Убийство не по плану

      Наступившее новое утро удивило меня тем, что я проспала намного дольше обычного — когда в открытое окно во всю силу палило и струило свет солнце, и при этом никто не будил меня спозаранку. Никто не кричал мне в ухо, чтобы я просыпалась и бегом подрывалась играть, не прыгал по кровати или по мне, не теребил меня. Впервые за последнее время я просыпалась с ощущением, что выспалась в своё удовольствие, а не с мыслью от страшного недосыпа «Я иду убивать» или с мыслью «Убейте меня кто-нибудь». Размотав бинты и освободив от полотенца свою правую руку, я поневоле отдала должное умению Филиппа оказывать первую помощь — вчерашняя небольшая опухлость кисти прошла, исчезла боль, только иногда в кисти покалывало при неловком движении. Кровоподтёк, правда, никуда не денется ближайшие недели две. Но зато кисть больше не болит, я могу спокойно ею двигать — если без резких движений, конечно. На столике рядом с моей кроватью стоял поднос, на котором были стакан молока и тарелка омлета с сыром и ветчиной. Еда и напиток оказались ещё тёплыми, будто их недавно приготовили. Завтрак в постель выглядел столь аппетитно, что я поспешила утолить им свой голод, «приговорив» всё до единой крошки и в несколько больших глотков выпив молоко. Очень вероятно, что это меня так с утра побаловала Леонарда. Готовить так вкусно, что вместе с блюдом готов съесть тарелку, умеет только она. Покончив с завтраком, я расправила складки на помявшемся платье, в котором вчера улеглась спать, расчесала волосы и заплела их в косу. Выглянув в окно моей спальни, выходящее на внутренний двор, я узрела своего мужа и Флавию. Филипп сидел по-турецки на траве, Флавия же сидела на постеленном для неё плаще Филиппа, сложенном в несколько раз. Мельком бросила взгляд на лицо мужа — лицо в запёкшихся царапинах и на его нижней губе красовался свежий небольшой шрам. Последствие вчерашнего неожиданного поцелуя, когда я укусила Филиппа. Бедняга. Больно, должно быть, ему тогда было. Хотя он сам виноват. Нечего было целовать меня без моего позволения и пытаться спустить моё платье с плеч. Мужчина слегка кидал девочке кожаный мяч, она же старалась его поймать, что у неё получалось с переменным успехом, и кидала ему обратно. — Флавия, милая, ты умница. Хороший бросок, — подбадривал Селонже ребёнка. Кроха радостно посмеивалась, иногда делая вид, что хочет бросить мяч Филиппу, но потом вдруг передумывала и прижимала игрушку к себе. — Да ты у нас маленькая хитрюга, как я погляжу, — с напускной строгостью говорил Филипп, опять же, наигранно грозя указательным пальцем. Я же смотрела из окна на то, как Филипп развлекает Флавию игрой в мяч, про себя радуясь, что ему хватило ума постелить плащ, чтобы Флавии было, на чём сидеть. Похоже, Флавия очень довольна тем, что появился ещё один человек, который её забавляет и говорит, какая она умница. Девочке всегда нравились люди, которые не скупятся на похвалу для неё. Потом эти двое, мои муж и дочь, куда-то ушли. Вернулись с тазом для белья. Поставив таз на землю, Филипп вместе с Флавией отошёл на десять шагов и взятой с земли большой палкой прочертил ровную линию. — Вот, Флавия, смотри, как играть, — говорил он мягко малышке, присев на корточки, — ты должна забросить мяч в таз. Не заступая за линию, которую я начертил. Сейчас тебе покажу, а ты попробуешь потом сама. — Взяв из рук Флавии, состроившей серьёзную гримаску, мяч, Филипп лёгким небрежным движением забросил этот мяч в таз. Потом вернулся за игрушкой и отдал в руки Флавии, подведя девочку к черте на земле. — Попробуешь сама? — Да, — ответила ему просто Флавия, замахнувшись и кинув мяч со всей возможной для неё силой, но не попала. — Не получается! — отразились на её детском личике нетерпеливость и разочарование, досада. — Ты