Шпильки и кружева

В комнате горели лишь несколько свечей и, несмотря на пылающий камин, освещение было рассеянным и приглушенным. Мистер Дарси стоял возле окна и не сразу обернулся на шаги Элизабет по мягкому ворсу ковра. Он показался ей лишь призрачным силуэтом, застывшим в сиянии луны, заглядывающей в окна. И она робко остановилась, не найдя в себе сил преодолеть то небольшое расстояние, что разделяло их. Выражение его лица было сокрыто тенями, но она чувствовала, что между ними будто натянулась нить, которой они оба не могут сопротивляться, ведомые навстречу друг другу. Понимая её смущение, мистер Дарси, будто стряхнув наваждение, первым сделал несколько решительных, но мягких шагов, и лицо его осветилось бликами пламени, метавшимися в камине. Элизабет невольно замешкалась и вдруг поймала упоенный взгляд его темных глаз... в котором таилось столько чувств, что она на секунду робко опустила голову. И тут же, преодолевая скромность, в привычном жесте вскинула подбородок. И улыбнулась, рассеивая чары, будто давая ему разрешение подойти ближе и прикоснуться, удостовериться, что она - не мираж, не игра его воображения, а женщина, которая любит его и ждёт. - Вы прекрасны... - зачарованно прошептал мистер Дарси, шагнув ещё ближе и касаясь локона, упавшего ей на плечо. И так одухотворён, так проникновенен был его голос, что Элизабет почувствовала, как к щекам приливает краска, а в животе скручивается тугой узел волнения. И радость от его восхищения ею заставляет сердце бешено колотиться, отзываясь во всём теле барабанящей дрожью. Его пальцы несмело продолжили путь по её волосам и остановились у линии подбородка, едва ощутимо огладив его. Элизабет посмотрела в потемневшие глаза мистера Дарси, наблюдая, как медленно приближается его лицо, будто он тактично даёт ей время передумать, решить за них двоих - остаться ему или уйти. И поставила окончательную точку в этом вопросе, приподнимаясь на цыпочки и обнимая его за плечи. Губы их встретились в поцелуе, таком легком и в то же время волнующем, что нежность, струящаяся по коже Элизабет сотнями щекочущих мурашек, блаженно опустилась на веки, и глаза её закрылись. Объятия мужа дарили ощущение тепла и ласки, губы его были мягкими и чуткими, касаясь её губ с благоговейным трепетом. И Элизабет ощутила, как тонет в чувственной неге, охватившей всё тело, словно в мягких волнах, накатывающих на берег в тишине летней ночи. Погладив его скулы, она обняла лицо мистера Дарси ладонями, пока его руки всё крепче сжимали её стан, зарываясь в распущенные по спине волосы. И Элизабет почувствовала, как гулко и часто стучит его сердце, и она чувствует эту взбудораженную дробь в своей вздымающейся груди. Как смешивается их дыхание, а губы тянутся друг к другу, не в силах пережить и секундное расставание. Как поцелуи становятся жарче, и тонкое кружево стекает с её плеч, словно морская пена, позволяя его пальцам нежно касаться их. Как желание прикосновений захватывает обоих, и мистер Дарси забывает о сдержанности и подхватывает её на руки, продолжая покрывать поцелуями лицо. И она тает... тает в этих новых будоражащих кровь ощущениях, подобно горячему воску, стекающему по белой коже свечи. Шепча что-то непонятное... кажется, его имя, когда её разгорячённое тело касается холодных простыней. И улыбается, когда в ответ слышит его хриплое дыхание, дотрагивающееся до её шеи и груди. И тут же со стоном выдыхает, когда губы его касаются особенно чувствительного места, продолжая путь вниз, к животу, захватывая за собой шёлк ночной рубашки... Элизабет распахнула глаза, задохнувшись, когда почувствовала вместо поцелуев ласкающие движения его пальцев, нежно коснувшихся её груди, и снова ощутила что-то похожее на взлёт и падение. Подняв рассеянный взгляд на мужа, она заметила, что спальня утонула в тенях, а балдахин невесомым полупрозрачным маревом укрывает кровать, будто отрезая их от всего остального мира. И только бледный лунный свет, заглядывающий в окна, сочится сквозь этот купол ткани, мерцающими пятнами замирая на их телах. А облик мистера Дарси, нависающего над