Убийство не по плану

Чуть больше недели миновало, настало двенадцатое июня, с того дня, как я узнала от мужа всю правду о роли герцога Карла в попытках спасти от эшафота моих несчастных родителей. Я испытывала большую благодарность к Филиппу за то, что он поделился со мной этими неизвестными мне обстоятельствами до того, как я могла бы наломать дров — с моим прошлым намерением отомстить Карлу Смелому, которому на самом деле даже мстить не за что. Карл вовсе не собирался отдавать моих кончивших свои дни на плахе отца и мать — Жана и Мари де Бревай — в руки палача. Мои кровные родители пали жертвой губительной, хоть и верной страстной любви — пошли против природы и бога, отдавшись своим чувствам, что повлекло моё рождение. Но герцог Карл Бургундский, в то время носивший титул графа де Шароле, всё равно делал всё от него зависящее, чтобы спасти несчастных брата и сестру де Бревай — Мари и Жана. Карл чуть ли не со слезами умолял своего отца герцога Филиппа проявить снисхождение к Жану и Мари, заточить их на пожизненное покаяние в разные монастыри, но хотя бы сохранить им жизни. Герцог Филипп остался непреклонен и неумолим, и от моей мести его спасло только то, что он давно покоится в могиле. Наверное, Карл тяжело пережил то, что не смог спасти своего оруженосца. И я ещё собралась мстить этому человеку, который всё равно стремился защитить моих родителей от кончины на эшафоте? Всё-таки это большое счастье, что мой супруг поведал мне обо всём том, что я не могла знать. Подумать даже страшно, что я могла натворить, будучи в неведении и не зная всех обстоятельств! Не расскажи мне Филипп правды о том, что Карл Бургундский пытался сделать для моих родителей, я бы и впрямь могла дойти до того, чтобы убить сюзерена моего мужа, и тогда бы на моих руках была кровь невиновного. Но этого не случилось. Все прошедшие дни были наполнены тихим и мирным счастьем. Я наслаждалась радостями, которые эта жизнь могла мне предложить. Жила в заботе и любви ко мне отца, Леонарды и мужа, разделяла с Филиппом радость быть родителями — растили Флавию и вместе же занимались её развитием. С мужем и дочерью я часто выбиралась на природу, где мы устраивали трапезы. Вместе запускали в небо воздушного змея, выбирались к реке Арно и лепили на берегу замки из песка. — Ну, что, Флавия, кого возьмёшь жить к тебе в твой замок? — ласково интересовался Филипп у Флавии, пока я была поблизости и искала подходящие флаги для песчаных башенок. — Маму возьму, тебя и дедулю, Леонарду, всех! — восклицала радостно Флавия, широко улыбаясь. — А Джулиано с Симонеттой, Кьяру и Хатун? — спрашивала я дочь, возвращаясь обратно к мужу и дочери и утыкивая листочками башни замка из песка. — Да, если они хотят, — отзывалась Флавия, рисуя палочкой на песке разные смешные мордашки. Дома, под крышей палаццо Бельтрами, я и Филипп развлекали Флавию игрой в прятки или в мяч, втроём часто сидели на брошенных в саду внутреннего дворика подушках и читали книги. Вместе гуляли по Флоренции, заходили в мастерскую Андреа Верроккьо и любовались плодами трудов неподражаемого мастера и его учеников. Флавия всегда очень радовалась, когда мы посещали мастерскую. Девочка тянулась к эстетике, к красоте. Любила узнавать для себя что-то новое. Я и Филипп всячески подбадривали Флавию, поощряли в ней любознательность. Ночью я и мой муж укладывали Флавию спать, читали ей сказки перед сном, напевали ей колыбельные, и если Флавия быстро засыпала и не просилась спать с нами — меня и Филиппа ждала прекрасная совместная ночь любви и взаимного удовольствия, если девочка просилась спать с нами — ночь любви переносилась на следующий раз. Довольная Флавия ещё приличное количество времени крутилась и вертелась в разные стороны в моей с Филиппом кровати, могла ненароком пихнуть ножкой кого-нибудь из нас, пока ищет удобное положение для сна. Нередко выживала меня и Филиппа к краям кровати, раскинувшись посередине. И лежит, улыбается во сне чему-то, тихонечко сопит… И ничто не омрачало мне все эти дни. Хотя, одно событие немного из привычной колеи меня выбило. Одним выдавшимся приятным летним днём, когда в небе