всё равно умница, Флавия. Нечего расстраиваться, — опустившись на колени перед Флавией, Филипп ласково потрепал её по золотым кудряшкам и легонечко похлопал по плечу. — Всё-таки это большое для тебя расстояние, — проговорил он, начертив палкой новую линию поближе к тазу на пару шагов, и подвёл за ручку Флавию к новой отметке. После достал мяч из таза и вернулся к Флавии. — Попробуй теперь. У тебя получится. — Хорошо, — ответила девочка, принимая мяч из рук Филиппа. Замахнувшись, она отбросила от себя мяч, попав точно в цель. — Я попала, попала! — с радостью, восторгом на грани хвастовства крикнула Флавия, подпрыгнув на месте и хлопнув в ладошки. — Я же говорил, ты сможешь, милая. Отлично бросаешь, — похвалил Филипп девочку. Флавия же, от гордости за себя задрав голову, широко улыбалась и хихикала. Филипп и Флавия играли в бросание мяча в таз для белья, по очереди делая броски. Малышка от игры была в восторге, тем более что старший товарищ по игре её хвалит и тактично даёт ей советы, как лучше бросать. Филиппу же, судя по всему, нравилось развлекать девочку и заниматься ею, он выглядел таким довольным — играя с Флавией. Не менее довольным, чем Флавия. Глядя на эту представшую моим глазам картину, я с мечтательной грустью улыбнулась. Ведь я, выходя замуж за Филиппа, именно этого и хотела — быть с мужем друг другу во всём надёжной поддержкой и опорой, всю жизнь прожить вместе во взаимной любви и верности, вместе растить детей, и чтобы Филипп мягко их наставлял и придумывал для них интересные игры — как сейчас с Флавией. Я хотела быть самой лучшей женой на свете для моего супруга и самой лучшей на свете матерью для наших детей, которых я хотела от него. Когда я склоняла колени перед алтарём в монастыре Сан-Франческо во Фьезоле, чтобы принять благословение моего брака с Филиппом от пожилого настоятеля, мои мечты ничем не отличались от мечтаний тех девушек, кому посчастливилось выходить замуж именно за того, кого любишь всем существом. Любящая, крепкая и дружная семья, созданная мной и Филиппом — вот, чего я ждала от своего замужества. Теперь же я сомневалась, а стоит ли сохранять брак с этим человеком, жить с ним и растить с ним же детей. Если предал и обманул один раз, где гарантии, что не сделает это снова? Я не хочу больше никогда переживать это ощущение, будто под рёбра вонзили нож, и будто меня вываляли во всех сточных канавах города. Хватит и одного раза. «Если бы только Филипп не начал нашу семейную жизнь со лжи, шантажа и вымогательства! Надо же, как он быстро поладил с Флавией. Только искренняя ли у него к моей дочери теплота? Не мог же он придумать план войти в доверие моему ребёнку, чтобы подобраться ко мне?» — забрезжила в моём мозгу мысль, рождённая недоверием, подозрительностью. Флавия и Филипп настолько увлеклись игрой, что даже не замечали меня, наблюдающую за ними из окна моей спальни. Весело явно было им обоим. Дальше по идее Филиппа они стали вести счёт заброшенным в тазик мячам. Точнее, это Филипп держал в памяти очки Флавии и свои. Конечно же, он немного поддавался Флавии, чтобы сделать приятно девочке. Флавия же не догадывалась о тех поблажках, которые ей делает мой муж. А уж если бы всё-таки догадалась, возмущений было бы выше крыши… Но Флавия не догадалась, что Филипп ей поддаётся, очень радуясь тому, что умудрилась забросить мяч в бельевой тазик раз десять, тогда как Филипп отставал от неё по очкам на два балла. — Я смотрю, вам обоим очень весело, — решила я дать о себе знать мужу и дочери. Филипп и Флавия прервали свою игру, удивлённо взглянув в окно, откуда я помахала им рукой. — Мамочка проснулась! — радостно закричала Флавия, помахав мне своей маленькой ручкой. — С добрым утром, Фьора! — поприветствовал меня Филипп, широко улыбнувшись. — Твоей руке стало