ней, теряется в сумраке, обнимая её своим теплом. Всё это казалось таким зыбким, словно нереальным... Всё... кроме присутствия мистера Дарси, которое пьянило не хуже вина и разжигало в ней бурю сладостных ощущений, таких новых, таких острых, что она вдруг снова испугалась сама себя... Чувствуя, как лихорадочно и гулко бьётся сердце. Как что-то сильное, первобытное, волной беснуется в груди. Как пылает кожа, ровно там, где он касается её своими губами. И сама она чувствует себя искрой, стремительно разгорающейся докрасна от близости огня, грозящего сжечь её своим жарким пламенем. Видимо, угадав это волнение, ладонь мистера Дарси взлетела к щеке жены и любовно погладила её, и в этом движении было такое трепетное обожание... что Элизабет почувствовала, как сердце встрепенулось птицей в полёте, замирая от невысказанных чувств... - Я люблю вас, - прошептала она в эту призрачную темноту, не боясь увидеть его взгляд и выражение лица, но как никогда желая быть услышанной, осознавая, что сказать это ей было труднее, чем обнажиться перед ним. Элизабет не успела даже понять, почему именно сейчас, под влиянием момента, губы прошептали эти заветные слова, как мистер Дарси прижал её к себе с такой любовью, с такой нежностью, с таким пылом, что она тут же позабыла обо всём, отдаваясь его рукам и губам. И прежде чем рубашка соскользнула с его плеч, он жарко поцеловал её, повторяя: - Я люблю тебя... Люблю... дорогая... любимая... Этим «ты»* будто стирая последние преграды, последние границы между ними. Окончательно отринув всю неловкость и смущение, которые мешали ей любить так всецело и безвозвратно, как подсказывало сердце, Элизабет загорелась, запылала и жадно прильнула к мужу в объятия. И притягивала ближе его широкие плечи, и с той же страстью отвечала на прикосновения. И исступленно сжимала его пальцы, когда своими ласками он чертил невидимые узоры на плечах, груди, руках любимой, попадая в плен её ладоней... И гладила его грудь, очерчивая мягкие волоски, щекочущие её кожу. И летала, летала, утопая в нежности, что он с такой любовью отдавал, оставляя на её теле обжигающие следы от поцелуев. Словно одурманенная, она шептала его имя, когда он срывал с её губ очередной поцелуй, будто не в силах напиться ею, не в силах налюбоваться, не в силах больше сдерживать себя... Дёрнувшись от резкого наплыва боли, прижимаемая горячим телом мистера Дарси, Элизабет вдруг резко вернулась с небес на землю. И вздрогнула, закусив губу... И вдруг испуганно замерла, когда поняла, что он остановился и взволнованно пытается отстраниться. И потянулась к нему, удерживая, успокаивая... - Всё хорошо... - прошептала она, приподнимаясь для поцелуя. - Прошу, не оставляй меня... Почувствовав вкус его губ, она расслабилась, отдаваясь во власть новых и до конца не понятных ощущений. Полностью открытая перед ним, покорённая, опаленная жаром его сильного тела. Мистер Дарси был нежен и ни на секунду не отрывал от неё своего взгляда, выражение которого она по-прежнему не могла разгадать, пребывая в туманно-взбудораженном состоянии сознания. Элизабет лишь крепко прижималась к нему, желая забыться, и ловила поцелуи, которыми он покрывал её лицо и опущенные веки. И чувствовала невероятную любовь, теперь скрепленную не только духовными узами, осознавая, что рядом с ним всегда будет чувствовать себя любимой и желанной. Нарастающая истома, волной поднявшаяся внутри, захлестнула её, отметая мысли, возвращаясь с непонятным ликованием от стона любимого, который вдруг замер, уткнувшись ей в шею... И она поняла, что ей невыразимо хорошо в его руках... - Я люблю тебя, - протянул он, накрывая их обоих одеялом и притягивая жену ближе, так, что она уютно устроилась в его объятиях. Элизабет ответила мужу поцелуем, ощущая, как слипаются глаза и приятное чувство усталости разливается во всём теле. Почувствовав, как улыбаются его губы, едва касающиеся её губ, она провалилась в сон, более не терзаемая ни одним из чувств, что до этого приводили её в такое смятение. Ибо любовь его оказалась самым прекрасным из событий, что могли с ней случиться.

