Luscinia

      Утро Тора начиналось не с запаха кофе, а с аромата земли и древесины, что разливались по свободному, светлому дому приятным шлейфом. Сквозь высокие, большие окна легко пробивался свет, блестел на темном паркете, прыгал по молочной мебели, теплил стены, обтянутые натуральным срубом. За окном виднелся красивый, ухоженный сад, полный цветов разных видов, могучих деревьев и стриженных кустов, на которых уже распускались кремовые розы. Видно было, что в этом саду работает человек знающий и любящий свое дело, аккуратными, сильными руками приложивший старания к каждому бутону и лепестку.       Все в этом доме было отражением своего хозяина - теплота, мощь, свет и уют - это было и в самом Одинсоне. Он, словно большое сияющее солнце, всегда всем улыбался, приходил на помощь, оказывался в нужном месте в нужное время, раздаривал тепло и хорошее настроение. Друзья к нему шли, когда у них были проблемы, с душевными терзаниями и он, как самый лучший собеседник, выслушивал их, внимательно наблюдал глубокими, синими глазами и людям становилось легче, когда он участливо давал им выговориться и только потом говорил свое мнение по поводу той или иной ситуации. Клиенты знали его, как добродушного здоровяка, который не скупится на комплименты, друзья - как лучшую жилетку и собеседника, а еще как того, кто не побоится вступиться за близких даже в драку. И если вы смогли заслужить расположение Тора, что было не так уж и сложно, то вам крупно повезло, ведь он воплощение на редкость солнечного человека, что и в ливень к другу с выпивкой помянуть хомячка, и в другой конец города, когда уломали на "тортик, чай, пожаловаться". Однако, каждое утро он позволял себе спать подольше, не подгоняемый работой "на дядю" с графиком, он сам себе был этим "дядей" и давно решил - ранний подъем не для него, пусть утро и прекрасное время дня. Потому сейчас, сопя подобно довольному, громадному псу, уткнувшись носом в подушку и раскинув на огромной кровати руки, Тор спал, не чувствуя тепла лучей, что ласково скользили по сильным плечам и золотом переливались на пшеничных локонах, которые волнами рассыпались по спине и постели. Он великолепно гармонировал здесь со всем, от канадского стиля дома до нескольких красивых букетов, что стояли на его рабочем столе. Впрочем, на том же столе было много всякого барахла для собирания композиций: ленты, бумага, фольга, декоративные цветочки и, собственно, пара уже готовых букетов - один с пионами, белоснежными и дымчато-розовыми, а второй из лаванды и хлопка, незатейливый, потому прекрасный. Утробно рыкнув и разлепив небесно-синие глаза, он уставился на слепящее солнце, щурясь и собирая в кучу сонные мысли. Все тело было горячим со сна, ленивым, двигаться отчаянно не хотелось и потому он привычно подмял под себя одеяло, зевнув, повернулся к окну спиной и, уткнувшись обратно в подушку, вновь провалился в блаженный сон. Тору, привыкшему плыть по течению и наслаждаться днем, моментом, минутой, редко снились беспокойные сны, и нынешний сон не был исключением. Ему снился сад, тот самый, что виднелся за окном, только более прекрасный. В нем было видно женскую руку, женскую, материнскую заботу и любовь. Снилось его детство, как под звуки кантри и мамино пение она учила юного Тора обращению с растениями, тому, что они очень хрупкие, что к ним ни в коем случае нельзя применять силу. Тор в школьные годы хоть и не был задиристым, но если трогали его, без сожаления кидался в драку. Мать сетовала каждый раз, кода он приходил с синяками и шишками, но довольный. - Мама, они опять называли меня девчонкой, но я им показал, - горделиво тогда заверял Тор, сияя подбитым глазом или разбитой губой. А мама его ругала, что решать все силой нельзя, что можно обойтись и колким словом, уйти невредимым. И Тор запоминал, учился нежности к слабым, учился обращаться с хрупким и прекрасным, учился терпению, которое с годами стало просто стальным. Он помнил мамино тепло, что успокаивало его в трудные минуты, помнил то, как ложился на ее колени и рассказывал все-все, что творилось с ним, что творилось в его бушующей душе точно зная, что она не осудит. Он помнил это все и хранил бережно под сердцем, не перекрывая это тем, что творилось с ней сейчас. Он вспомнил врача, что вышел к нему из палаты с неутешительным диагнозом.       