лучше? — Спасибо тебе, боли уже нет. Иногда только покалывает, если резкое движение сделаю, — ответствовала я. — Сейчас сколько времени? Я долго спала? — Примерно около двенадцати сейчас. А что? — не понял, к чему я это, Филипп. — И никто меня не разбудил?! — вскричала я, высунув голову из окна. — Флавия с утра голодная ходит?! — Нет, мама, я ела, — возразила упрямо девочка, только не очень я ей верила. — Об этом позаботились Леонарда и я, — подкрепил своими словами Селонже слова Флавии. — Так что Флавия голодом не сидела. Поела довольно хорошо и не капризничала. — Флавия? Не капризничала? — чуть-чуть прыснула я со смеху. — Её, наверно, подменили. — Всё же у меня получилось мирно договориться с этой юной дамой, — наклонившись, Филипп подхватил на руки Флавию и усадил себе на плечо, надёжно и бережно удерживая. — Не разбудили тебя потому, что я и Леонарда с мессером Франческо хотели, чтоб ты поспала по-человечески. — Обычно с Флавией трудно сладить. Как ты это сделал? — пребывала в непонимании я. — Банальный подкуп. Теперь я должен ей деревянного медведя, — промолвил Филипп с доброй и тёплой усмешкой. Флавия же, несказанно довольная собой, рассмеялась. После услышанного только что пробило на смех и меня. Подумать только, эта маленькая лисица Флавия раскрутила Филиппа на новую деревянную игрушку! Того и гляди, эта плутовка моего мужа в рабство обратит и заставит выполнять её желания. Это я и Леонарда с отцом кое-как умеем не идти у неё на поводу. Насчёт Филиппа не могу судить с уверенностью. Но вскоре я успокоилась, когда к Флавии и Филиппу подошёл мой отец. — Ой, дедушка пришёл! — Флавия помахала отцу ручкой. — Отец, доброго дня! — поприветствовала я отца, помахав ему здоровой рукой из окна, когда он обернулся на мой голос. — Фьоретта, моя милая! Тебе хорошо спалось? Боль в руке прошла? — спросил меня отец первым делом. — Рука больше не болит, только при резких движениях покалывает. Спала я отлично! — бодро поделилась я с отцом. — Мессир де Селонже, пройдёмте в мой кабинет. У меня к вам будет очень серьёзный разговор. — Отец подошёл к Филиппу и ласково потрепал по круглым щёчкам Флавию. Отец хотел забрать девочку к себе на руки, но кроха закапризничала, обхватив маленькими ручками шею Филиппа. — Да, мессер Франческо. Только отведу Флавию к Леонарде, — Филипп легонько похлопывал по спинке Флавию и укачивал её, чтобы успокоить. — Нет! Я с тобой хочу играть! Не пойду! — упрямилась малышка, обняв Филиппа крепче за шею. Видать, мой муж очень понравился Флавии, что она не хочет от него никуда отходить. Бедная моя наивная девочка. Она ведь даже не знает, искреннее ли у Филиппа доброе к ней расположение. — Милая, я обещаю, что у нас будет много времени на игры, я буду часто приходить к тебе и маме, с позволения твоих мамы и дедушки, — уговаривал Филипп Флавию, ласково гладя девочку по растрепавшимся от игры волосам. — И я помню, что должен тебе деревянного медведя. А сейчас будь послушной, и пойдем, проведаем Леонарду. — Да, хорошо. Пойдём, — уступила Флавия, растянув губы в улыбке. — Быстро же вы нашли к ней подход, — заметил спокойно отец. — С детьми вполне можно мирно договориться. Главное, уважать их даже когда они ещё маленькие. — Филипп несколько раз подкидывал в воздух и ловил Флавию, покружил её и удобно устроил довольно смеющуюся девочку у себя на руках. — И всегда выполнять обещания, которые им даёшь. — Вы говорите это таким тоном, словно у вас есть дети, — с доброжелательной иронией поддел отец Филиппа. — Скажем так, мне доводилось часто за ними приглядывать, когда к моей матери приезжала погостить её сестра с детьми, — ответил мой супруг на эти слова. — Пройдёмте в кабинет, мессир граф? — предложил мой отец Филиппу — Я только отведу Флавию к Леонарде, — промолвил тот. Вместе