***

Чувствуя тепло на своём лице, Элизабет сначала интуитивно поняла, что пора просыпаться, а после открыла глаза, убедившись, что в комнате светло, и солнечные лучи просвечивают сквозь невесомую пелену балдахина, падая на подушку. Повернув голову, она поняла, что в кровати одна, а на соседней подушке ярким пятном красуется нежный бутон красной розы на короткой ножке, перетянутой шёлковой лентой. Улыбнувшись, она подхватила его и вдохнула дивный аромат, погладив бархат лепестков. Это было очень в духе мистера Дарси, который, видимо, встал гораздо раньше и не смог остаться из-за той кучи дел поместья, которые требовали его участия. Тронутая этим милым знаком внимания, она всё же была разочарована отсутствием мужа, тут же вспомнив всё то, что случилось этой ночью. Как ласков он был с нею, как шептал слова любви и как разжигал огонь своими прикосновениями... Забывшись, Элизабет поняла, что неосознанно дотронулась губами до бутона, сжимаемого в ладони, и что на стебле нет шипов, которые, должно быть, мистер Дарси попросил срезать, чтобы не дать ей уколоться... Мягкие шаги и шелест юбок вдруг вернули Элизабет обратно в реальность, и она поняла, что Эмма так и не пришла её будить, как она просила ещё с вечера. И горничные из чувства такта приглушенно занимаются своими делами в гардеробной, воспользовавшись другим входом из коридора. Откинув скользящую ткань балдахина, она набросила на плечи халат, лежащий на спинке одного из кресел, подозревая, что его принёс сюда мистер Дарси, и прямо босиком прошла к большим окнам, осознавая, что спала куда дольше обычного. И на улице уже день, а не раннее утро, которое она проспала, отдавшись в сети усталости и волнений первого дня на новом месте. Обычно Элизабет вставала куда раньше, пока весь дом ещё спит, и, наслаждаясь тишиной, невозможной там, где живёт такое количество разговорчивых юных леди, шла на прогулку в сад, с улыбкой встречая пробуждение нового дня. Она и впредь желала поступать также, надеясь, что Джорджиана, которая во время их медового месяца гостила у родственников, разделит с ней эту привычку. Распахнув дверь в гардеробную, она заставила Эмму и ещё одну горничную, держащую в руках кувшин с водой, вздрогнуть и обратить к ней взор. Только сейчас, вынырнув из сетей недавнего пробуждения и воспоминаний о прошедшей ночи, Элизабет осознала, что вся прислуга, конечно, знала, что мистер Дарси провёл ночь у неё в спальне, и теперь они ждали момента, чтобы сменить постельное бельё, в то время как она будет умываться и переодеваться к завтраку. То обстоятельство, что даже служа такому благородному семейству как Дарси, прислуга будет шептаться о личной жизни хозяев, было неизменно всегда и везде. И озаренная этой мыслью, Элизабет вскинула подбородок, чтобы ни одним жестом не выдать своего внезапного смущения, и, копируя невозмутимую манеру общения мистера Дарси, поинтересовалась у Эммы, почему она не разбудила её. Если камеристка немного опешила, то не выказала этого, и так же сдержанно, как Элизабет, проговорила: - Я собиралась, госпожа. Но мистер Дарси попросил не будить вас, пока вы сами не проснётесь. - Что же, усталость после вчерашней поездки и правда сморила меня, Эмма. Благодарю вас. Эмма присела в реверансе и тут же поинтересовалась, желает ли хозяйка ванну, на что Элизабет с сомнением, но всё же ответила согласием, выразив искреннюю благодарность. С сожалением понимая, что это повлечет дополнительную тяжелую работу для прислуги, но надеясь, что женская