Шпильки и кружева

Ужин проходил натянуто, и разговоры совсем не клеились. Мистер Дарси был мрачнее тучи и только для видимости поддерживал беседу. И каждый раз, когда он кидал в сторону Элизабет хмурый взгляд, она чувствовала себя, как подстреленная птица, которая вопреки всем законам природы отчаянно продолжает полет, истекая кровью и каждую секунду предчувствуя следующий выстрел. Миссис Дарси задавала вопросы, говорила о погоде, интересовалась вкусами гостей и следила за сменой блюд, оставаясь любезной, но неуловимо отстранённой для окружающих, изо всех сил борясь с желанием прекратить весь этот фарс и сорвать с лиц некоторых гостей улыбчивые маски, прогнившие от двуличия и лживости тех, кто с такой дерзостью и уверенностью носил их, скрывая то, что отравляло сердца и умы. Заметив натянутость в поведении хозяев дома, мисс Бингли в свойственной ей жеманной манере рискнула взять на себя обязанность развлечь компанию и сыпала курьёзными случаями из светской хроники столицы, а также различными слухами о жизни известных лиц, что с радостью было встречено её сестрой, которую, кроме сплетен и нарядов, обычно мало что интересовало. Мистер Гаррисон отпускал ироничные комментарии по поводу этих историй, но при этом взгляд его был напряжен и холоден, а шутки больше не казались искрометными, скорее вымученными, но они были уместны, и, похоже, кроме Элизабет никто не заметил в нём перемены. Мистер Хёрст, увлекающийся исключительно своим рационом, охотой и рыбалкой, занимался поглощением ужина, редко вставляя в реплики супруги одобрительные фразы, а мистер Бингли, как мог, пытался оживить эту беседу и заразить своим энтузиазмом жену, но Джейн, словно чувствуя настроение сестры, была молчаливее обычного, украдкой посматривая на Элизабет и почему-то нервничая. Одни лишь Гардинеры вели себя привычно, но о них, казалось, все забыли, и только хозяйка дома пыталась вовлечь их в разговор, который, не поддерживаемый остальными гостями, затухал, как искра под отсыревшей веткой. Разве что Джорджиана скромно обращалась к миссис Гардинер, по-видимому, обрадованная этим соседством оттого, что ей не надо было чаще положенного отвечать мисс Бингли, которая так и норовила узнать её мнение по любой обсуждаемой теме. Вскоре речь зашла об известном на весь Лондон бароне N., который слыл человеком сколь богатым, столь и увлекающимся, и не так давно спустил большую часть своего наследства за карточным столом в одном из светских салонов. Миссис Хёрст утверждала, будто слышала, что от горя он совсем одичал и прозябает в одном из семейных провинциальных домов, защищенных от продажи майоратом*, не выезжает в свет и не приглашает гостей, и, поговаривают, обратился к чернокнижию, чтобы вернуть себе удачу в игре. — Какая чушь! — не сдержавшись, почти грубо высказался мистер Дарси, который до этого настолько редко вставлял реплики в общую нить беседы, что о нем почти забыли, и теперь с некоторым испугом обратили взгляды в его сторону. — А я согласен с Дарси, — тотчас пришел на помощь другу мистер Бингли. — В нашем цивилизованном обществе верить в колдовство и прочую ерунду просто немыслимо! Неужели кто-то действительно может говорить об этом всерьёз?! Мисс Бингли бросила мимолетный укоряющий взгляд в сторону мистера Дарси, так резко прервавшего веселье гостей, но обратилась всё же к своему брату, чьё высказывание, она, видимо, сочла ещё более неуместным: — Дорогой Чарльз, никто не говорил о вере в тайные силы, лишь о том, что напуганный и отчаявшийся человек готов на любые ухищрения, лишь бы вернуть утраченное. Порой на такие сомнительные и глупые авантюры, что просто невозможно не посмеяться над этим, — со знающим видом и лёгкой усмешкой на красивых губах разъяснила она, обращаясь к мистеру Бингли, словно к ребенку, что было с неодобрением замечено как Джейн, так и Элизабет, которая не смогла промолчать: — Я согласна с этим высказыванием, мисс Бингли, но, по правде, всегда думала, что если человек в благоприятных условиях жизни ведёт себя пристойно, разумно и по совести, то и в беде не изменит своим привычкам и принципам. — То есть вы утверждаете, что барон — человек изначально сомнительной репутации, легкомысленный и ненадежный? Вы не оставляете ему ни единого шанса? — вдруг спросил