неожиданно. Вот он ложится спать, думает о том, что и в этот вечер не сможет уснуть так уж быстро, но все же обманывается. Сон забирает его в свои объятья, крадет часы ночи и отпускает лишь под утро. Уже даже без будильника, парень все же просыпается привычно рано и выходит на пробежку.       Весь лагерный пролесок затянут легким, редким туманом, и это выглядит довольно красиво. Тишина стоит просто оглушающая и успокаивающая, а Кацуки все бежит и бежит. Вдох, затем выдох. Главное равномерно дышать, слушать свое тело и не напрягаться. Настил из еловых иголок и шишек довольно мягкий, его шаги невесомы, почти что беззвучны.       Но в голове непривычно шумно. Уже третий день подряд шумно. Все же тот концерт — тот момент, когда он случайно пересекся с тем ярким-ярким взглядом дурацкого дудочника — изменил что-то внутри него. Ладно, пора бы прекратить мучиться: тот момент изменил внутри него всё.       Говоря откровенно, дудочник украл его душу. То, каким прекрасным, искренним и просто невероятным был его взгляд… Это было что-то невероятное.       Когда-то давно — когда ему было лет так шесть, и мама только начинала брать его с собой на свои концерты — Мицуки рассказывала ему, для чего вообще занимается музыкой, устраивает концерты и трудится над каждой своей новой песней. В один из таких вечеров, пока она чуть прихорашивалась перед выходом на сцену, Кацуки сидел на высоком, крутящемся стуле и чуть покачивал ногами, пытаясь крутиться без маминой помощи. Получалось из рук вон плохо, но он не переставал пытаться, пока его мама негромко рассказывала о самом-самом сокровенном. Она рассказывала о людях, которые действительно любят ее музыку; о тех, кто знает строчки ее песен и ждет новых альбомов; о тех, кто иногда пишет ей под Рождество, кто поддерживает ее и кто… Кто смотрит так завороженно на ее выступления, что она видит свое отражение в их блестящих, восхищенных глазах.       Именно ради таких зеркальных взглядов она и трудится. Ради тех, кто открывает свою душу перед ее, распростертой на каждом концерте и во время исполнения каждой чертовой песни, и они, их души… Они сплетаются. Через отражения в блестящей поверхности восхищенных глаз. Через сорванное горло или же через тишину. Через безостановочные танцы или же через обездвиженную позу.       Без разницы. Самое главное это взгляд. Взгляд, возможность увидеть который один на миллион.       Его мама увидела такой впервые где-то лет в двадцать шесть. Он сам три дня назад на концерте в честь открытия последней летней смены.       Что ж. Это определенно лучше всего, чего он мог бы ожидать, но все-таки… Дудочник? Чертов дудочник?! Это мелкое, ничтожное существо, которое скорее всего только и знает, что дудеть в свою дудку?!       Да это ничем кроме как издевательством, даже назвать нельзя, ну правда!       В лесу все еще тихо. На землю опускается роса, солнце поднимается все выше и выше… Продолжая думать над всем происходящим, Кацуки чуть спотыкается о какую-то слишком большую шишку, но все же удерживает равновесие. Тихо матерится, переходя на шаг.       Все же его мать трудится ради невероятно важной вещи, ради своих фанатов, ради себя, ради всего мира… И, говоря откровенно, ему тоже хочется трудиться ради этого.       Но все же… Дудочник, блять?!       Тот факт, что он стал первым, кто вот так посмотрел на него, подбешивает просто невероятно, и Кацуки неожиданно, ни с того, ни с сего начинает шумно дышать. Ну вот почему первым, кто коснулся его души — а затем так нагло выкрал ее — стал этот чертов гребанный придурок.       Раздраженно рыкнув, Кацуки пинает первую попавшуюся шишку, и та отлетает в ствол дерева, а отбившись от него, прилетает ему же в живот. Тут же сложившись пополам, парень закашливается, и чувствует, как этот неслабый удар неожиданно и уверенно остужает его. Дышать становится чуть легче. Работа трезвого, не замутненного эмоциями рассудка возобновляется, Кацуки прикрывает глаза и делает глубокий, спокойный вдох.       Возможно, ему нужно посмотреть на эту ситуацию с другой стороны. Да. Ему нужно рассмотреть эту ситуацию со всех сторон, прежде чем убеждать себя в том, что он — что-то совсем не примечательное, творение которого сможет оценить только ничтожество.       