Убийство не по плану

Деметриос пробыл у меня в гостях до вечера, немного обсудил с моим отцом сложившуюся внешнюю политическую обстановку в Европе и в мире в целом. С моим мужем как бы невзначай завёл разговор о том, что на военные кампании Смелого уходит прорва государственного бюджета, в который поступают деньги за счёт налогообложения простого населения, что в первую очередь от непомерных амбиций Карла Бургундского страдают мирные жители. Филипп хоть и защищал своего сеньора перед Деметриосом в сдержанных и вежливых выражениях, говорил про необходимость освобождения его родной Бургундии от ига Франции — как сам Филипп это видит, но всё же правоту Деметриоса признал, что из-за войн душат налогами и без того живущий на грани страшной нищеты простой народ. Я читала сказки Флавии и попутно с этим обсуждала с Леонардой, что будет лучше всего приготовить на ужин, как бороться с тягой Флавии разрисовывать стены… — Да прибейте или повесьте на гвоздь обтянутую холстом древесину — и пусть Флавия себе спокойно рисует, — с доброй иронией внёс предложение Филипп, которое отец и я с Леонардой встретили короткими одобрительными аплодисментами. — Зять мой, вы очень творчески подошли к решению этой проблемы, надо будет прибегнуть к вашему варианту, — отец усмехнулся одним левым уголком губ, согласно кивнув моему мужу, Филипп ответил ему в такой же манере. — Флавия, ты слышала? — обратилась я ласково к малышке. — Твой папа предложил развесить для твоих художеств холсты по стенам. Что ты думаешь? — Ой, это же всё мне, мне! — обрадовалась девочка, слегка рассмеявшись. — Папа умный! — Что, мадемуазель Флавия? С появлением папы в доме лучше стало? — обратился уже к Флавии с вопросом Деметриос. — Очень-очень лучше! Папа хороший, игрушки делает, читает мне, играет со мной, мы гуляем, и мама рада! — перечисляя всё то приятное, что появилось нового в её жизни, Флавия загибала пальчики. — Фьора соврать не даст, я её не заставлял так меня называть, — немного неловко объяснял Филипп, — никто не принуждал Флавию называть меня отцом, но если самой девочке так больше нравится… в общем, так получилось… Девочке приятно так меня называть, что — запрещать ей это? Главное, что ребёнок довольный. — А чего вы ещё ждали, мессир де Селонже? — заметила мирно Леонарда. — В первый же день приезда отнеслись к ней доброжелательно, на второй день уже игрушки ей делали и развлекали её, заботились о ней всё это время, что здесь живёте. Нечего удивляться, что ребёнок вас папой называет. — Дети очень хорошо чувствуют, кто к ним с душой и по-доброму. Кто с ними по-хорошему, к тем и тянутся, — сказал отец, взглянув на Флавию, и ласково улыбнулся девочке, потом перевёл взгляд на меня и на присевшего рядом со мной и Флавией Филиппа. Я и мой муж обменялись тёплыми и довольными улыбками.  — Друзья мои, я же совершенно забыл о том, что мне ещё нужно завершить мои опыты по созданию лекарств! — спохватился Деметриос, хлопнув себя ладонью по лбу. — Мне жаль, что придётся вас покинуть. Если бы не важные дела, с радостью остался бы с вами ещё ненадолго. Прошу меня извинить. — Нет, что вы, мы нисколько не в обиде, синьор Ласкарис. Всё понимаем. И ни на что не обижаемся, — уверил Деметриоса отец. — Мы всегда рады вас видеть в нашем доме. — До свидания, мира и добра вашему дому, — пожелал на прощание Деметриос и встал с кресла, направившись из гостиной к выходу. Мой отец и Леонарда пошли его проводить. — Фьора, я хочу обсудить с тобой нечто серьёзное, это нельзя откладывать на потом, — спокойно, но с серьёзной тревожностью вдруг произнёс Филипп. — Это касается мессера Ласкариса и тебя. — Но что тебя так смущает или настораживает? — искренне недоумевала я. — Ведь я и Деметриос не делаем ничего плохого, мы просто хорошо общаемся, он друг мой и друг моего отца. — Меня его интерес к тебе настораживает, Фьора. — Филипп, пожалуйста, не поддавайся плохим мыслям. Деметриос считает меня кем-то вроде своей племянницы или даже внучки. Только и всего, — ласково улыбнулась я мужу, пожав плечами. — У меня нехорошее предчувствие, что мессер Ласкарис втягивает тебя в какое-то сомнительное предприятие — которое для тебя точно добром не кончится. Ты понимаешь, Фьора? — Филипп, я твоё мнение уважаю. Но твоё предчувствие тебя подводит в этот раз. Деметриос мне очень помог в своё время, и при этом ничего за помощь с меня не стребовал. — Сейчас не стребовал — так потом стребует в три раза больше, — мрачно отозвался Филипп. — Почему-то этот человек вызывает у меня опасения. Плохо о нём говорить не хочу. Но ты моя жена, которую я люблю, хочу защитить и