мужчины удалились в дом. Я же покинула свою спальню и тихонько прокралась к отцовскому кабинету, стараясь не попадаться никому на глаза, только бы никто меня не увидел. Дойдя до дверей отцовского рабочего кабинета, я спряталась за тяжёлой занавеской, намереваясь не самым благопристойным образом узнать, о чём мой отец и Филипп собираются говорить. Конечно, Леонарда мне всегда говорила, что подслушивать очень некрасиво, но любопытство — не настолько тяжёлый порок. К тому же именно благодаря моему решению подслушать разговор отца с Иеронимой, мне и моей семье удалось избежать грядущей катастрофы, после чего Иеронима стала двухлетней Флавией. Так что привычка подслушивать порой может сослужить хорошую службу. Потому я и намеревалась сейчас подслушивать разговор отца с моим мужем, чтобы иметь более точное представление, что у Филиппа на уме, и если на уме у него недоброе — действовать на опережение, бить его без жалости его же оружием. Зная о его планах, если Филиппу случится проговориться о них в разговоре с моим отцом, мне будет легче продумывать линию поведения для защиты себя от влияния этого человека и для защиты моих близких. Долго в ожидании за тяжёлой занавеской я не простояла. Отец и Филипп явились довольно быстро. Переступили порог кабинета, дверь за ними со скрипом закрылась. Дальше уже послышалась какая-то возня, потом, кажется, звякнули тихонько бокалы. Вероятно, они решили немного выпить вина перед непростым для них обоих разговором. Вся обратившись в слух, я жадно ловила ушами любой звук, любые обрывки слов, которые доносились из кабинета отца. — Отменное вино, мессер Франческо, — произнёс Филипп, вероятно, пригубив вино из отцовских запасов. — На здоровье, граф, — был ответ отца. — Собственно, о чём я хотел с вами поговорить. Мне бы хотелось знать причину, приведшую вас вновь в мой дом. — Мессер Франческо, я понимаю прекрасно, что всё сравнительно недавно произошедшее между нами, не вызовет у вас желания доверять моим словам. Но эта причина — Фьора. Я вернулся во Флоренцию только ради моей жены. — Что-то мною владеет смутная мысль, что Фьора всего лишь выбранный вами удобный предлог, тогда как на самом деле вас привело сюда желание снова угодить вашему сюзерену добыванием денег для его военных кампаний, — запустил отец этот камень в огород Филиппа. И мои с отцом подозрения насчёт моего мужа во многом, даже скорее полностью, сходятся. — У вас немалые основания так думать. Но вы ошибаетесь, в ваш дом меня привели совсем не эти чёртовы деньги, а желание вновь видеть Фьору и быть с ней рядом. — Граф, вы сами должны были вчера понять, что Фьора не испытывает такого же стремления быть с вами и зваться вашей женой, — вернул отец Филиппа к действительности. — Сама по себе Фьора очень добрая девушка. У неё благородное сердце, но в то же время гордое. А над такими людьми обида имеет более сильную власть, чем любовь. Фьора была оскорблена в своих самых лучших чувствах. — Вы думаете, я не сожалел о том, что обошёлся с ней подло и несправедливо? Не жалел о том, что вырвал у вас женитьбу на вашей дочери шантажом? Все эти месяцы, прошедшие с нашей свадьбы, я сожалел о своих дурных поступках и раскаивался в них. — Так вы успели за эти месяцы раскаяться в том, что женились на моей дочери? — не сдержал отец поддевки. — Скорее раскаиваюсь в применении шантажа, чтобы получить Фьору в жёны. Но не в том, что женился на ней. Мне глубоко совестно, что я угрожал вам раскрытием тайны рождения Фьоры на всю Флоренцию, если только не получу от вас эти проклятые деньги и руку Фьоры. Представься случай заново пережить те события, то я бы просил у вас руки Фьоры как это делают все нормальные люди, без угроз и шантажа, и ни за какие деньги не женился бы на ком-то другой, кроме неё. — Вот только вряд ли