ярко сияет солнце и дует ласковый ветер, я и мои подруги — Хатун, Кьяра и Симонетта — решили выбраться погулять по городу после наших посиделок в гостиной. Разумеется, Флавия захотела пойти с нами. У меня не было ни малейшего желания отказывать девочке. Флавия, едва ли не лопаясь от радости, схватила меня за руку и потащила на улицу следом за вышедшими Кьярой, Симонеттой и Хатун, едва я только успела обуться. Впятером мы гуляли по городу, болтали о своём, наслаждались тёплым летним днём, на рынке купили на нашу дружную женскую компанию вкусностей. Расположившись на берегу реки Арно, где было прохладнее, мы с аппетитом покончили со всем съестным, что купили. Флавия же изъявила желание купить ещё яблок в меду, на что я мягко ответила ей, что всего хорошего понемногу — чтобы потом не мучиться болями в животе от переедания. Помимо вкусностей, я накупила дорогие ткани, немного украшений, книги и вуали. Всё купленное добро я сложила в большую корзину. Флавии удалось плюс ко всему раскрутить меня на новые игрушки для неё. Благо, что отец и Филипп щедро снабдили меня деньгами перед тем, как я ушла с подругами. — Филипп, отец, куда мне столько много? — сперва не хотела я брать с собой такую большую сумму. — Дочка, не спорь. Не отказывай себе в том, чтобы себя побаловать, — возразил мне отец. — Послушай отца, Фьора. Отдохни хорошо с подругами в городе, — поддержал позицию своего тестя Филипп, обняв меня и поцеловав в лоб. У меня не было желания с ними спорить дальше, желание побаловать себя и ребёнка, отдохнуть с подругами от души оказалось сильнее. Данных отцом и Филиппом денег мне на карманные расходы хватило не только на вкусности и украшения с книгами и вуалями, с игрушками для Флавии, но также на то, чтобы я заказала у сапожника для Флавии новую обувь на летний и зимний сезон, и хватило даже заказать у портного новые платья для Флавии. Под вечер я вернулась с Флавией домой — обе довольные, получившие море приятных впечатлений и немного уставшие. Симонетта и Кьяра с Хатун проводили нас до дома. Обнявшись друг с другом, мы тепло попрощались. — Да, моя голубка, ты и малышка Флавия явно себе ни в чём сегодня не отказывали, — добро посмеиваясь и глядя на мою корзину с покупками, встретила нас Леонарда, поцеловала в щёку меня и Флавию, потом взяла девочку из моих рук и нежно прижала к себе. — Всё, как мне сказали отец и Филипп, — спародировав поведение послушной жены и дочери, ласково ответила я наставнице. — Ну, что, мой котёнок? Ты тоже хорошо провела время? — спросила Леонарда, слегка качая на руках Флавию и гладя её по голове с золотыми кудрями. — Да, очень хорошо! Мне было так весело, я завтра тоже так хочу! — с восторгом поделилась Флавия с пожилой дамой. — Леонарда, а где отец и Филипп? — задала вопрос гувернантке уже я. — В студиоле мессера Франческо. Твои старые рисунки смотрят, — был ответ Леонарды. — Что?! — вырвалось у меня встревоженное, а корзина выпала из моей руки и упала донышком на пол. — Нет! Такого позора я точно не вынесу! — И я стремительно побежала в студиолу отца, стремясь как можно скорее предотвратить этот кошмар — показ отцом Филиппу моих старых рисунков, начиная с моих пяти и заканчивая моими пятнадцатью годами. А я-то думала, что надёжно их спрятала, чтобы потом как-нибудь все уничтожить. Интересно, все родители так делают — показывают другим людям неумелые плоды трудов своих детей, тогда как сами дети поскорее хотели бы про это забыть как страшный сон? За мной бежала с Флавией на руках Леонарда и пыталась меня убедить, что мне не о чем беспокоиться. Только успеха её попытки не возымели. Вихрем влетев в студиолу отца, я прерывисто дышала, с отчаянием глядя на то, как отец и Филипп, сидя за отцовским столом по противоположные друг от друга стороны, рассматривали мои старые работы, которые у меня потянулись руки сжечь к чёртовой праматери. Мой отец и Филипп были настолько поглощены созерцанием рисунков, что даже не сразу заметили меня. — А вот эту бухту затонувших кораблей Фьора нарисовала в пятнадцать лет. Здесь как будто на эту бухту недавно обрушился страшный шторм, — объяснял отец Филиппу, который