Телефон разрывался сообщением, мерзко вырывая Тора из сна, отчего тот даже встрепенулся и приподнялся на локтях, не замечая слез в уголках глаз, вертел головой в поисках источника звука. Мобильный был найден на полу, видимо будучи скинутым туда самим блондином, и сообщал о том, что в одном из баров в этот вечер будет проходить живое выступление в стиле кантри. Одинсон специально был подписан на подобные оповещения, ибо такую музыку он любил еще с глубокого детства, а ныне ее так вообще не сыщешь - одна попса, не настоящая. Улыбнувшись самому себе и посмотрев в навигаторе местоположение заведения, Тор для себя решил обязательно сходить на выступление, а заодно пропустить кружечку хмельного, которое он так редко себе позволял. Он вообще крайне тщательно следил за собой, ведь ему было необходимо быть всегда в форме, чтоб следить и помогать матери, которая была уже прикована к постели болезнью. Лейкимия - не звучит радостно и точно не является утешительным диагнозом. Болезнь стремительно разрастается, словно чума, поражая за собой все, быстро сжигая человека изнутри. После услышанного Тор был безутешен, долго сидел с матерью, порой ночевал прямо у ее постели и после нескольких попыток вывести крупного блондина из палаты, врачи решили разрешить ему оставаться, а в итоге ему позволили забрать ее домой "пока она еще в здравом уме и не на грани смерти". И в честь нее он открыл лавочку, а после и несколько точек цветочных магазинов с названием "Пионы Фригг", которые были данью ей, благодарностью и в дальнейшем - памятью. Она хвалила его, радовалась, что уроки не прошли даром, до сих пор иногда пела ему, когда он, совсем сокрушенный, укладывал голову рядом с ее плечом, гладила по длинным, светлым волосам того же цвета, что и у нее самой. Но от этого на его душе было только больней.       Секунду посидев на краю кровати, бездумно смотря в сторону дверного проема, что вел на лестничный пролет и на первый этаж, Тор завис, в голове совсем было пусто, а после сна отвратительный осадок. Клокочущее сердце не хотело успокаиваться, хотя Одинсон почти не помнил того, что было в этот самом сне и, говоря по-правде, не хотел бы помнить. На странность, все чаще с ним происходило подобное - он просыпался в полном смятении, порой с влажными глазами и в упор не помнил то, что ему виделось, а после сидел вот так и переводил дух с минуты-две. И ему не нравилось это состояние, оно выбивало из колеи, кололо где-то в сильной груди и не давало покоя, а разум будто специально защищал хозяина, как если бы то, что он видел, было хуже того, что он испытывал по утрам. Но он не мог позволить себе расклеиться, не тогда, когда на нем ответственность за магазины и мать. Мать. Под сердцем опять закололо. Ей остался месяц или пара недель? Одинаковые дни стерли счет времени и Тор уже не помнил, когда ему объявили о таком сроке. Он просто день за днем стоял утром у ее постели, смотрел как она спит, целовал в бледную, осунувшуюся щеку и тихо уходил на работу. Сиделка, которая вызвалась помогать ему, присматривала за ней, пока Тор не возвращался домой, иногда оставляла ему ужин, видя, что блондин порой приходит совсем разбитым. Пусть он сам и прекрасно готовил, за что тоже надо сказать спасибо матери. - Мужчина должен уметь делать не только мужскую работу. Стирать носки и готовить тоже входит в твои обязанности, так ты облегчишь жизнь своей будущей половинке. - приговаривала она, следя за тем, как юный Одинсон ловко управляется с овощами и пыхтит над сковородкой - Ты же не хочешь, чтоб она была твоей прислугой? Прислугу можно и нанять, а любимого человека - только любить и делать все для его комфорта, тогда, поверь, он не останется в долгу. - улыбалась солнечной улыбкой Фригг, пробуя первую в жизни Тора пасту с овощами - Думаю, ей бы понравилось. Тор невольно улыбнулся, вспоминая тот декабрьский день, когда за окном сыпал крупный снег, горел камин рядом стояла пышная елка, они всегда собирали ее очень рано, и он не вылазил из любимого красного свитера со змеями, как бы то ни было странно. Мама пекла пироги с курицей и грибами, а он учился, наблюдал за ней. Никогда ему не было стыдно за пристрастие к садоводству или кулинарии, как и за его непомерную любовь к музыке 50-х годов. В его магазинах играла всегда только она.       Встрепенувшись, скидывая с себя непрошеные мысли, блондин поднялся и пошел в сторону душа, попутно ощупывая лицо на наличие щетины, а точнее на то, пора ли ее сбривать. Сбривать, к слову, не пора. Налет брутальности на красивом лице всегда хорошо контрастировал с добродушным нравом, с которым он подходил к работе. Прохладный душ поздним утром отлично бодрил, покрывая смугловатую кожу приятными мурашками, скользя по перекатывающимися под кожей мышцам, спокойно вздымающейся, сильной груди и подтянутому животу, выбивая последние мысли из головы и даря блаженное расслабление. Ему нужно было подумать о том, о каких клиентах он забыл вчера, что у него уже три дня висит заказ на букет невесты, о котором он вспомнил за ужином, а заказчица на него до ужаса взбалмошная. Отрадой всего дня было ожидание вечернего похода в бар, где он наконец сможет отдохнуть.       