Фьоре покажутся убедительными ваши слова. Вы думаете, она захочет в это поверить и слушать всё это? Тут вы заблуждаетесь. Той наивной и доверчивой девушки больше нет. Теперь это женщина, которая больше никому не позволит обвешивать её уши макаронными изделиями, — как бы, между прочим, напомнил отец Филиппу. — Синьор Бельтрами, вчера я разговаривал с Фьорой и просил у неё прощения, хотя она не горела желанием это обсуждать. Она очень на меня зла, и у неё есть на это полное право. Как есть полное право у вас тоже злиться на меня и ненавидеть. — Послышался тяжкий вздох моего мужа и то, как он пару раз кашлянул, чтобы справиться с волнением, скорее всего. — Я искренне прошу прощения у вас обоих за то, что угрожал вам разгласить во всеуслышание тайну Фьоры, требуя деньги, и я вас прошу меня простить за то, что вырвал руку вашей дочери угрозами. Я признаю свою вину перед Фьорой и перед вами. — Что же, мессер де Селонже, меня радует, что вы переосмыслили свои поступки и дали им должную оценку, что осознали свою неправоту. Это хорошо, что в вашей душе произошла эта разительная благая перемена, — мирно высказал своё мнение отец. — Вот только я не могу обнадёжить вас, что Фьора настроена к вам благодушно. — Я это отчётливо понял ещё вчера. То, что она вцепилась мне в лицо, тому подтверждение. Я сам вёл бы себя точно так же на месте Фьоры. Если бы только был способ дать ей понять, что она важна мне, и я люблю её, что хочу с ней помириться и жить как нормальная семья. — Вам также стоит учитывать, что за прошедшие месяцы многое изменилось. У Фьоры появилась дочь, которую она любит и ни за что не откажется от неё, пусть Фьора и не рожала Флавию. Мать есть мать, своего ребёнка на штаны не променяет, — философски заметил отец. — Я думал о том, как быть с Флавией. Понимаю, что Фьора любит её и ни за что не поставил бы Фьору перед выбором «муж или ребёнок». Я хочу официально удочерить Флавию, — заявил Филипп твёрдо, — чтобы она считалась моей с Фьорой дочерью, а потом забрать их обеих жить в Селонже, где им будет безопасно и спокойно. — И опять же всё упирается в желание Фьоры идти вам навстречу и уезжать с вами в Бургундию. Я-то не умею долго держать на людей зло. Так что злости к вам не питаю. Чего не могу сказать о Фьоре. Если вы правда хотите помириться с Фьорой, удочерить Флавию и жить с женой по-человечески, чтобы она вас простила — мой вам совет, не форсируйте события и не давите на неё. Я свою дочь знаю, она ненавидит, когда её к чему-то принуждают, — с серьёзностью посоветовал Филиппу отец. «Вроде бы не похоже, что Филипп притворяется и обвешивает мои с отцом уши лапшой. И опасности от его возвращения во Флоренцию можно не бояться. Надо же, Филипп попросил прощения у моего отца. Это большой прогресс, если, конечно, Филипп не лицемерит. Да ещё хочет удочерить Флавию и увезти меня с дочерью в Бургундию. Меня бы спросил для начала, хочу ли я покидать Флоренцию и переезжать в Селонже», — завертелись в моей голове бешеным круговоротом мысли. — Спасибо за совет, мессер Франческо. Я ему обязательно последую, — поблагодарил Филипп моего отца. — Если вы знаете ещё способы, как заслужить доверие и доброе расположение Фьоры, буду признателен вам за советы в дальнейшем. — Лучший способ — оказывать Фьоре поддержку, проявлять заботу о ней. Как, например, сегодня вы замечательно помогли Фьоре с малышкой Флавией. — Отец слегка и добродушно посмеялся. — Девочка очень шумная, озорная, её нельзя назвать послушной. Ночью не даёт Фьоре спать и утром рано просыпается, теребит Фьору. Так Фьора сегодня хоть по-человечески выспалась, благодаря вам. — Само собой, понятно, что Фьора мучается от частого недосыпа. Я поначалу при встрече за неё сильно испугался, когда увидел её бледную, заметно похудевшую и с тёмными