жадно вглядывался в изображённое на холсте. — Невероятно! Так красиво! Будто вживую, — говорил Филипп, бережно погладив кончиками пальцев полотно. — Эту девушку с медальоном и в подвенечном платье под водяной толщей Фьора нарисовала в тринадцать. Как мне сама Фьора объяснила — сюжет у этой картины невесёлый. Девушка на картине утопилась от предательства жениха — где же тут веселью взяться… — чуть улыбнувшись, отец отдал следующее полотно в руки Филиппу, который с едва сдерживаемым восторгом всматривался в рисунок. — Я поражаюсь… Настолько изумительно рисовать, будучи совсем девочкой-подростком! Я сам неважный художник. Но всё же могу отличить красоту от пустышки. У Фьоры талант, нельзя его зарывать в землю… — промолвил Филипп, рассматривая другие рисунки. — Ничего подобного! Это настоящий ужас, и нечего его превозносить, чтобы меня пощадить! — взорвалась я, обратив на себя внимание отца и мужа, будучи не в силах слышать, как они нахваливают то, что я хочу сжечь и забыть. — Дочка, ты к себе несправедлива. Твои картины настоящее чудо. Мессеру Филиппу стало интересно, сохранились ли у меня твои рисунки или вышивка. Вот и показал твои картины, — подойдя ко мне, отец погладил меня по волосам, но я отшатнулась в сторону, обиженно глядя на него. — Фьора, твой отец прав. Ты напрасно наговариваешь на свой труд. — Филипп осторожно сложил вместе все мои рисунки и передал их моему отцу. Отец немедля убрал их в большой сундук и запер этот сундук на ключ, положив ключ себе в карман. — Ты уже в таком юном возрасте рисовала поистине прекрасно, милая, — Филипп подошёл ко мне, ласково привлёк к себе и приник губами к моей макушке. — Твоя техника мне немного напомнила позднего Яна Ван Эйка. Это художник, творивший свои шедевры при дворе Филиппа Бургундского. — Филипп, я понимаю твоё стремление сделать мне приятное. Только не надо лгать, что мои картины хороши, когда они убожество, — пробормотала я сердито, насупившись и скрестив руки на груди. — Зять мой, моя дочь даст фору в упрямстве кому угодно. Я её давно уговаривал, чтобы отдать её картины Лоренцо Великолепному, и чтобы он оказывал ей протекцию, но Фьора упёрлась лбом — и ни в какую. — Отец безысходно развёл руками и покачал головой. — Потому что нечего мне позориться с этими жалкими попытками дилетантки! — парировала я. — Фьора, хватит. Чтобы я больше не слышал, как ты наговариваешь на свои работы. Это действительно очень красиво, я с трудом себя заставил оторвать взгляд. Твой отец прав, ты зря считаешь плохими твои работы. — Филипп обхватил ладонями моё лицо и мягко приподнял за подбородок, заставив меня смотреть ему прямо в глаза. — С этого дня ты прекращаешь рисовать в стол. Твои картины достойны дворцов правителей. — Ну, началось… Вы оба не видите, насколько это убожество? Что с тобой и с моим отцом? Вы так говорите, потому что ему я дочь, а тебе — жена, — чуть не плача проговорила я, стукнув себя ладонью по лицу. — Ещё во дворцах я с этими каракулями не позорилась. Одного тебя достаточно, Филипп. — Не вижу ничего, что относится к убожеству. Я вижу яркий потенциал, который реализуется ещё сильнее и ярче, если его обладательница прекратит впадать в ложное чувство самозванства. Ты прекращаешь рисовать в стол, Фьора. И я буду добиваться протекции для тебя герцога Бургундского — Карл точно высоко оценит, — бескомпромиссно заявил мне Филипп, обхватил моё лицо, гладя виски, и поцеловал в закрытые глаза. — Ну, вот, в моём стане, кто считает твои картины красивыми, Фьора, прибыло — даже мой зять со мной согласен, что твои картины чудесны, — добавил с гордостью и восхищённой нежностью отец. А я стояла перед мужем, с закрытыми глазами, мечтая провалиться сквозь землю. Вот же чёрт… Это же надо было тому случиться, чтобы отец с гордостью показывал Филиппу все мои рисунки, которые я бы с удовольствием сожгла на костре, сложенном на площади Синьории, а Филипп ещё и хвалил этот ужас!.. Как бы мне побыстрее сквозь землю в Ад от стыда провалиться, чтобы это чувство стыда меня не грызло?.. Сейчас мне только и осталось, что краснеть от жгучего стыда… Мой отец и мой муж — оба сумасшедшие!