Закончив с пробежкой, он принимает душ, а после, вместе с проснувшимися Денки и Эйджем, идет на завтрак. Сонные музыканты толпятся вдоль раздаточных столов, гремят подносами, передвигая их по стальным перекладинам.       — Ты выглядишь более бодрым, чем вчера… — Эйджиро двигает свой поднос следом за его, берет себе хлопья, стакан молока, сок. Выбор, конечно, большой, но Кацуки все же берет то же самое. Чуть поджимает губы.       — А ты выглядишь более храбрым. Как обычно. — он уже хочет подхватит себе булочку, но затем понимает, что она с изюмом. Пересекшись взглядом с поварихой, Кацуки чуть закусывает губу, и та понимает все без слов. Будто по волшебству она достает из-под стойки булочку без изюма, и парень улыбается на уголок губ.       Эйджиро позади фыркает, окликает Джиро, только-только входящую в столовую, а затем вновь начинает говорить. Иногда Кацуки думает над тем, что его друг либо мазохист, либо просто тупой. Однако и то, и другое может находиться в нем одновременно, но все же… Если быть честным, они просто слишком хорошие друзья. И, хоть Кацуки никогда не говорит об этом, он на самом деле бесконечно ценит всю ту честность, с которой Эйджиро всегда общается с ним. Также ценит и всю ту заботу, которую парень проявляет по отношению к нему.       — Да ладно тебе. Мы не репетировали с самого концерта. Даже не развлекались еще. Что происходит, чувак?.. Что-то произошло, ведь так? Что-то случилось в тот вечер? — он двигает свой поднос вновь, чуть задевает поднос Кацуки, и раздавшийся стук неожиданно оказывается слишком уж громким.       И Кацуки видит, как его стакан с молоком чуть вздрагивает, но даже не кричит на Эйджа. Молоко все равно не проливается, так что… Парень лишь ставит блюдце с булочкой на поднос, двигает его дальше. Немного агрессивно — больше для вида — кидает:       — Я уже все уладил. Засунь свою опеку себе в жопу.       Подхватив заполненный поднос удобнее, Кацуки разворачивается и быстро осматривает зал. Его привычный/личный стол пуст, но сидеть за ним в это утро не хочется. Вот совсем-совсем.       И Кацуки осматривает зал вновь, а затем замечает другой стол. С прямой спиной и уверенной походкой он направляется именно к нему. Позади тут же раздается присвист догнавшего их Денки:       — Ты… Ты правда сделаешь это?.. Чу-ва-ак…       — Захлопнись. — полуобернувшись, Кацуки щелкает зубами, и Денки тут же затыкается, притормаживает, немного отступая. Дудочник сидит за одним столом с виноградиной-извращенцем и суровым бегунком, и это определенно самая дрянная компания из всех возможных. Однако, ему, Кацуки, везет, потому что скамья, на которой сидит дудочник, полностью пуста.       Потому что это чертов дудочник. У него нет друзей, и никто не хочет сидеть с ним плечом к плечу.       Что может быть еще отвратительней?! Кацуки не знает. Он с уверенностью доходит до нужного стола, с легким — прерывающим любые разговоры — грохотом опускает свой поднос на стол, а затем усаживается на скамью.       Плечом к плечу с чертовым дудочником.       Кстати говоря о нем… У мальчишки такой вид, будто он сейчас обделается/вырубится/закричит, но все же ради справедливости будет сказано, что у его друзей лица точно такие же. Точнее только у бегунка, потому что гребанная виноградина буквально прожигает его взглядом. Дурацким таким, будто бы жаждущим.       Кацуки злобно зыркает на него, подхватив стакан, выливает молоко в тарелку с хлопьями. Денки и Эйдж рассаживаются за столом тоже, но гнетущая тишина не пропадает. А затем раздается тихий, но просто до невозможного упрямый голосок:       — Тут… Тут вообще-то занято. ~~~       Первые дни в лагере проходят довольно спокойно. Конечно, многие побаиваются такого затишья, ведь в лагере сам Кацуки Бакугоу, но лично Изуку просто наслаждается. После того концерта в его жизни ничего и не меняется. Он спит спокойно, завтракает с новыми друзьями, заводит еще нескольких, сидит на своих первых занятиях…       Иногда взгляд просто замирает на невидимой точке на стене или окне, и Изуку вспоминает, как невероятно сильные, немного загорелые пальцы пробегаются по струнам. Как они обращают отдельные звуки в мелодию, которая чарует, уводит его далеко-далеко и…       Он знакомится с Ураракой Очако — кларнет, второй год обучения, третий раз в лагере — и она раз за разом с усмешкой пихает его маленькими кулачками, приводя в чувство. Изуку каждый раз улыбается ей, благодарно кивает, возвращая свое внимание к занятию, но уже пару десятков минут спустя вновь цепляется взглядом за что-то несуществующее. Он уходит прочь от реального мира и возвращается туда, в вечер концерта.       