Убийство не по плану

      Неторопливо и спокойно, без лишних потрясений, протекала моя совместная жизнь с мужем под крышей палаццо Бельтрами. Месяцу маю пришёл на смену ещё более жаркий июнь. Всё сложилось столь наилучшим образом, что я не могла бы пожелать лучшего. Мой супруг Филипп поладил прекрасно с моими близкими: с отцом и Леонардой, с моими подругами и друзьями, прочно занял в сердце малышки Флавии место отца. Филипп прилагал много стараний, чтобы жизнь в палаццо Бельтрами для меня и Флавии стала ещё приятнее. Вместе мы, как и прежде выбирались трапезничать на природу или лепили песчаные замки на берегу реки Арно, Филипп делал для Флавии всевозможные игрушки — так вот у нашей с ним дочери появились деревянные рыцари и лошади, довольно очаровательные деревянные домики с мебелью. Флавия была в восторге от всех тех игрушек, которые её отец для неё делает. Филипп же всегда испытывал радость, видя довольным и счастливым нашего ребёнка. Не пренебрегали мы и таким видом досуга, как чтения книг во внутреннем дворике дворца Бельтрами. Как обычно, выносили во дворик несколько подушек и располагались на них, слушая, как мой муж читает мне и нашей дочурке книги из моей с отцом библиотеки. Нередко я и Флавия засыпали, прислонившись к Филиппу, успокоенные звучанием его низкого и тёплого голоса. Мой возлюбленный супруг ласково шутил, что мы его в подушку превратили, но совершенно этим не тяготился. Мог погладить по волосам и по щеке меня и Флавию, подложит нам под головы свой плащ, чтобы нам как можно мягче было дремать. По ночам я и Филипп охотно предавались тому, что обычно происходит между мужем и женой за закрытыми дверями их спальни. Каждую ночь мы вместе переживали остро-пьянящее блаженство в объятиях друг друга и засыпали, крепко обнявшись. Каждый раз во время нашей близости у меня было ощущение стремительного падения вверх, как будто притяжения нет, посланы в пекло к чёрту законы и правила. Словно я ничего не знаю о них, и в детстве как будто не было книг, и учиться никто не заставил. Мы стали наваждением друг друга, тенью в каждых наших сновидениях и точно отражение в каждом зеркале, самые тайные откровения друг для друга. Когда мы наедине, пальцы наших рук переплетаются и соприкасаются в поцелуях губы, нам не до того, чтобы обременять наши головы мыслями. Вместе мы точно проваливаемся в невесомость, вне всяких запретов и условностей с табу. Изглажены все неровности в наших душах, и разнесён вдребезги купол скромности. Нам удавалось нырять каждую ночь в безумие любви с головой, только если с нами не просилась спать в одной кровати Флавия. Тогда я и Филипп переносили нашу запланированную ночь любви на завтра и брали Флавию к нам. Конечно, нечего приучать детей спать в одной кровати с родителями, тем более, когда им отведена собственная комната, но Флавия пускала в ход оружие, против которого я и Филипп оба были бессильны — начинала обиженно сопеть и плакать, причём не поднимала крики на весь дом, а плакала так жалобно, так горько, что мы не находили в себе силы ей отказать. Довольная безмерно, Флавия ложилась спать между мной и Филиппом. То ко мне во сне крепко прижмётся, то к Филиппу, то крутится-вертится волчком в разные стороны, или ляжет поперёк кровати, что Филипп и я бываем вынуждены отодвинуться к краям кровати, чтобы Флавии хватило места. Филипп самостоятельно сочинял для Флавии сказки перед сном, чтобы девочка засыпала поскорее и не устраивала ночных капризов. Те сказки, которые Филипп придумывал для Флавии, очень отличались от тех, которые ей обычно читали я с отцом и Леонардой. То Филипп придумает для нашей дочурки сказку про принцессу, которую заточили в высокой башне под охраной дракона, но отказавшуюся становиться женой первого же забравшегося в окно башни принца. Вместо этого принцесса решила, что намного лучше на драконе улететь с концами из этой башни и захватить какое-нибудь королевство. То в голове моего мужа родится идея сказки про любовь смертного юноши и девушки, которая на самом деле лисица-оборотень, а их любви мешает то, что люди и лисы-оборотни враждуют вот уже не одно десятилетие. Но заканчивается всё тем, что главные герои всё же смогли положить конец вражде. Флавия сперва вся обратится в