её часть поймёт это желание в свете недавних событий. И вторая горничная, казалось, только тогда смогла выдохнуть, чтобы кинуться за горячей водой и свежими полотенцами. - Истинная Дарси, - послышался шёпот за дверью, и уже две пары ног суетливо побежали по коридору, а Элизабет про себя усмехнулась, думая о том, как легко влилась в семью, раз даже прислуга сразу признала в ней хозяйскую манеру отдавать приказы - любезно, но при этом очень решительно. Распорядившись насчет платья и завтрака, который, как оказалось, мистер Дарси не сможет разделить с супругой, так как обязанности мирового судьи**, на должность которого он должен был присягнуть в ближайшем будущем, заставили его уехать на целый день, Элизабет отпустила Эмму и, наслаждаясь теплом воды, любовно обнимающей её тело, вспоминала поцелуи и ласки своего мужа. В очередной раз позавидовав самой себе, ведь взаимное чувство в браке с такой разницей в средствах было скорее исключением, о котором светское общество должно ещё не раз напомнить ей решительным неодобрением. Но думать об этом ей больше не хотелось, и, блаженно прикрыв глаза, она с готовностью предвкушала ещё один замечательный день на новом месте. После ванны, пребывая в прекрасном расположении духа, Элизабет с улыбкой отдалась мастерству Эммы, у которой с легкостью получалось справиться с непокорными локонами своей хозяйки, укладывая их в необыкновенно элегантную прическу. И, глядя на результат её трудов, подумала, что раньше она так не наряжалась даже на балы, а не то чтобы просто спуститься к завтраку. Но, пожалуй, и к этому Элизабет тоже могла легко привыкнуть, упиваясь восхищением в глазах своего мужа. И всё же она чувствовала небольшую скованность, когда трапезничала в одиночестве в залитой светом, падающем из больших окон, и очень уютной комнате для завтрака. Хоть этот дом теперь по праву был её, Элизабет не хотелось исследовать все его уголки одной, подобно посетителям, которых пускали осмотреться в отдельные залы в те дни, когда семейство уезжало в город. Поэтому сразу после завтрака она попросила слугу проводить её в библиотеку - место, которое она жаждала увидеть, будучи уверенной, что муж простит ей любопытство и то обстоятельство, что не смог сам показать ей свою святыню. Когда дворецкий открыл двери, и Элизабет увидела открывшиеся перед ней просторы, заставленные книжными шкафами, то поняла, что библиотека теперь будет одной из её любимых комнат. Теплое дерево бесчисленных полок влекло неповторимым запахом книжных страниц, словно шепчущих и манящих взять в руки каждый бесценный экземпляр, хранивший внутри себя целый мир. И, блуждая между стеллажей, она бережно дотрагивалась до книжных корешков, не зная, на чём остановить взгляд. Массивы шкафов, простирающиеся до самого потолка, заставляли задирать голову, чтобы осознать их высоту. И Элизабет подумала, что для того, чтобы достать книгу с верхних рядов, придется звать лакея, ибо ездящая лестница, существующая специально для этого, выглядела просто непомерно высокой. Образ самой себя, балансирующей на этой лестнице и запутавшейся в юбке, показался ей весьма неприглядным, хоть и забавным, и почему-то в голове зазвучал надменный голос леди Кэтрин, выговаривающей мистеру Дарси, что от такой неслыханной фантазии содрогнутся вековые стены Пемберли. Наконец, выбрав несколько книг по вкусу, Элизабет уютно устроилась в широком кресле у окна, через которое на стол падало несколько солнечных пятен. Слуга тут же принёс ей плед и предложил