мистер Гаррисон, оторвавшись от бокала вина, к которому он то и дело прикладывался на протяжении всего ужина. — А как же воля случая и непредвиденные обстоятельства? Иногда они играют в судьбах людей решающую роль. — Каждый человек сам кузнец своей судьбы, — отозвался мистер Дарси, чуть наклонившись вперед и тяжелым взглядом впиваясь в своего собеседника. — Он игрок и должен был быть готов к такому финалу. В этой ситуации нет ничего удивительного или непредсказуемого, и теперь барон N. должен понести наказание за свою опрометчивость. Его поступки явно указывают на малодушие и неразумность, которые для уважающего себя джентльмена не просто опасны, но и губительны. — Мистер Дарси как всегда строг и непримирим, — улыбнулась миссис Хёрст, откладывая вилку и едва прикасаясь к губам кончиком салфетки. — И редко кому удаётся вызвать его одобрение, не так ли, миссис Дарси? — Именно так. Поэтому его мнение так ценно для тех, кто желает взглянуть на ситуацию без прикрас, — невозмутимо подтвердила Элизабет, краем глаза заметив одобрительный наклон головы мистера Дарси, но глядя на мисс Бингли, которая, будто невзначай переглянулась с сестрой, посылая той едва различимую улыбку.   — А что по этому поводу скажете вы сами? — снова обратился к Элизабет мистер Гаррисон, чуть сузив глаза, наполненные глубокой и бездонной синевой, словно небо взглянуло на неё из-под ресниц. — Мы хотим знать и ваше мнение. — Не знаю, чего вы так ждёте, мистер Гаррисон, — решительно встретив его взгляд, ответила Элизабет, стойко выдерживая и пристальное внимание сестёр мистера Бингли, которые, как обычно, пытались заманить её в сети двусмысленных фраз и разговоров, мало её увлекающих, а в свете последних событий даже раздражающих. — Я не интересуюсь картами, и мне сложно понять господина, готового рисковать своим благополучием ради возможного выигрыша, зная о последствиях и полагаясь лишь на удачу. Что до колдовства, то история знавала желающих вернуть утраченное любой ценой, как выразилась мисс Бингли, и в своём стремлении опустившихся гораздо ниже любого проигравшегося в азартные игры человека. Я не берусь судить его. Мисс Бингли мигом перестала улыбаться, вопрошающе и даже испуганно взглянув на мистера Гаррисона, но его пристальный взгляд был прикован к Элизабет, и она решительно не отводила свой, смело выдержав эту незримую борьбу, понятную лишь им одним. Но Джейн вдруг неожиданно звякнула вилкой, отвлекая их друг от друга, и мягко сменила тему, дав обществу возможность перейти к обсуждению более житейских вещей, вроде живописи, новых постановок в театрах и предстоящих увлекательных путешествий этой весной, которая была уже не за горами. После ужина компания переместилась в гостиную, где, как это было заведено, разделилась на группы, занятые картами, музыкой или разговорами о политике. А сегодняшний вечер обещал гостям и танцы, которых уже который день добивался мистер Бингли. И хотя количество дам и джентльменов не совпадало, многие с радостью приняли эту идею, особенно юные наследники мистера и миссис Гардинер, появившиеся в зале после ужина и тут же упросившие Джорджиану сыграть для них. И пока остальные тешили себя более степенными занятиями, танцоры разнообразили вечер улыбками и неиссякаемой жизнерадостностью, пронизывающей каждый их шаг и поворот. В конце концов даже скромная Джорджиана поддалась очарованию своих непоседливых гостей и согласилась танцевать с одним из мальчиков, пока мистер Бингли уговаривал на танец Джейн, а также супругов Гардинеров и Хёрствов. Элизабет охотно взялась сыграть для них, так как танцевать ей не хотелось, а вот быть частью вечера, при этом оставаясь в стороне, оказалось наиболее подходящим для её настроения выбором. И она всецело отдалась этому занятию, совсем упустив из вида как мистера Дарси, оставшегося сидеть возле мисс Бингли, что-то увлеченно ворковавшей в его сторону, так и мистера Гаррисона, задумчиво бродившего вокруг танцующих. И поэтому не заметила, когда последний оказался рядом с роялем и в промежутках между двумя быстрыми пассажами вдруг обратился к ней с неожиданным заявлением: — Миссис Дарси, я уверен, что вы слышали наш сегодняшний разговор с мисс Бингли в старом крыле дома… — Не понимаю, о чем вы, — коротко бросила она, не моргнув