слух, во все глаза смотрит на Филиппа, широко открыв от изумления рот, иногда скажет о сказке своё лестное для моего мужа мнение, но бороться со сном у малышки хватает сил ненадолго. Вскоре она проваливается во власть Морфея и спит, тихонечко посапывая и чему-то во сне улыбаясь, прильнув или ко мне, или к Филиппу. Так вот и спали втроём в обнимку — я и Филипп спим, крепко обнявшись, Флавия спит между нами и прижимается к кому-нибудь из нас. С таким отцом как мой муж, Флавия в буквальном смысле стала ручным ребёнком — хоть она сама умеет прекрасно ходить и даже бегать, но больше всего она полюбила прогулки на руках или на шее у Филиппа. — Любовь моя, не стоит так уж сильно приучать её к рукам, — мягко советовала я мужу. — Да ладно тебе, Фьора, — отвечал мне он, — ничего в этом плохого нет. Флавия ещё такая маленькая. Пускай пользуется возможностью. Потом она вырастет, и её на ручках и на шее уже не поносишь, как в детстве. — Что же, делай, как знаешь. Доверюсь твоему мнению, — уступала я миролюбиво. — Смотри, избалуешь ведь нашу дочь, — шутливо предостерегала я Филиппа. — Фьора, моя родная, мы же родители Флавии. Кто, если не мы, ещё станет баловать нашу дочь? — задавал он мне вопрос с ласковой иронией. — Хмм, а ведь это логично, твоя взяла, — соглашалась я. Да, мои муж и дочь явно действуют заодно, с тех пор как сдружились — так и теперь друзья, что водой не разольёшь. И что стоят все эти заявления, будто мужчины более строго воспитывают детей, чем женщины? Ещё немного — и Флавия из Филиппа верёвки будет вить, а он и рад делать всё для того, чтобы довольная и радостная улыбка не сходила с круглого личика нашей дочери. Отец и Леонарда тоже за прошедшие дни сдружились с моим мужем, они довольно тепло общались между собой — к моему успокоению и счастью. Разве что с Деметриосом Филипп по-прежнему держал вежливый нейтралитет, только наедине со мной говоря о том, что он не доверяет пожилому учёному, и что интерес Деметриоса ко мне не к добру. Мне не на что было пожаловаться в своей жизни, которую я веду сейчас. Меня любят и заботятся обо мне мой отец и мой муж, моя наставница Леонарда, моя дочурка растёт жизнелюбивой и любознательной девочкой с прекрасным здоровьем, я имею возможность часто общаться с моими друзьями и подругами. Меня никто не донимает из жителей Флоренции — даже Лука Торнабуони больше не предъявляет мне претензий, что я замужем за другим мужчиной и у меня (по моей легенде) от Филиппа двухлетний ребёнок. В любом случае, жаловаться мне грешно. Одним ясным днём, примерно числа третьего, когда погода радовала ярким и тёплым солнцем, Филипп подбил меня выбраться вместе в город, вдвоём. Может быть, даже прогуляемся к реке. Я охотно пошла навстречу планам мужа в этот день. Филипп договорился с отцом и Леонардой, чтобы во время нашего отсутствия они присмотрели за Флавией. Пребывающая в состоянии восторга, что мой муж снова пригласил меня на свидание, я шла в обнимку с Филиппом по улицам Флоренции к мосту Понте Веккио, туда, где спуск к речному берегу, и во все глаза смотрела на всё меня окружающее. С жадностью я смотрела на голубое безоблачное небо над Флоренцией, подставляла лицо ласково дующему ветерку и солнечным лучам, любовалась искрящейся под солнцем гладью реки Арно и улыбалась своим мыслям. Всё казалось мне ещё прекраснее, чем я обычно привыкла. Дойдя до нужного нам места наших посиделок на природе, мы расположились на плаще Филиппа за пышными кустами гортензии, которые росли подобно живой изгороди, и дарили прохладу в этот жаркий день. Лёжа на одном плаще в обнимку, мы просто разглядывали чистый лазурный купол неба, провожали взглядами стаи пролетающих птиц, разговаривали о совместных планах на жизнь после окончания войны. Филипп предлагал остаться погостить месяца четыре вместе с Флавией у моего отца или подговорить моего родителя поехать отдыхать в Верону вместе с нами. Я предлагала съездить вместе с нашими близкими в Китай, а до этого подучить язык. Предложения друг друга я и Филипп взаимно одобрили. Не будучи уверенной, что муж поймёт меня правильно, я всё же рискнула поделиться моими опасениями насчёт того, что мы вот уже много дней живём активной супружеской жизнью за дверями спальни, я не пью никаких настоек для предохранения от беременности, и у меня довольно высокие риски забеременеть и сойти с ума после родов, если и второй ребёнок окажется обладателем точно такого же шила в одном месте пониже спины, как и Флавия.  — Фьора, милая, мы вроде как это уже обсуждали. Я найму няню, а то и двух, чтобы забота о детях не выпивала из тебя силы, — успокаивающе шептал мне на ухо Филипп и гладил по сумасбродной голове, когда я лежала на его плаще, прижавшись к нему и уткнувшись носом в его рубашку. — Не будет так, что ты будешь заботу о двух детях одна на себе вытягивать. К тому же у тебя есть я, твоя дорогая Леонарда, моя экономка Амелина тоже будет рада помогать в заботе о детях… — Филипп, знаешь, я всё же не хочу взваливать на Леонарду и на Амелину нашу ответственность. Нанять няню или двух — ещё ладно. Но Леонарда и Амелина и так на нас положили много лет жизни, сил, стараний и здоровья… — Фьора, ответь на вопрос. В день моего приезда ты выглядела очень измученной и задёрганной, болезненной. Если тебе было так нелегко справляться с новой для тебя ролью матери, то почему же все заботы о ребёнке взвалила на себя одна?  — Я посчитала, что мой ребёнок — это моя ответственность. Я споила Иерониме зелье Деметриоса и превратила её в ребёнка — значит, я теперь за неё отвечаю, и нечего переваливать эту ответственность на отца и Леонарду. Отец и так по уши в делах своих банков, а Леонарда по уши в хозяйственных делах. — Фьора, но это не дело. Ты не сможешь вечно одна на себе всё вытягивать, как ты пыталась в одиночку вытянуть на себе спасение себя и своих близких. Научись просить о помощи тех, кому ты можешь довериться, и принимать эту помощь. Мы с тобой договорились, лисичка? — спросил меня муж, крепко поцеловав в макушку. — Да, договорились, — согласилась я. — Тем более что я теперь знаю, что могу полагаться не только на помощь отца и Леонарды, но и на твою. — Фьора, я должен рассказать тебе нечто важное, что ты имеешь право знать, это касается твоих родителей, — неожиданно для меня посерьёзнел Филипп, усевшись на плаще по-турецки и усадив меня. — И скрывать это от тебя нельзя. — Но что ты можешь рассказать мне о моих родителях, чего я не знаю? Мне и так известно достаточно. — Но ты не знаешь всей правды, — мягко возразил Филипп. — Ты считаешь, что мой сюзерен не проявил к ним ни капли жалости, но ты ошибаешься. Карл Бургундский был как раз среди тех — твоей бабушки Мадлен де Бревай и священника Антуана Шаруэ — кто хотел добиться прощения и помилования для Жана и Мари. — Филипп, ты уверен, что сейчас говоришь про Карла Бургундского, а не про какого-то другого человека? Он отказал в помиловании моих родителей моей бабушке, — тоскливо напомнила я. — Да, монсеньор отказал мадам де Бревай перед всем бургундским двором, но только чтобы сохранить лицо. Мягко говоря, эта история Жана и Мари вышла некрасивой, и если бы герцог вмешался в это дело, чтобы спасти брата и сестру де Бревай, серьёзно пострадали бы его авторитет и репутация. Днём позже мой сеньор умолял с глазу на глаз своего отца герцога Филиппа о помиловании для Жана и Мари. Я случайно подслушал их разговор, проходя мимо покоев отца моего сеньора. Герцог Карл просил не приговаривать их к сожжению живьём на костре, а вместо этого приговорить обоих к заточению пожизненно в разных монастырях, но хотя бы сохранить им жизнь. Герцог Филипп же был неумолим, хотя монсеньор едва ли не слёзно умолял проявить снисхождение к оступившимся брату и сестре. Всё, чего смог добиться монсеньор Карл — это замену приговора сожжения на обезглавливание на плахе, — грустно подытожил мой супруг. Я сидела ни живая, ни мёртвая от столь неожиданного потрясения, точно меня ударили со всей силы по голове чем-то тяжёлым вроде кузнечного молота или дубиной. Всё, что я только что узнала от Филиппа, я никак не могла уместить и упорядочить в своей голове. Рассказанное моим мужем разбивало вдребезги привычную и устоявшуюся картину в моей голове. Так герцог Карл вовсе не наблюдал с холодной жестокостью, как моих родителей приговорили к казни и обезглавили, на самом деле он предпринимал всё возможное, чтобы их спасти! Господи, а ведь я так ненавидела человека, который наоборот — всячески старался спасти моих