уберечь, где-то в нужный момент подсказать… — Да, я тебя прекрасно поняла. И очень ценю, что ты за моё благополучие беспокоишься, что стараешься защитить, — я придвинулась поближе к Филиппу, прижалась к нему крепче и усадила к себе на колени Флавию, которая была занята тем, что посасывала рукава своего платья. — Всегда буду тебя защищать и заботиться о тебе, даже стоя одной ногой в могиле, — проговорил уже Филипп эти слова, приникая губами к моей макушке и зарываясь в мои волосы. Довольная и счастливая, я погладила его по руке. Спустя не столь уж долгое время вернулись отец и Леонарда, усевшись в кресла. — О чём говорили, молодые люди? — живо поинтересовался отец. — О наших совместных планах на будущее, как будем жить вместе, — нашлась я с коротким объяснением. — Вот, кстати, раз речь зашла о планах на будущее. Как у вас обстоит всё во Флоренции с процедурой признания своих детей? Я не хочу тянуть с признанием Флавии моей с Фьорой дочерью, — направил свой вопрос Филипп моему отцу. — Зять мой, всё обстоит не так уж сложно, — ответил отец Филиппу. — Конечно, это всё делается не за два дня, но можно за срочность и приплатить. Начать всё нужно с подачи прошения в Синьорию о признании отцовства. Дальше дело уже за священником, чтобы внести запись в церковную книгу о рождении и о крещении ребёнка. — Тогда не буду более затягивать ни дня. Вы же будете мне подсказывать и советовать, правда, синьор Бельтрами? — вопросительно поглядел Филипп на моего отца. — Конечно, вы можете полагаться на мою помощь, — обнадёжил отец Филиппа. — Мессир граф, я так рада за Фьору и за вас, за маленькую Флавию, — говорила Леонарда с ласково-кроткой улыбкой на губах. — Такая дружная семья… — Правда, вот, у меня и Фьоры ребёнок очень быстро появился после нашей свадьбы, и сразу двухлетний, — добродушно пошутил Филипп, забрав с моих колен Флавию, и нежно прижал ребёнка к груди, поцеловал в золотистую макушку. Девочка ответила ему тем, что обняла его ручками за шею, влепив Филиппу в щёку неуклюжий, но исполненный дочерней любви поцелуй. — Я надеюсь, что вопрос о втором ребёнке закрыт на ближайшие два или три года, — еле смогла я проговорить сквозь хихиканье. — Я, конечно, детей люблю, и была бы рада ребёнку от любимого человека, который одновременно мой муж… Но с появлением Флавии я морально не готова к появлению других детей ближайшие года три. — И снова я не смогла удержаться от того, чтобы не прыснуть со смеху. Моим словам также добродушно посмеивались Леонарда, отец и Филипп. — Ну, ты теперь можешь издёрганности не бояться. Я вполне могу и хочу делить заботы о детях. К тому же, как только приедем в Селонже, наймём няню, а то и двух. Времени на отдых и на самое себя у тебя будет, сколько хочешь, хоть весь день с книжкой лежи спокойно, — ободряюще уверил меня Филипп, слегка массируя крепкой рукою мои плечи и шею. С довольством и блаженством улыбаясь, закрыв от тёплой неги глаза, я чуть-чуть подняла выше голову, чтобы супругу было удобнее делать мне массаж. — Как же вы славно всё решили между собой, слышать и видеть приятно. Вот чтобы оба сохранили такую же теплоту в отношениях, чтобы пронесли её через всю жизнь в браке, — пожелала нам с материнской назидательностью Леонарда, на что в ответ я и Филипп оба кивнули, сказав одновременно «Непременно, дорогая Леонарда». — Фьора, Филипп, дети мои, — неожиданно обратился ко мне и моему мужу отец, — вы смотрите, любите и не обижайте друг друга. Вас и так взаимно угораздило. «Да уж, отец как скажет — так не в бровь, а в глаз попадёт. Я и мой муж явно стоим друг друга. Он не ангел, но и я тоже не кроткая овечка», — напросилась в мою голову мысль сама собой. Как Филипп сказал мне и моим близким, он не стал затягивать с признанием Флавии его дочерью. Видимо, мой супруг как-то сразу воспринял Флавию не как чужого ему ребёнка, взятого в дом его женой, а скорее как моё продолжение. Наверно, всё же это означает, что Филипп любит и принимает меня полностью, какая есть, с моими скелетами в шкафах, вместе со всеми достоинствами и недостатками моего характера, и вместе с моей приёмной дочерью, которую он никак не считает помехой. Филипп считает Флавию тем, кем посчитал бы девочку любой человек со зрелой душой на его месте, ребёнком — которому главное давать родительские любовь и тепло. Следуя строго советам моего отца, Филипп делал всё в точности, как отец говорит. Подал прошение в Синьорию о признании Флавии его дочерью. Вместе отец и Филипп договорились со священником, чтобы тот задним числом внёс в церковную книгу запись о рождении Флавии и о крещении, как раз