Ему хочется раз за разом перематывать тот момент, когда их с букой Кацуки взгляды встретились, и он перематывает его, пытается заглянуть глубже, только вот… Постепенно воспоминания будто затираются. Притупляются. Становятся более расплывчатыми.       Изуку старается не показывать этого, продолжает улыбаться, знакомиться с новыми ребятами, но внутри ему становится немного грустно. Совсем-совсем не хочется терять это воспоминание, не хочется забывать все эти мелочи, не хочется… Его грусть никак не связана со всем, что происходит вокруг него, и поэтому Изуку продолжает улыбаться.       На третье утро после того концерта он просыпается очень и очень разрозненным. Он почти что полностью забывает тот блеск ярко-красных глаз Кацуки, и это ему не нравится. Совсем-совсем не нравится. Но поделать с этим мальчишка ничего не может, поэтому продолжает улыбаться. Продолжает смеяться с Ииды, что все также часто ругается на отпускающего пошлые шутки Минету.       Они сидят в столовой и обсуждают небольшие экзамены, которые сваляться на их головы к концу второй недели, как вдруг глаза Минеты становятся просто громадными по сравнению с его лицом в общем. Изуку понимает, что что-то нечисто, а уже несколько мгновений спустя рядом с его подносом с завтраком опускается чужой поднос. Поднос Кацуки.       Сердце в его груди определенно делает какой-то странный кульбит, а затем срывается в просто сумасшедший бег. Чем-то похожий на тот, каким сам Изуку бежал, когда опаздывал на концерт… Ох, концерт.       Изуку чуть волнительно смотрит на Ииду, а затем сглатывает. Обводит кончиком языка пересохшие губы. Вокруг них вся столовая заметно и довольно быстро затихает. Пораженные ребята пялятся на настоящую звезду всего лагеря и на то, как он усаживается не за своим личным столом, а Изуку… Он тихо-тихо прочищает горло, уже готовиться к тому, чтобы начать, и вдруг вновь видит лицо Ииды. Тот буквально выглядит как человек, что сдерживается, чтобы не провести пальцем у горла.       Изуку лишь немного пугливо сглатывает вновь. Друзья Кацуки тоже усаживаются за их столом, но это не важно. Для Изуку это не имеет веса, ведь по правому боку от него сидит сам Бакугоу Кацуки. Тот самый Кацуки. Внутренне подготовившись в любой момент сорваться и побежать, мальчишка говорит:       — Тут… Тут вообще-то занято.       Он не уверен, но, кажется, по рядам столов проносится целый тайфун шепотков. Все сидят пораженные чуть ли не до глубины души, а Кацуки рядом с ним даже замирает. Останавливается со стаканом в руке и чуть вскинутыми бровями.       — Конечно. Ведь тут сижу я. — фыркнув, он отставляет стакан на поднос и подхватывает ложку. Мешает хлопья и молоко, немного насмешливо поглядывает на другие столы. Ребята все еще напряженно ждут хорошей такой драки, но ее не последует. Изуку понимает это, как только Кацуки отвечает ему. Он не уверен, отчего именно так решает, но… Кацуки ведь до сих пор не ударил его. Это ведь что-то да значит, так?..       — Хэ-эй, дудочник!.. Как утречко? А ну-ка сдрысни! — Джиро появляется за спиной Изуку, и тот вздрагивает. Затем с улыбкой оборачивается. Девушка продолжает пихать носком кеда Денки под зад, пытаясь сдвинуть его, и в итоге все же садится между ним и Изуку. Ставит свой поднос на стол. — Фух, там опять эти дрянные булочки с изюмом… Ох, черт, ты что тоже взял одну?!       