родителей от гибели на эшафоте! И вот этому человеку я собиралась отомстить, тогда как Карлу даже мстить не за что и следовало бы сказать ему спасибо?.. — Я немного не могу от потрясения отойти после всего, что услышала от тебя, — только и смогла я выговорить сидящему напротив меня Филиппу, придержавшему меня за плечи, потому что заметил, как меня немного пошатывало. — Спасибо, что рассказал мне всё это. Подумать только, а ведь я хотела мстить герцогу Карлу за родителей, и ведь даже не знала, что он пытался их спасти! Выходит, ты прав, и герцог вовсе не жестокий человек… Господи, Филипп, а я так его ненавидела! — и тут же я засмеялась от облегчения, придвинувшись к мужу и обняв его крепко. — Я рассказал тебе правду и теперь могу надеяться, что ты не впутаешься ни в какую рисковую авантюру, — Филипп гладил меня по спине. — Что до твоего деда Пьера де Бревая, то два года назад он упал с лошади. Очень неудачно — дело кончилось полным параличом всего тела. Так что, если ты захочешь ему отомстить — молись, чтобы он пожил подольше. Мадам де Бревай сама поделилась со мной новостью из соображений добрососедства. Надеюсь, я всё же могу быть спокойным за тебя и твоё благополучие, уезжая воевать… — Да, можешь. Потому что теперь я знаю об истинной роли герцога Карла в деле спасения моих родителей… — зажмурив от радости глаза и широко улыбаясь, я крепче обняла Филиппа. Так рассыпались в пыль два камня на моей душе, подарив мне ненадолго успокоение. Мой список тех, кому я должна отомстить, опустел на две персоны, и остался только муж моей матери Рено дю Амель… На следующий же день после разговора с мужем я пригласила к себе Деметриоса Ласкариса распить по бокалу вина и заесть это дело вкусными булочками с корицей. Деметриос не заставил меня долго ждать к себе в гости его персону, и явился сразу, как только получил приглашение. Я не говорила Деметриосу ничего из того, что узнала от Филиппа, но попросила у него прощения за то, что во мне недостаточно твёрдости для осуществления нашего плана. Выразила свои опасения, что у меня ничего не получится, и что я сомневаюсь в своих способностях довести дело до конца. — И потом, Деметриос, — добавила я напоследок, — пожалуйста, пойми и прости меня… у меня только наладилась жизнь, у меня тёплые и доверительные отношения с мужем, который очень меня любит, причём настолько сильно, что узаконил моего ребёнка… У меня сейчас есть всё то, о чём я всегда мечтала… Я так боюсь, что моя счастливая семейная жизнь рухнет как карточный домик, построенный на песке в бурю, если Филипп узнает, какие дела я проворачивала за его спиной! — выпалила я в отчаянии, закрыв лицо руками, чтобы греческий учёный не увидел моих слёз, вся сотрясаясь от рыданий. — Что же, Фьора, я тебя понял и не держу злости с обидой, — проронил Деметриос после непродолжительного молчания. — Я немного разочарован, что ты не сможешь мне помочь в моём деле, но всё же я успел к тебе привязаться и желаю тебе только счастья. И я не хочу, чтобы твоя жизнь оказалась загублена, а ты жестоко страдала. Я освобождаю тебя от твоей клятвы, Фьора. Дай свою руку! — властно велел Деметриос. Я выполнила то, о чём он меня просил. Достав стилет, Ласкарис перечеркнул на моей руке новым шрамом тот старый, который некогда оставил своим стилетом, когда я давала кровную клятву. Потом из своего вынутого из кармана плаща флакона вылил немного жидкости на мой порез. Кровь остановилась, и рана начала затягиваться. — Теперь ты свободна от обязательств по отношению ко мне, Фьора, — с лёгкой полуулыбкой сообщил мне Деметриос. — Не терзайся виной, что не оправдала моих надежд. Что ж, похоже, что я должен в одиночку думать о том, как отправить Смелого к его прародителям… — Деметриос, я тоже успела сильно привязаться к тебе, — заявила я прямо синьору Ласкарису. — Ты сделал для меня очень много добра, и я не хочу, чтобы твой путь мести привёл тебя к страданиям или на эшафот. Лучше бы ты предоставил Смелого его судьбе и поберёг себя. — Благодарю тебя за беспокойство обо мне, Фьора, — подойдя ко мне, Деметриос крепко и по-родственному меня обнял. Я же мучительно пыталась соображать, как свести Деметриоса с его тропы мести, пока эта тропа не привела его преждевременно в могилу.