рассчитав всё по срокам — за которые я предположительно, якобы, забеременела от Филиппа, выносила под сердцем Флавию и родила её. Синьория недолго затягивала процедуру признания Флавии родной дочерью Филиппа, тем более что он сам заявил в отношении моей дочери о своём отцовстве. Все нужные документы нам выправили за считанные дни — всего каких-то два дня. Воистину, небедная сумма флоринов золотом творит чудеса! Я согласна с высказыванием, что не всегда счастье заключается только в деньгах, можно обладать огромной долей сокровищ этого мира и всё равно быть несчастным человеком. Но лично мне предпочтительнее, к примеру, если и плакать от осознания своей несчастливой судьбы — то плакать на дорогом полу шикарного дворца или замка с домом, нежели плакать по той же самой причине — но лёжа на полу полуразвалившейся и продуваемой ветрами хижины. Да, счастье не всегда, далеко не всегда заключается только в деньгах, но деньги заметно облегчают жизнь. Например, когда срочно возникает нужда в хорошем враче или когда есть нужда в хороших учителях, когда хочется одеваться в красивую и комфортную дорогую одежду по сезону и обувать такого же качества обувь, когда хочешь хорошо и полноценно питаться каждый день. Одинаково неправы как те, кто считает деньги злом, развращающим людей, и кто кричит, что счастье и деньги никак не связаны. Так и неправы те, кто абсолютно всё сводит к деньгам и делает их мерилом всего на свете, для кого деньги — единственная добродетель, царь и бог. Одинаково плохо впадение в какую-либо одну из этих крайностей, а в самих деньгах нет никакого вреда и зла, смотря, какое этим деньгами находить применение. Некоронованный король Флоренции — Лоренцо Медичи способствует своими деньгами процветанию в моём любимом вопреки всему и родном городе искусств и наук, философии, торговли, много жертвует на благотворительность, старается сделать Флоренцию как можно лучше для каждого человека, кто в ней живёт и хочет трудиться во благо республики. Так что, смотря, как деньгами распорядиться. Так вот благодаря щедрому подношению от моего отца, за рекордно короткий срок в два дня у меня и у отца с Филиппом на руках были документы о признании Флавии дочерью Филиппа и также документы о рождении и крещении Флавии, с положенной метрикой — где я и Филипп значимся оба родителями малышки. Так навсегда исчезла Иеронима Пацци, которую молодящая настойка превратила в двухлетнюю девочку. И вместо донны Иеронимы Пацци появилась на свет маленькая Флавия Вивьен Мария де Селонже — дочь моя и Филиппа. Мой муж даже настоял на том, чтобы мы заново освятили наш брак, причём не тайно в присутствии лишь только нотариуса, священника, Леонарды с моим отцом и свидетелем на нашей свадьбе Матье де Прама. Конечно же, я и Филипп были обязаны перед тем, как наш брак заново освятят, исповедоваться обо всех наших грехах священнику. Я, конечно, знаю о том, что много людей умалчивает о некоторой части своих грехов на исповеди, но вряд ли много кому доводится сознаваться на исповеди у священника в том, чего они не делали. За день до исповеди я и Филипп с отцом и Леонардой выстроили и обговорили версию того, как всё происходило между мной и мужем. И как от «моих тайных встреч с бургундским дворянином-иностранцем» родилась Флавия. Как и обговорить то, почему Филипп ещё два с лишним года назад на мне не женился и не увёз из Флоренции — как раз в то время, когда была предположительно зачата Флавия. Мне на ум пришло самое простое объяснение, что Филипп звал меня тогда замуж и уговаривал бежать вместе. Но я сама будто бы отказалась, не желая разбивать моим побегом из дома сердца своего родителя и Леонарды, и не желая также этим мезальянсом портить карьеру Филиппа при дворе Карла Бургундского. Но после новой встречи с Филиппом в конце января 1475 года, когда он узнал про рождение на свет Флавии и снова попросил моей руки, я не противилась и ответила согласием. Вместе мы поставили отца перед фактом, что хотим пожениться, отец первое время был категорически против, но сдался — когда я пригрозила отцу свести счёты с жизнью, если только отец не отдаст меня в жёны графу де Селонже. На этой моей придумке все и остановились, и именно эту придумку я и Филипп преподнесли священнику. Конечно, лгать на исповеди — это дурное деяние, но не рассказывать же святому отцу церкви, что поначалу Филипп женился на мне ради денег моего отца для армии Карла Смелого, и ради одной единственной ночи со мной, чтобы потом погибнуть в бою на войне и «кровью смыть позор женитьбы на мне». Я знаю, что среди священников попадается немало понимающих и добрых