кругами под глазами. Подумал, что Фьора заболела. — Слава богу, моя дочь не больна. Она изо всех сил старается быть Флавии самой любящей и заботливой матерью, запрещая себе проявлять слабость. Хотя ей трудно справляться с материнством. — Надеюсь, у меня получится дать понять Фьоре, что хочу разделить с ней всю жизнь и заботы о ребёнке. — Помните, зять мой, лучший способ для вас найти понимание с Фьорой — ни в коем случае на неё не давить. Я прекрасно понимаю, что у вас есть право супруга увезти Фьору из Флоренции вопреки её воле, но категорически заклинаю вас этого не делать — насилия она уж точно никогда не простит. Говорю же, я своего ребёнка знаю хорошо. — Я считаю, что вы правы. Мне самому бы не хотелось, чтобы Фьора жила со мной только лишь из одного долга. У меня нет намерения силой вырывать жену в Бургундию. Иначе безнадёжно испорчу и без того напряжённые отношения с ней. Фьора тогда вконец меня возненавидит. — Хорошо, что вы это понимаете, — проговорил слегка задумчиво отец. — Фьора действительно очень вас любила. После вашего отъезда она впала в депрессию, три дня ничего не ела, не выходила из своей комнаты и смотрела в одну точку. Я не готов ручаться, что она вычеркнула из памяти ваше несправедливое обвинение её в неверности… — Мессер Франческо, Фьора вам не рассказывала о том, что произошло вчера? Кто-то из ваших сограждан вывел её из терпения вопросом «Кто отец Флавии». Фьора вышла из себя и во всеуслышание заявила, что два года назад была моей любовницей, вам пришлось согласиться на наш брак, потому что Фьора якобы угрожала вам самоубийством и что Флавия наша родная дочь, — обмолвился вскользь Филипп. — Так что было бы правильно, чтобы я удочерил Флавию. — Фьора не говорила мне об этом ничего, но я сегодня и сам всё узнал, когда выходил в город по делам банка. Дел за спиной Фьоры мы натворили с этой тайной свадьбой, а все шишки достались моей дочери, что ей пришлось ужом на сковороде выкручиваться, — проронил отец с невесёлой иронией. — Точнее не скажешь. Нелегко Фьоре пришлось. Приятного дня, мессер Франческо. Пойду, заберу у Леонарды Флавию — обещал девочке с ней поиграть и смастерить ей медведя, — вымолвил Филипп. — И вам приятного дня, граф. Помните, если хотите примирения с Фьорой, на неё нельзя давить, — порекомендовал напоследок отец. Послышался звук отодвигаемого стула, поступь направившегося к двери Филиппа. Поняв, что рискую обнаружить своё укрытие и рассекретить себя перед отцом с мужем, что подслушивала их разговор, я покинула свой шпионский пост и бегом рванула к лестнице, сделав вид, будто только недавно поднялась на второй этаж. Как раз вовремя, потому что Филипп вышел из кабинета отца и шёл в мою сторону. — Ну, здравствуй ещё раз, любезный супруг, — с ядовитой иронией поприветствовала я мужа, поравнявшись с ним. — Позволь спросить, какого чёрта крутишься возле моего ребёнка? Предупреждаю первый и последний раз: предашь доверие Флавии — и я тебя на месте придушу своими руками, а мой отец поможет закопать в саду твой труп! — Ты не допускала мысли, что мне может нравиться заниматься детьми и развлекать их, чему-то их учить? — ответил мне Филипп спокойно, видать, не попавшись на крючок моей явно выраженной словесной агрессии. — Только не надо меня за дурочку держать, пожалуйста. Люди никакие тебе не игрушки, Филипп де Селонже. Пей свой самообман без меня. Ты заблуждаешься, думая, что, используя Флавию, сможешь подобраться ко мне. — Знаешь ли, Фьора, у меня тоже семь с половиной лет назад была дочь, и я тоже сейчас бы мог растить своего ребёнка, — вдруг вырвалось у Филиппа сиплое, и голос его задрожал. Меня же эти последние услышанные от мужа слова, повергли в потрясение. Как так могло произойти? Я поверить не могла тому, что сорвалось с губ Филиппа. — Филипп, я