разжечь камин, но Элизабет довольствовалась только пледом и закрытой жаровней, мечтая об уединении и не желая утруждать его ещё и слежкой за огнём***, и утонула в сюжетных поворотах и картинах, подбрасываемых ей собственным воображением, совершенно забыв о времени. Дворецкий заходил справиться об обеде, но Элизабет попросила отложить трапезу и прервалась лишь на чай, поданный в её покои, решив дождаться мужа и с прежним воодушевлением погружаясь в чтение. Только услышав бой старинных часов, она подняла голову от книги, заметив, что день уже клонится к вечеру, и свет, ложащийся на страницы, становится золотым. И судя по робкому топоту, лакей мнется под дверью, не зная, уместно ли будет прерывать хозяйку. Элизабет с улыбкой захлопнула книгу, решив всё-таки не томить его ожиданием. Но не успела она встать и оправить складки платья, как двери библиотеки с шумом отворились, и мистер Дарси собственной персоной появился перед ней, озабоченно морща лоб. - Дорогая, Элизабет, - начал он издалека, не замедляя шаг, - простите меня. Я так задержался! Но, уверяю, если бы я знал, что это займет столько времени... - Я ждала вас, - улыбнулась она, с удовлетворением замечая, что строгие морщинки на его лице разглаживаются, а губы вторят её улыбке. - И прекрасно провела время, если, конечно, вы простите меня за вторжение в библиотеку. - Это ваш дом. Можете делать всё, что пожелаете, - ответил он и, воспользовавшись их уединением, не стал церемониться, поцеловав Элизабет, как только она протянула ему руку для приветствия. И вихрь, с которым он ворвался в этот застывший мир книжного царства, неся с собой холодный свежий воздух с улицы, закружил её, даря неповторимое ощущение тепла его губ. И мурашки с прежней силой, словно бабочки, разлетелись по всему телу, взмывая с кончиков пальцев, обнявших его плечи. Поймав себя на мысли о том, что, к собственному стыду, она уже подумывает о грядущей ночи, Элизабет покраснела, но тут же улыбнулась, когда мистер Дарси посмотрел на неё совершенно опьяневшим взглядом, видимо, думая о том же самом. Залюбовавшись тем, как красиво закатное золото плещется в его глазах, Элизабет не сразу заметила, что супруг, задержав её ладонь в своей, снова озабоченно нахмурил брови. - По моей вине вы ещё не обедали, и я намерен исправить эту несправедливость, - заявил он, настойчиво утягивая жену к дверям. - Полагаю, вы ещё в образе, - улыбнулась она, заметив, что перед тем, как найти её, мистер Дарси переоделся и выглядит строго, но очень элегантно. И тут же представила его в судейской мантии. - Надеюсь, правосудие восторжествовало? Он легко улыбнулся, сверкнув глазами, и, пропуская жену вперёд, неосознанно подвинулся ещё ближе, так что она почувствовала от его сюртука тонкий запах лаванды, мешочки с которой горничные часто подкладывали в стопки со свежим бельем. - Судебное разбирательство ещё не окончено. Но, не сомневайтесь, все подлецы будут наказаны согласно букве закона. - Я так и знала. Ради этого стоило подождать. Подхватив мужа под локоть, по пути в столовую, Элизабет тут же рассказала ему о книге, которая так увлекла её, сопровождая рассказ остроумными комментариями и замечаниями. По его усталому виду она поняла, что у супруга был трудный день, и всё, чего она хотела - чтобы он улыбнулся, прогоняя напряжение, тенью укрывшее его красивое лицо. Когда они вошли в столовую, мистер Дарси уже смеялся над забавными замечаниями своей жены, сумевшей так непринужденно заставить его забыть об усталости.