людей, но ради их же душевного благополучия, о некоторых вещах стоит умолчать, а некоторые вещи преподнести в ином свете. — Фьора, дочь моя, святая церковь отпускает тебе твой грех, на который тебя толкнули бушующие страсти в твоей душе, твоя первая любовь. Мы осуждаем сам грех, но никак не грешниц. Тем более это счастье — видеть искреннее раскаяние, — с кроткой и миролюбивой улыбкой, ласково глядя на меня, говорил пожилой падре Анджело, изредка кивая совершенно лысой головой. — Святой отец, я раскаиваюсь лишь в том, что доставила немало огорчений моему отцу, что я не всегда была с моим отцом послушной и почтительной дочерью — как нам всем предписывает четвёртая заповедь, — потупив взор, я слегка кашлянула, прочищая горло. — Но я не раскаиваюсь в том, что полюбила моего супруга, что стала матерью — я люблю моего мужа и мою дочь. Да, я отдалась графу Селонже до свадьбы, я уступила первому и сильному чувству — которое по сей день пребывает со мной, и признаю, что получила удовольствие… — Я понимаю тебя, дитя моё, и благодарю за искренность, — немного ошеломлённо, с потрясением во взгляде бледно-голубых глаз, проговорил падре Анджело. — Мы только можем надеяться, что ты снова станешь почтительной дочерью, и из тебя получится добрая и хорошая жена, а хорошей матерью ты стала и так. — Благодарение богу, падре Анджело. Amen, — кротко проронила я, опустив голову, чтобы святой служитель церкви не увидел промелькнувшей на моих губах улыбки. Дождавшись, пока священник перекрестил меня и дал поцеловать крест, я встала с колен и покинула собор вместе с отцом и Филипом, которые дожидались меня недалеко от ризницы. Одним камнем на моей душе стало ещё меньше, ведь я очень боялась напутать все подробности в мною же сочинённой версии и всё испортить. Но, хвала небесам, я смогла с надлежащим артистизмом изобразить из себя девушку, которая оступилась всего один раз за всю жизнь — отдавшись мужчине до свадьбы и родив дочь вне брака… В день, когда я и мой муж снова произносили перед алтарём взаимные обеты любви и верности, но уже открыто и в Дуомо, я была облачена в бело-пурпурное платье с золотистыми вставками, в распущенных волосах красовались искусственные пурпурные розы, к золотому обручу крепилась пурпурная полупрозрачная вуаль. В этот день я хотя бы на церемонии вторичного освящения моего же брака не походила на бледное пугало — не было никакой болезненной худобы, никакого измученного и бледного лица, никаких кругов под глазами. Господи, какой же мой супруг был особенно красивый в этот радостный для нас обоих день — гладко выбритый, с хорошо уложенными волосами, одетый с иголочки и держащийся гордо даже тогда, когда мы на коленях перед алтарём слушали благословение пожилого священника! Даже в таких обстоятельствах не склоняет головы… На Филиппе идеально сидели штаны из чёрного бархата, высокие сапоги обхватывали сильные ноги, из-под чёрного пурпуэна длиной до середины бедра выглядывал ворот белой рубашки. Надеюсь, Всевышний проявит ко мне снисхождение и простит меня за то, что мысли в святом месте при взгляде на мужа меня посещают явно очень далёкие от целомудрия… На вопросы священника мне и Филиппу, хотим ли мы навсегда связать вместе свои жизни, я и мой муж оба в один голос ответили уверенное и твёрдое «Да!». Филипп добавил после, что «тысячу раз да». На церемонию повторного освящения моего брака я не могла не пригласить Хатун с её мужем Эстебаном, Кьяру и её дядюшку Людовико с гувернанткой донной Коломбой, приглашением не был обделён и Деметриос, братьев Медичи и Симонетту Веспуччи тоже не забыли включить в число гостей. На церемонии присутствовали также и друзья моего отца — те, кто не плевался ядом мне в спину из-за того, будто бы я родила ребёнка вне брака. Во внутреннем дворе палаццо Бельтрами расставили и накрыли пышные столы, хотя много людей на семейное торжество не приглашали, только друзей моих и моего отца. Но, даже если повторное освящение моего с Филиппом брака мы все отмечали в тесном дружеско-семейном кругу и отмечали без лишней помпезности, я всё же ощущала переполненность счастьем и умиротворённой радостью, которая свернулась у меня в сердце тёплым комочком — будто пушистый кот дремлет и умильно мурлычет во сне у камина. Теперь у меня действительно не было никакой иллюзорности моего положения. Мой супруг назвал меня своей женой перед алтарём дважды, я перестала быть тайной графиней де Селонже перед лицом широкой общественности Флоренции. Поскольку Филипп узаконил своё отцовство в отношении Флавии, теперь мы стали самой настоящей семьёй не только друг для друга, но