не из праздного любопытства тебя спросить хочу. У тебя семь с лишним лет назад была дочь? Что с ней случилось? — закусив губу и сжав в замок руки, я обеспокоенно смотрела в лицо своему мужу. — Она умерла, не прожив и пяти минут после рождения. Так мне сказала в письме моя возлюбленная Луиза. На похороны я не успел, а по приезде узнал, что ребёнка похоронили почему-то в закрытом гробу. — Голос Филиппа внезапно сел, в глазах появился печальный влажный блеск. Прикусив губу, муж опустил голову. — Меня тогда не было рядом с Луизой, поскольку герцог Карл не отпускал меня в отпуск со службы. Но я и Луиза часто переписывались и хотели пожениться, как только мне удастся получить разрешение монсеньора на свадьбу. — Ты можешь рассказать, что было потом? — откликнулась я несмело. — Спустя месяц после похорон ребёнка Луиза написала мне письмо, что она выходит замуж за человека, просившего её руки, из числа советников Карла Бургундского и поэтому навсегда порывает со мной, — сквозь зубы процедил Филипп. — Так вот как оно всё случилось. Значит, она вычеркнула тебя из своей жизни… Бессердечно с её стороны. Что же произошло после свадьбы? — Луиза уехала с мужем во Фландрию, и я больше о ней ничего не слышал. Видимо, её не особо тронула смерть нашей дочери, — с грустной иронией проронил Филипп, покачав головой. — А когда я занимаюсь Флавией, то меньше думаю о том, что моей дочери нет в живых, и мне даже не довелось взять её на руки. — Филипп, мне очень жаль, я не хотела будить болезненных воспоминаний, — проговорила я, поникнув головой и разглядывая носки своих туфель, кровь бросилась мне в лицо и заставила заполыхать щёки. Взглянуть в глаза супругу я не решалась. Без всякой пощады в меня вцепилась клыками совесть. Конечно, Филипп поступил бесчестно со мной и моим отцом, но даже таких людей нельзя бить по больному. Нельзя бить людей по кровоточащим ранам. — Я на тебя не злюсь, Фьора. Ты не знала всего. Поэтому не извиняйся, — пресёк Филипп мою попытку сказать ему, что я приношу свои извинения. — Пойду, заберу Флавию у Леонарды. — Взяв меня за левую руку, Филипп мягко сжал её на несколько секунд. После отпустил, и направился в сторону выхода от рабочей студиолы отца. Я шла следом за своим мужем, силясь ему сказать что-то ещё, что я сожалею о своих неосторожных словах, которые всколыхнули в нём тяжёлые воспоминания. Я ведь никогда не думала до этих минут о Филиппе как о человеке, который продолжает жить с незажившей раной. Сама того не зная, ударила по самому больному для него. Я бы никогда и представить себе не могла, что у Филиппа когда-то был ребёнок. Конечно, у меня не было иллюзий, что Филипп в его двадцать семь лет, вплоть до нашей с ним свадьбы, всю жизнь прожил монахом. Наверняка ему до меня доводилось кого-то любить. Но вот как о чьём-то отце, я о Филиппе не думала. Я не могла и предположить того, что задолго до встречи со мной у Филиппа мог быть ребёнок — сын или дочь, и по жестокому мановению длани судьбы, Филиппу не довелось впервые взять на руки его дитя. Как бы я ни относилась к Филиппу за его поступки, но то, что его постигло больше семи лет назад, очень жестоко. Новорожденная дочка Филиппа умерла, едва родившись на свет. Возлюбленная Луиза разорвала с ним отношения и вышла за другого, уехав во Фландрию, спустя только месяц после смерти её с Филиппом ребёнка. Как бы подло и не по-рыцарски ни поступил со мной муж в недавнем прошлом, я не смогла вытравить из себя сопереживание его многолетней боли. У меня есть моя дочь Флавия, ставшая для меня утешением и радостью, а Филиппу в память о его дочери лишь остались скорбь да могила. «Филипп хорошо отнёсся к моей дочери и занимается Флавией, пытаясь так заглушить боль от смерти его собственной дочери. Я же со всей силы ударила его по