***

Дни сменялись днями. Элизабет освоилась с новым положением, чувствуя себя в роли хозяйки Пемберли так естественно, будто была рождена богатой дамой. Но при этом она ничуть не утратила веселого нрава, гармонично сочетающего легкость в общении с окружающими и живость, придающей её манерам такую непосредственность. И все обитатели поместья полюбили хозяйку всем сердцем, хотя бы за то, что благодаря присутствию молодой жены мистер Дарси постоянно пребывал в бодром состоянии духа, сменив временами присущую ему угрюмость на небывалое добродушие. Во всяком случае, улыбался он гораздо чаще, чем прежде, что не могло не отразиться и на прислуге, радующейся тому, что миссис Дарси оказалась такой милой, благоразумной и любезной дамой, а не надменной и капризной наследницей какого-нибудь богатого лорда, как они боялись. О чём Элизабет узнала, случайно услышав разговор горничной и лакея, столкнувшись с ними в одной из галерей. Позже она написала об этом отцу, любившему от души посмеяться, снабдив повествование красочными описаниями выражений их лиц, опешивших от её внезапного появления. И мистер Беннет не заставил себя ждать, в следующем же письме поздравив Элизабет с таким скорым признанием среди слуг. В том же письме он напомнил ей про одно колкое замечание леди Лукас, ещё тех времен, когда Элизабет не было и двенадцати, и они с Шарлотт ждали, когда, наконец, матушки пойдут пить чай, оставив дочерей наедине с их девчачьими разговорами. «Дорогая, твоя Лиззи заболтает даже камень», - доверительно сказала леди Лукас миссис Беннет, после того, как Элизабет, заметившая, что матушки заговорились и не собираются просить Хилл подать чай, взяла на себя смелость завести разговор о дальней родне своих гостей, с которой Лукасы мало поддерживали связь, однако упоминали о той охотно. И утомила леди Лукас расспросами до такой степени, что та сама попросила у миссис Беннет стакан воды, так как во рту у неё пересохло. Желаемый результат был достигнут, дамы велели подать чай в малую гостиную, и Элизабет с Шарлотт вздохнули с облегчением. Но после этого Лукасы стали выделять Элизабет среди остальных дочерей Беннет, памятуя о её внимательности к мелочам и хороших манерах. Мистер Беннет тогда охотно разрешил Элизабет чаще видеться с Шарлоттой, иронизируя по поводу двух разумных зёрен, нашедших друг друга среди крапивы и чертополоха. И Элизабет, даже не до конца понимая значение острот своего отца, осознала, что её умение задавать разговору нужный тон и находчивость на остроумные ответы поощрялись мистером Беннетом, и в его глазах выделяли её среди других сестёр. Повзрослев, Элизабет всё больше замечала, как похожа на отца и в то же время осознавала природу различий между ними, ведь в отличие от своей дочери, чувствующей себя непринужденно, пожалуй, в любой благопристойной беседе, мистер Беннет предпочитал людям книги, не желая утруждать себя долгими разговорами о малозначащих для него вещах. Но, тем не менее, она оценила тонкий намёк отца на необходимость найти общий язык ещё и с сестрой своего мужа, которая благодаря стараниям мистера Уикхема до сих пор слыла гордячкой среди Хартфордширдских кумушек. Хотя абсолютно не волновалась по этому поводу, помня, какой скромной девицей показала себя Джорджиана при их первом знакомстве. И какой нежной и тонкой была душа девушки, увлеченная музыкой. Будто она сама была мелодией, что рождалась её пальцами, так трогая сердца. Элизабет знала, что мисс Дарси замкнута и немногословна, что нередко принималось обществом за высокомерие, и опасалась лишь того, что Джорджиана может почувствовать себя неловко теперь, когда нежное внимание мистера Дарси предназначалось не только младшей сестре, но ещё и молодой жене. Поэтому, когда Джорджиана вернулась в Пемберли, Элизабет была с ней настолько добра и доверительна, что юная мисс