и в глазах всех. Возможно ли вынести столько светлого, потрясающего и до блаженства радостного, и при этом не умереть от переизбытка?.. Наверное, даже высшие силы не смогут мне дать ответа на мой вопрос. Я подумать бы никогда не могла, что моя семейная жизнь может складываться настолько благоприятно, что у меня с мужем будет полная взаимность во всём хорошем — любовь, уважение, верность, забота и поддержка… И что для моего мужа я буду в первую очередь человеком со своими чувствами, убеждениями, умонастроениями, но никак не безголосой бледной тенью, что мой муж не будет топтаться по моей душевной территории — тем более в грязной обуви, выражаясь образно. Уж тем более я не могла допустить мысли, что у моей Флавии будет отец, которому действительно важно душевное и физическое благополучие девочки, который будет искренне её любить и заботиться о ней, кто не будет считать мою малышку помехой между своей персоной и её матерью. Это слишком непривычно и даже сказочно позволить себе окончательно поверить в то, что у меня будет нормальная семья — созданная мною и моим мужем, где будет здоровая обстановка для души всех членов этой моей семьи. Здоровая обстановка, где отец и мать не кроют друг друга руганью и не швыряют друг в друга предметами разной тяжести, где никто ни с кем не грызётся и где никто никого не унижает и не оскорбляет, никто ни на кого не поднимает руку. Моя семья с Филиппом будет полной противоположностью тому, что Филиппу и его старшему брату приходилось видеть с детских лет! И если всё лишь иллюзия, сладостное и прекрасное наваждение, если всё плод моего воображения — и даже Филипп, крепко меня приобнявший, не желающий никуда от себя отпускать, просто сон… Хоть бы я никогда не пробудилась от этого сна, чтобы никакая сила никуда не выпустила меня из моего сна! Это всё слишком хорошо, чтобы быть реальностью, но всё же это моя реальность — на празднестве в честь меня и моего мужа, в честь Флавии тоже, все гости произносят тосты за здравие и счастье молодожёнов, за благополучие теперь уже моей с Филиппом дочери Флавии. И за благополучие тех детей, которые могут со временем у нас быть. Гости поздравляют наперебой и вручают подарки, маленькая Флавия играет в какую-то смесь пряток и догонялок с моим отцом и Леонардой. Симонетта и Джулиано в обнимку сидят на брошенных на землю мягких подушках и с нежностью смотрят друг на друга, иногда поглядывая на меня и Филиппа. Симонетта одаривает меня заговорщическими улыбками, сперва смотрит на меня, потом еле заметно кивнёт в сторону моего мужа. Как будто говорит всем своим видом: «Вот видишь, как всё хорошо вышло. Ты поступила правильно, пойдя на примирение с мужем». У меня нет никакого желания спорить с Симонеттой на эту тему, потому что она оказалась права, как и Кьяра, которая советовала мне то же самое, что и Симонетта, в чём их обеих поддерживала Хатун. Что же до Хатун и Эстебана, то они оба поделились со мной тем, что строят крытую беседку в саду Деметриоса и решили по-новому побелить стены в комнате, которую им Деметриос отдал в качестве приятного дополнения к уютной и просторной супружеской спальне. Хатун обмолвилась по секрету со мной, что Эстебан хочет как-нибудь красиво расписать стены в комнате, чтобы немного оживить помещение. И я так была восторженно счастлива, слушая, какие ближайшие планы строят Хатун и Эстебан, и у меня больше не было ощущения, что на празднике жизни я неприкаянная чужачка. Первое время Лоренцо Медичи волком глядел на Филиппа, злобно прожигая его взглядом, стоило тому повернуться к Лоренцо спиной. — Лоренцо, можно спросить, почему ты так смотришь на моего мужа, словно хочешь взглядом испепелить? — решилась я спросить Лоренцо, когда мы были наедине в моём саду. — Этот человек шантажировал твоего отца ради денег для Карла Бургундского. Три года назад вообще заделал тебе дочь во время ваших тайных свиданий и уехал, не подумав, как ты будешь жить в этом городе — ожидая рождения внебрачного ребёнка в четырнадцать лет! Мне что, руку ему пожать и расцеловать в обе щёки?! — вскипел в момент Лоренцо. — Боже мой, Лоренцо! Так вот в чём дело! — хлопнула я себя ладонью по лбу. — Не было у меня никогда никакой любовной связи с Филиппом в четырнадцать лет и ребёнка от него не было. На меня с вопросами о происхождении Флавии горожане насели, а я сгоряча ляпнула, что её отец — Филипп де Селонже, — объясняла я мирно Лоренцо. — Ну, а потом уже сочинила версию с причастностью Филиппа к отцовству Флавии, лишь бы от меня отстали. Филипп всего лишь поддерживает мою легенду, прикрывает мне фланги и тылы с