ране, которая с годами не затянулась и кровоточит. Нельзя бить людей по больному, даже если этот кто-то — Филипп», — без всякой жалости грызла моё сознание эта мысль, когда я сидела рядом с Флавией (которую я и Филипп вместе забрали у Леонарды) на плаще мужа. И наблюдала за тем, как ловко граф Селонже вырезает небольшим ножичком фигурку из деревянного бруска размером с ладонь взрослого мужчины. Ему явно нравится работать руками, и он умеет это делать. Надо же, Филипп очень умело управляется с деревом. У него это отлично получается. Флавия, замерев на месте и приоткрыв рот, во все глаза смотрела на то, как мой муж вырезает для неё игрушку из куска дерева, который в ловких и умелых руках Филиппа становится больше похож на медведя. Вот уже получилась голова с круглыми ушами, передние лапы вдоль туловища, видны очертания глаз в круглых глазницах. Флавия тянулась маленькими шустрыми ручками к ножичку, норовя забрать его у Филиппа. — Флавия, ножи детям не игрушка, — мягко остановил её Филипп, подняв выше над своей головой руку, в которой был нож, чтобы Флавия не дотянулась до острого предмета. — Вот будет тебе хотя бы лет шесть — тогда да. А пока тебе давать в руки нож нельзя. — Ну, дай, дай, я тоже хочу! — Флавия одновременно упрямо и умоляюще смотрела на моего мужа. — Флавия, нет — значит, нет. Ты рискуешь пораниться. Поверь, порезаться ножом — это очень больно. Твоя мама с дедушкой и Леонарда мне тогда точно голову открутят, — ласково отшутился Селонже. Флавии слова графа показались забавными, и она хитренько засмеялась, сощурив свои чёрные глаза в обрамлении пушистых золотых ресниц. — Ах, так тебе смешно? Тебе будет весело, если мне открутят голову, да? — нарочито возмутился мой супруг, тепло посмеиваясь. Флавия широко улыбнулась и покачала златокудрой головой. — Флавия, мы ведь с тобой так и не решили: твой медведь будет мальчиком или девочкой? — перевёл Филипп тему в другое русло. — Пусть девочка будет, — подтвердила свои слова Флавия кивком. — Хорошо, значит, твой медведь будет девочкой, — проговорил Филипп, что-то подправляя ножичком на голове будущей игрушки. В полном молчании мы сидели втроём в саду. Я усадила Флавию к себе на колени и вместе с дочерью завороженно наблюдала за тем, как кусок дерева продолжает обретать вид того, что будет игрушкой Флавии, в руках Селонже. Филипп, закончив вырезать из дерева медведицу, теперь был занят тем, что старательно красил получившуюся игрушку в белый цвет. Бусины круглых глаз он выкрасил в чёрный, а очертания цветка розы возле уха деревянной поделки покрасил в красный цвет. Получилось очень красиво и мило — белая медведица с красным цветком на голове и с приветливой улыбкой на мордочке.  — Ваша медведица, мадемуазель, — гордо объявил Филипп, показывая Флавии её игрушку и после поставив на траву. — Только пока её не трогай, она должна высохнуть. Нравится? — Очень красиво! Она милая! — восторгалась с довольной улыбкой до ушей Флавия, жадно рассматривая медведицу. — А белые медведи есть? — Вероятно, что где-то есть, — поцеловала я в макушку Флавию и крепко обняла её. — А если не бывает белых медведей, то у тебя будет, — Филипп родительским жестом пригладил золотые волосы Флавии. — Филипп, я ведь правда не хотела ударить тебя по больному, — с сожалением прошептала я, взглянув в глаза мужу. — Пожалуйста, поверь… — Фьора, хватит всего вот этого. Ты до второго пришествия будешь извиняться? Всё хорошо, — мирно уверил меня Филипп. Успокоившись и смирив подтачивающую меня совесть, я облегчённо улыбнулась супругу. Всё-таки есть в этом какая-то особая прелесть, что я и Флавия с моим мужем сейчас сидим вместе в саду моего внутреннего дворика, проводим вместе время и наслаждаемся ясным тёплым днём. Как будто мы и впрямь дружная, любящая и крепкая семья…