Дарси, подобно брату, расцвела на глазах, сознаваясь Элизабет, что о такой старшей сестре она и мечтала. Однако до того, как Элизабет услышала такое трогательное признание из её уст, произошло одно событие, которое тенью легло на первые месяцы её безмятежного супружества. Это случилось в день приезда Джорджианы от графа Мэтлока**** - брата покойной леди Энн Дарси и леди Кэтрин де Бёр, у которого Джорджиана гостила во время медового месяца новоиспеченных супругов. Помня о хороших манерах полковника Фицуильяма - младшего сына графа и кузена мистера Дарси - при их знакомстве прошлой весной в Кенте показавшего себя истинным джентльменом, Элизабет надеялась на то, что глава семейства окажется столько же любезным господином, не рискнувшим выразить своё неодобрение, если бы таковое имело место, в стиле, к какому обычно прибегала леди Кэтрин. Но её надежды на благоприятный исход оказались ложными. Джорджиана утомилась в пути, что было заметно по её уставшему лицу, и, проводив девушку в гостиную, Элизабет решила ненадолго оставить сестру и брата, впервые деливших свое уединение с новым членом семьи. Она вышла под предлогом справиться у дворецкого о готовности столовой к обеду, а потом, выждав некоторое время, вернулась обратно, сочтя свою задержку достаточной - и для того, чтобы дать родственникам время на приветствие, и для того, чтобы не показаться при этом нелюбезной по отношению к золовке. Но когда она вернулась в гостиную, Джорджиана густо покраснела, а выражение лица мистера Дарси, судорожно сжавшего в руке белый конверт, говорило само за себя. Он был зол и смущен одновременно. И Элизабет поняла, что Джорджиана привезла от родни ответ на ежегодное приглашение мистера Дарси провести рождество в Пемберли. И данный ответ по-видимому является отказом нанести визит из-за того, что граф Мэтлок, решивший так ясно выразить своё мнение, не хочет находится в одном доме с девицей настолько неподходящей его племяннику. Элизабет давно хотела завести разговор с мистером Дарси на эту тему, догадываясь, что леди Кэтрин непременно постарается отвратить от неё всех членов семьи Дарси, не знающих Элизабет лично и доверяющих мнению почтенной дамы. И ей хотелось подготовить мужа к такому развитию событий, зная его гордый нрав и резкость на принятие решений. Но счастливые дни в его компании и нежелание настраивать себя на трудности отвлекло её внимание от подобных размышлений, и теперь, видя опасный блеск в его глазах, и пальцы, стискивающие бумагу, как эфес шпаги, готовой ужалить каждого, посмевшего нанести оскорбление жене, она занервничала, желая немедленно поговорить с ним. - Мисс Дарси, вы еле держитесь на ногах! Дворецкий уверил меня, что обед готов, но мы вполне можем отсрочить трапезу и попросить подать чай, пока вы не отдохнёте с дороги. Кажется, Джорджиана поняла намёк и ухватилась за эту возможность, не желая присутствовать при столь неприятном разговоре, ведь сама она во всём поддерживала брата и искренне не могла понять тех, кто был не согласен с его выбором. - Конечно, я бы желала умыться и переодеться. Но мне не хочется заставлять вас ждать, и я могла бы попросить подать обед в свои покои. - Как пожелаешь, - отозвался мистер Дарси, отвечая сестре, но глядя на свою жену, чьи глаза так красноречиво выдавали намерение остаться наедине. - Но мы непременно ждём тебя к чаю. Джорджиана неуверенно покосилась на брата, но возражать не стала, направившись в сторону дверей и легко кивнув Элизабет напоследок. Как только она вышла за дверь, мистер Дарси сразу же подошел к Элизабет, кажется, уже приготовив речь. А она лишь спокойно взглянула ему в глаза, однако предчувствуя приближение бури в своей душе. Подобно тому, когда солнце уже зашло за тучи, и на горизонте сверкают зарницы, но деревья пока непоколебимы ветром, а воздух ещё не тронут первыми каплями дождя.