авангардом. — Слава тебе, Господи! — с облегчением выдохнул Лоренцо. — А то я уже думал, что поседею раньше времени от моих догадок. Знаешь, а я стал о твоём муже лучшего мнения. Выходит, что он просто тебя прикрывает, а я-то самое страшное вообразил… — нервно засмеялся Лоренцо после этих слов. После устроенного торжества потекла как неспешный ручей череда мирных и спокойных дней, которые не омрачала ни одна тучка. Хотя, кое-что всё же немного утишало мою безмятежную радость — осознание близости того дня, когда Филипп устроит меня в Селонже полной хозяйкой и будет вынужден уезжать обратно воевать в ставку Карла Бургундского. Будь прокляты все войны, разлучающие на многие месяцы и даже годы любящих людей, и пусть будут прокляты те, кто эти войны развязывает! Какими бы высокими целями и идеалами, с потоками витиеватостей, ни прикрывали войны, истинная причина — жажда обладания территориями, ресурсами и возможность для разного рода негодяев заработать баснословные деньги на чужих крови и страданиях. Опьянённых сказками или принужденных угрозами людей просто-напросто сгоняют на массовую бойню под звуки барабанов и труб. Вряд ли Филипп всего этого не понимает, при его незаурядном житейском уме. Я успела намного лучше его узнать за всё прожитое им время во дворце Бельтрами. Он явно из таких мужчин, кому нравится спокойная жизнь, который тяготеет к мирному семейному и домашнему уюту, которому намного больше нравится читать книги со сказками своему ребёнку, чем рубить таких же людей как он на поле боя в кровавое месиво. Во всяком случае, такое восприятие сложилось у меня о собственном муже, увиденным мною с новых сторон. И эти новые стороны его натуры нравятся мне намного больше, чем навязываемый мужчинам обществом с детских лет образ неспособной на проявления ласки и тепла машины для убийств. Ясно как день, по крайней мере, ясно мне самой, что мой муж — человек подневольный, несмотря на его знатность, на дворянский титул графа. Его клетка лишь немного просторнее клетки обычного солдата без титулов и гербов, но это клетка. Но, пока я вместе с мужем и дочерью живу в отцовском доме, наслаждаюсь днями тиши и покоя, откровенно наслаждаясь проявлениями заботы и ласки ко мне со стороны мужа и отца с наставницей, мою голову мне раньше времени забивать неприятными и даже удручающими мыслями не стоит. Как я в последнее время делала в непростых и даже в трудных для меня ситуациях, подумаю об этом завтра. Все невзгоды нужно разрешать по мере их поступления. Что толку мучить себя мыслями о том, что ещё случится нескоро? Вот я и старалась воздерживаться от того, чтобы раньше времени терзать мой ум размышлениями о борьбе с невзгодами, которые ещё даже не наступили. Жить сегодняшним днём, заботиться о сегодняшнем дне и не забывать заботиться всё же о дне будущем, но без одержимости. Счастлив будь, кто счастья хочет, и на завтра не надейся. Так ведь говорится в песне, сочинённой Лоренцо Медичи… Лоренцо глупостей не скажет, Великолепный — человек острого и просвещённого ума. Вот и поступлю как благоразумная женщина, применив на мою жизнь простую и ёмкую мудрость Лоренцо. Именно так я и сделала, сама чувствуя, что становится немного легче на душе. Меня любят и заботятся обо мне мой муж и мой отец с Леонардой, у меня есть мой ребёнок, я молода и недурна собой, у меня хорошее здоровье, моя семья живёт в благополучии и достатке, у меня есть мои прекрасные подруги и друзья. Это всё то, что делает жизнь любого человека, в том числе молодой женщины вроде меня, приятнее и ярче. Днём я в своё удовольствие провожу время с моими близкими людьми, к нам часто наносят визиты мои подруги и друзья, с которыми Филипп неплохо поладил. Разве что к Деметриосу мой муж насторожен, хоть и держит себя с ним нейтрально вежливо. Филипп не прекратил занятий по обучению меня рукопашному бою и фехтованию. Только теперь к ним прибавилась стрельба из лука или арбалета. Видимо, мой муж счёл, что полезных боевых навыков много не бывает. Во время тренировок по стрельбе из лука я неоднократно умудрялась поранить кожу на моих изнеженных пальцах рук, непривычных к обращению с луком, для которых слишком жестка тетива. Качая головой, Филипп обрабатывал и перевязывал мои пораненные пальцы и подбадривал, говоря, что у него самого одно время живого места не было на пальцах и даже на руках — когда он только спустя два месяца освоил стрельбу из лука и научился нормально попадать с большого расстояния в самый центр мишени. Так что, по его словам, мой случай нельзя никак назвать потерянным. Во время наших тренировок по фехтованию и рукопашному