Звон колокольчика оповестил о новом клиенте, и расторопная сослуживица Тора, Мари, тут же подскочила к важной мадам с собачкой подмышкой. Блондина передернуло. "И кого она хочет этим покорить?" - крутилось в голове каждый раз, когда он видел подобных девушек, у коих взгляд тигрицы, а вид дешевой кошки. - Очередной букет невесты, босс. - устало выдохнула девушка, заходя в маленькое помещение кухни. - Не зови меня так, Мари. Я же просил. - Тор-чан? - Мари. - Ой да ладно, не испепели меня глазищами своими, громовержец. - примирительно подняла руки, присев напротив него за столом. Мари была давней подругой Одинсона еще со времен школы. Она помогала ему с математикой, ой ей - с личной жизнью. Мари - с виду хрупкая, маленькая девушка с короткими, крашеными в разные цвета (по настроению, ныне - бирюзовые) волосами, создавала впечатление малолетней неформалки, особенно из-за забитого рукава и низкого роста. Тор помнил, как выгораживал ее перед матерью после первой татуировки. Собственно, и волосы тоже он ей красил. Не поймите неправильно, у мужчины просто золотые руки. А на счет личной жизни. О проблеме он узнал раньше самой Мари, когда та в старших классах начала засматриваться на девочек, но молчал. Потом, однажды вечером, она заявилась к нему домой с "озарением" что, кажется, ее повело в другую сторону, а после нескольких бокалов и испеченного пирога она на хмельную голову призналась и ему, и себе. О таком расположении дел знал только Тор, и он сам вновь помогал ей с матерью, которая после многих лет дружбы уже заговаривала о том, когда у них с Мари будет свадьба. А они отшучивались. И вот сейчас она жила с милой японкой Кей, которую перевели сюда по работе, да так и оставили, работала с Тором в магазине, на людях была мила и приветлива, летала цветной птичкой меж прилавков, а между делом хаяла особо вредных клиентов. Такой была Мари и Тор ее любил за это. - Значит, идешь сегодня в клуб? Решил наконец развеяться? - промямлила она, запивая печенье, заботливо испеченное блондином, мыча от удовольствия - Я бы вышла за тебя, громовержец, были бы у тебя сиськи. Правда. - Тор на это только рассмеялся, отставив чай. - Луиза бы порадовалась. - О, мама только и ждет, чтобы мы наделали цветных детишек. - Думаю, ты готова завести только кучу цветных щенят. - прыснул блондин, наблюдая, как Мари мечтательно вздохнула. - Я бы с удовольствием, но у Кей аллергия. Она сама была бы только за. - Знаешь, есть у меня одна идея, - призадумался блондин - У одного моего знакомого есть питомник, там он разводит мелких собачек, и вроде как, если мне память не изменяет, они гипоаллергенные. - Правда? - радостно встрепенулась девушка - Я дам тебе адрес. - улыбнулся Тор, еле усидев на стуле, когда Мари с разбегу повисла на его шее, что-то невнятно щебеча.       Ближе к вечеру Одинсон завершил последние штрихи того сложного букета для вредной невесты. Она решила начать работу над ним за месяц, несколько раз меняя состав и форму, капая на мозги и испытывая то хваленое терпение мужчины, почти доведя его до белого каления. Он уже пожалел жениха несколько сотен раз. - Поздравляю с торжеством. - мило улыбнулся Тор, принимая остаток оплаты за заказ и не без удовольствия наблюдая, как клиентка рассматривает свой букет - Счастливой свадьбы. - махнул он ей рукой, когда девушка, счастливая, вышла из магазина. Еще ни один клиент не уходил от него недовольным.       Дома он немного поговорил с матерью, рассказал, как осчастливил Мари новостью о питомнике и оставил ее на попечительство сиделки - Анны. Усердная, скромная девушка из России всеми силами помогала Тору, готовила и убирала, пытаясь завоевать его доброе сердце, но, безуспешно. Оно было закрыто для всех, будто уже было кем-то занято.       Прямо перед ним без очереди пропустили какого-то брюнета, но его это ничуть не смутило - у брюнета за спиной висела гитара, видимо один из выступающих. Внутри его встретил непривычный запах алкоголя и сигарет. Тут и там танцевали люди, к одной даме пристал мужик у бара, но она явно не была против. Атмосфера расслабляла. Тор пошел к бару, встав подальше от парочки и ближе к сцене, заказал себе выпить любимого шотландского виски и принялся ждать, потягивая терпкий алкоголь, разбавленный льдом. А выступление не заставило себя долго ждать. От разговора с барменом его отвлекла резко затихшая музыка, все люди притихли и смотрели на сцену, где появился необычный брюнет, кажется, тот самый, которого пропустили перед ним в очереди. Статный, с острыми, но приятными чертами лица, уселся на высокий стул, прикрыл глаза и начал петь, перебирая струны длинными пальцами и даже прикрыв глаза. Его тягучий голос заполнял помещение, все люди стихли и слушали только его и Тор был не в силах отвести от него взгляда. Пение пробирало до мурашек, хотелось его слушать и слушать, будто бы он окунулся в приятные воспоминания, закутался в плед и был окружен уютом. Голос был почти магическим, как и его владелец. До того момента, пока мужчина не перестал петь и не встретился с ним глазами, Одинсон даже не прикоснулся к виски.