Она смотрит на Изуку с легким ужасом, а тот непонимающе косится на свою милую булочку. Уже хочет ответить, но неожиданно вмешивается Иида:       — Изюм очень полезен. В нем есть невероятный запас витаминов, целый минеральный комплекс, множество пищевых волокон и… — его лицо сосредоточено, а взгляд довольно напряжен. Видимо, он, как и все они, просто пытается не пялится на сидящего за их столом Кацуки, что уже начал уплетать свои хлопья.       — А еще три года назад вместо изюма в булочках были обнаружены тараканы. Скандал замяли, но качество изюма так и не повысилось. Хочешь травануться, тебя никто не держит, бегунок. — Кацуки делает небольшую паузу, прежде чем засунуть очередную ложку в рот, а Изуку дергается от отвращения. Теперь и он тоже смотрит на свою булочку с легким ужасом.       А затем Джиро заливисто смеется, разряжая атмосферу. Она самостоятельно убирает блюдце с булочкой с подноса мальчишки и отодвигает его подальше. Постепенно столовая вокруг них заполняется привычной болтовней, все отвлекаются, прекращая глазеть так явно.       Чуть вздохнув, Изуку отламывает еще кусочек яичницы, засовывает его в рот. Джиро заводит непринужденный разговор с Эйджем, затем к ним подключается Минета и Иида. Сам Изуку сидит тихо, старается не зацикливаться на том, как изредка бедро или колено Кацуки задевает его собственное, старается вообще не зацикливаться на том, что Кацуки так близко… Но в какой-то момент он неожиданно замечает, что на соседнем подносе стоит булочка. Такая же как была у него: милая, покрытая помадкой, только без изюма. Совсем-совсем без изюма.       — Я не знал, что там были и такие… Странно. Я не видел их, когда пришел. — Изуку не сразу замечает, что говорит в слух — скорее даже бормочет себе под нос — но заметив, каменеет. Движения Кацуки немного замедляются, а затем его привычно раздраженный голос раздается совсем рядом:       — Что ты, блять, там лопочешь, дудочник?..       Эйдж уже кажется рефлекторно шикает, напоминая, чтобы друг следит за языком и не матерился через каждое слово, но Кацуки лишь отмахивается. Все еще ждет ответа.       Изуку требуется некоторая храбрость на этот самый ответ. Ему совсем не хочется, чтобы весь его сок оказался на его же волосах и одежде, ему также не хочется, чтобы его избили прямо посреди столовой. Но подталкивает его к началу не он сам, а Джиро: поднимая руку, чтобы пригладить волосы, она случайно задевает его предплечье, легонько постукивает по нему кончиками пальцев.       Понимая, что если начнется заварушка, кто-то точно будет на его стороне, Изуку прочищает горло и говорит громче:       — Твоя булочка. Я не видел, чтобы там были без изюма. — немного смущенно указав вилкой на чужой поднос, мальчишка только договаривает и тут же переводит взгляд в тарелку. Продолжает есть, даже не думая о том, чтобы взглянуть на того, с кем он говорит.       — Просто потому, что их там и не было. Такая привилегия только для самых лучших музыкантов.       Кацуки хмыкает немного надменно и продолжает есть, в то время пока Изуку лишь тоскливо косится на сладость. Все полки на раздаточных столах за его спиной скорее всего уже почти опустели, и выходит, что на сегодняшнее утро он останется без вкусного. Что ж…       За завтраком так ничего и не происходит. Они все вместе спокойно, почти что не напряженно беседуют, смеются с шуток Эйджиро и только под самый конец вспоминают, что так толком и не познакомились. Выходя из столовой Изуку одновременно и радуется, что приобрел еще парочку настолько крутых друзей, и немного смущенно смотрит в спину уходящему Кацуки.       К их столу так никто и не подсел, потому что подсаживаться по сути было и некому. Изуку просто пытался выгнать Кацуки, и это скорее всего было очевидно. Однако… Кацуки так и не припомнил ему этого. А ближе к концу завтрака Изуку даже вдруг подумал, что все не так плохо.       Правда вопрос, почему Кацуки все-таки сел с ним — если даже не оскорбил и не ударил — так и остается без ответа.       А спустя целых пять дней совместных завтраков, обедов и ужинов, очередным утром на стол перед Изуку опускается блюдце со сладкой булочкой без изюма. Кацуки опускается рядом, как ни в чем не бывало, в то время как сам мальчишка судорожно, удушливо краснеет.       Теперь ему очень и очень многое становится понятно. ~~~