бою не обходилось без синяков с ушибами у меня, хотя Филипп старался меня щадить, чтобы у меня всё же по возможности было меньше рисков травматизма. Но я, видя его попытки делать мне поблажки, возмущалась тому, что он делает мне скидку на мой пол. — Фьора, ты хоть очень храбрая и старательная женщина, но при этом непривычная к таким нагрузкам и к таким вот травмам. Ты такая тоненькая, хрупкая, боюсь причинить тебе серьёзный вред, — ронял он с беспокойством. — Я, конечно, женщина субтильная, но не стеклянная! — горячо возмущалась я. — Матье де Праму ты бы не делал скидку на возраст и пол! — Матье де Прам — закалённый с детства такими тренировками мужчина, и он не моя жена, за которую я тревожусь, — парировал непреклонно Филипп. — Я не хочу, чтоб ты в этом делал мне поблажки лишь потому, что я женского пола. Я хочу стать такой же сильной, как ты, я тоже хочу ловко управляться с разными видами оружия и превосходно драться в рукопашную, — заявила я упрямо Филиппу, что ему пришлось мне уступить. Да, поблажки по признаку пола он мне делать перестал во время наших учений, заставлял меня всё оттачивать до совершенства, как и заставлял перед началом занятий тщательно разогреваться. Разумеется, после наших занятий я себя чувствовала выжатым лимоном, на котором топтались слоны, но зато дарило удовлетворение то, что моё тело всё же понемногу перестаёт быть таким слабым и крепнет, я становлюсь более физически сильной и выносливой. Вот только Леонарда, заставая меня и Филиппа за тренировками, ворчала на моего мужа: — Что же вы делаете-то, мессир де Селонже? Что вам Фьора сделала, что вы её так мучиться заставляете? Совсем решили мне моего ребёнка угробить! — Но Леонарда! Мне самой нравятся наши тренировки! Филипп меня не заставлял ничуть, заточенными копьями заниматься не гнал! Я сама его заставила меня учить сражаться! — заступалась я перед воспитательницей за моего мужа. — Мадам Леонарда, я бы не заставлял Фьору так выкладываться на занятиях по боевой подготовке, если бы на это не было её желания, — спокойно разъяснял пожилой даме Филипп. — Мне учить Фьору боевым навыкам нетрудно, а ей это интересно и нравится. Если она захочет, в любой момент может попросить прекратить. — Даже если захочет, сама об этом никогда вам не скажет, мессир граф, — возражала с невесёлой улыбкой Леонарда. — Фьора любит вас и хочет вашего одобрения, и ради этого она готова даже вытерпеть все тяготы боевой подготовки. — Леонарда, но я давно не младенец и в состоянии сама чётко озвучить, что мне нравится или что мне не по душе, — немного дулась я на Леонарду. — Как видите, мадам Леонарда, Фьора зависимостью от моего одобрения явно не страдает, — замечал мирно Филипп, слегка взлохматив мне волосы. — Ну, совсем решили, видно, моего бедного ребёнка в могилу вогнать своими тренировками, — сетовала и качала головой Леонарда, хватаясь за сердце. — Мадам Леонарда, я вас очень уважаю за ваш добрый характер, искреннюю любовь и заботу к Фьоре, а также за все эти годы преданности моей семье, — доброжелательно присоединялся к разговору мой отец, если ему случалось пройти мимо. На руках у него часто была малышка Флавия, которая обнимала моего отца ручками за шею и с задумчивым видом взирала на всё, что её окружает. — Но у Фьоры, которая для вас до сих пор ребёнок, уже есть свой ребёнок и она замужем. У Фьоры есть свобода воли, она взрослый человек, и отвечает за то, что в зоне её ответственности. — Вы что же, мессер Франческо, совсем свою же дочь не жалеете? — досадовала Леонарда. — Вам ничуть не жаль, что Фьора на этих тренировках синяки только себе зарабатывает и пальцы ранит тетивой от лука? Ведь Фьора — девушка, нежная и хрупкая, ну куда её так нещадно гонять? — Мадам Леонарда, я также понимаю, что моя дочь давно выросла в умную, красивую и самостоятельную женщину. Я уважаю её решения даже в малом. А теперь позвольте мне угостить вас хорошим тосканским вином в органном зале, хоть отдохнёте за прослушиванием музыки от ваших забот. Вот и Флавии будет очень приятно слушать музыку в вашем обществе, — радушно предлагал Леонарде мой отец. — Да, я буду рада! — весело и с живостью откликалась сидящая у отца на руках Флавия, тянувшись немного в сторону Леонарды, и норовя её погладить по плечу маленькой ручкой. — Все в этом доме всегда себе на уме, никогда ведь к совету старших не прислушаются, — немного говорила скорее самой себе Леонарда, всё же уходя с моим отцом и Флавией слушать музыку в органный зал. А я и Филипп, пожимая плечами и переглянувшись, возобновляли наши прерванные тренировки. Ночами я и Филипп вместе при закрытых дверях его спальни предавались тому, что приносило наслаждение нам обоим, чем нам так понравилось упиваться, у меня же не было сил и желания противостоять этой сладкой неге. Молчаливыми свидетелями наших проведённых вместе ночей были стены комнаты и задёрнутый балдахин кровати. Да, я могу себя поздравить с тем, что нашла себе занятие, которому мне никогда не разонравится предаваться наедине с мужем в нашей спальне. Ведь это так волнительно, так приятно — заниматься любовью с тем, кого избрала себе в мужья, кто из плоти и крови. Это в миллион раз приятнее того, что творила раньше вся Флоренция с моим разумом и против моей воли. После ночи вдвоём, лёжа в обнимку на кровати наполовину укрытые одеялом, я и мой супруг приходили в себя после пережитых нами блаженства и ураганного буйства в крови, о котором напоминали тёплые волны удовольствия, пробегающие по всему телу. Даже спустя многие минуты после плотской близости, более часа, у меня всё равно было ощущение тёплых и крепких рук мужа на коже моих бёдер.  — Скажи мне правду, Филипп. Твою правду. Тебе ведь самому нравится та жизнь, которую ты ведёшь в доме моего отца со мной? — слетел у меня вопрос с моих губ, а я со смесью тревожности и надежды вглядывалась в лицо Филиппа. — Мне очень нравится такая жизнь. Я очень счастлив, живя вот так с тобой и нашим ребёнком, — освещала в этот момент лицо Филиппа эта его по-мальчишески юная и полная тёплой искренности улыбка, делая своего обладателя немного моложе его двадцати семи лет. — Вместе проводить время, возвращаться вместе домой после прогулок… Я бы хотел так жить с тобой, когда заберу в Бургундию тебя и Флавию… — Такая жизнь тебе по душе намного больше войны? — немного ушла я в степь наводящих вопросов. — Ха, спрашиваешь! За всё прожитое с тобой время в доме твоего отца я наконец-то ощущаю себя живым человеком, а не ходячим трупом! — откликнулся Филипп с горячностью и радостью. — Читать сказки перед сном своему ребёнку и жить спокойной безмятежной жизнью с любимой женщиной — вот что счастье, а не убивать в сражениях таких же людей как я сам по чужому приказу! — Любовь моя, вот сейчас ты сам только что это сказал, — обратила я на последние слова Филиппа его же внимание. — Ты не будешь счастлив, проживая жизнь убийцы. В какие бы красивые выражения ни облекали войну — это убийство, причём массовое. Это сожжёт тебе всю душу, Филипп. Ты совершенно для этого не создан, хоть умеешь в этом Аду выживать. Но ты по своей сути созидатель, а не убийца. Жизнь, возложенная на алтарь войны, жить с мечом и умереть от меча — это всё совершенно не про тебя. Только жизнь сделает тебя по-настоящему счастливым. — Фьора, я прекрасно понимаю твою правоту, я согласен с тобой, что в войне нет ничего хорошего, что это убийства тысячи тысяч невинных людей. И мне никогда не нравилась такая жизнь, она нисколько не казалась мне привлекательной, — светло и с грустью напополам улыбнулся молодой человек. — Есть важная причина, по которой я получил и закрепил в душе этот ценный урок — это ты и наша дочь. Я клянусь делать всё возможное и невозможное для того, чтоб моя семья всегда жила в безопасности и счастливо. После того же, как Бургундия станет свободной от Франции навсегда, я оставлю свой меч и если подниму вновь, то лишь для защиты тех, кого люблю — тебя и Флавии… — Да, я так ждала услышать это однажды от тебя, — рвано прошептала я, прижав ко рту ладонь и кусая свои же пальцы, чтобы не дать воли слезам светлого облегчения от тяжести на сердце и радости. — Мечу всегда нужны хорошие ножны. Я клянусь, что всегда буду тебе верной опорой, твоей женой — которая тебя любит и никогда не предаст… Давай не будем в такую прекрасную ночь говорить про войну, просто обними меня и давай ложиться спать? — предложила я Филиппу, утерев слёзы с глаз и с кроткой нежностью улыбаясь. Он ничего мне не ответил, только обнял меня так сильно, как мог, закрыв глаза и радостно вздохнув. На тонких губах его играла восторженная, исполненная благоговения улыбка мальчишки, который словно получил в Рождество больше подарков, чем смел даже мечтать. Я лежала в кровати, всеми силами стараясь не расплакаться от переполнявших меня счастливых эмоций, любовалась улыбкой любимого мною человека и в мыслях праздновала мою важную победу по избавлению души Филиппа от проросших черт характера Карла Смелого. Герцог Бургундский не сможет вечно приковывать к себе незримыми цепями Филиппа, я не позволю ему этого. По вине Карла Смелого я потеряла родителей, едва родилась на свет. Мужа ему я не отдам, моего Филиппа он за собой в кровавый Ад не утянет!