и глазом, хотя пальцы её чуть дрогнули, едва не пропустив нужную клавишу. — Я узнал запах ваших духов, вы определенно были там. Осмелюсь сказать, хотя, скорее всего, вы не поверите, я согласился на этот спектакль, когда ещё не знал вас, по собственной глупости, недальновидности и из хвастовства, но теперь, можете быть уверены, мои поступки продиктованы исключительно моими собственными желаниями и стремлением оправдаться перед вами. Элизабет промолчала, следя за нотами, но ощутила, как в ней вспыхивает прежнее негодование, побуждающее её покинуть общество этого господина и не слушать его сомнительных объяснений, хотя сделать это она не могла, вынужденная оставаться на месте и доиграть куплет. Стиснув зубы, хозяйка дома мельком взглянула в сторону мужа, но тот не смотрел на неё, что-то непринужденно отвечая мисс Бингли, томно обмахнувшейся веером и загадочно улыбнувшейся ему. И, отчего-то рассердившись ещё сильнее, Элизабет с усердием ударила по клавишам, неосознанно делая мелодию быстрее и надрывнее, так, что танцующим пришлось ускорить темп, из-за чего Джейн снова бросила в её сторону озадаченный взгляд. — Дайте мне ещё один шанс! Всего шанс, прошу вас, — снова тихо проговорил мистер Гаррисон, чуть наклонившись к ней, делая вид, что всматривается в нотный стан, как будто готовясь перевернуть страницу. — Я не хочу покидать ваш дом, оставаясь для вас мерзавцем и лжецом. Элизабет, по-прежнему хранившая молчание, лишь закусила губу, дожидаясь момента, когда музыка постепенно затихнет, а танцующие завершат последнее па, обрадованно аплодируя друг другу. Под этот гул голосов и шелест платьев, она поспешно встала из-за инструмента и прежде чем уйти, бросила мистеру Гаррисону едва слышное: — Просто оставьте меня в покое. Этим вы, возможно, сможете оправдаться, хотя моё мнение о вас навсегда останется неизменным. Перехваченная миссис Гардинер, Элизабет осталась возле неё, даже не обернувшись, чтобы узнать, куда далее отправился мистер Гаррисон, но на душе у неё было неспокойно. Странное предчувствие, что ещё ничего не кончено, и этот господин, прежде чем исчезнуть, доставит немало хлопот, не покидало её. Но ещё большее расстройство доставляла холодность мистера Дарси, который за весь вечер едва ли пару раз взглянул в её сторону. И если один из этих взглядов был похож на прежний, любующийся и полный тоски, словно он отчаянно скучал по ней, но не мог позволить себе открыть чувства на публике, то другой был тяжелый и колючий, проникающий под кожу, выпытывающий, и она снова почувствовала, что обманывает его доверие, хотя ей приходилось скрывать правду ради него… ради незапятнанного позором будущего Пемберли и их семьи. Ради чувств, что проходили первое испытание на прочность в свете их неопытности как супругов и сложности характеров обоих, подвергнутые чужому злому глазу и отвратительным козням, о которых раньше Элизабет читала только в романах.

***

Тусклый свет дрожащего пламени разгонял сгущающуюся темноту, но Элизабет всё равно чувствовала волнение и даже недомогание, тяжёлым грузом навалившееся на неё из-за бессонницы и огорчений последних дней. Сын лакея, юный Алан, держал свечу, провожая госпожу до покоев, хотя обычно эту обязанность исполнял её супруг, даже в свете последних событий остающийся внимательным к таким мелочам. Но сегодня, сразу после окончания вечера, прибыл верховой** со срочным письмом для мистера Дарси от адвоката из Лондона, и, извинившись, хозяин дома удалился в кабинет, оставив жену на попечение мистера и миссис Рейнольдс. Алан в этот момент находился рядом и так мечтательно смотрел на миссис Дарси, стеснительно прося разрешения проводить госпожу до её покоев, что без того переживающее сердце Элизабет дрогнуло, и она попросила его сделать это даже без сопровождения дворецкого, который в силу своего почтенного возраста нуждался в отдыхе даже больше хозяев дома, хотя и никогда не признался бы в этом. И после недолгих возражений мистера Рейнольдса, который строго соблюдал все приказы хозяина и не желал отпускать миссис Дарси только с одним мальчиком, ей всё же удалось найти нужные слова и уговорить любезного слугу отправиться на покой вместо ходьбы по лестницам и коридорам, где хозяйке дома ничего не грозило, кроме темноты и сквозняков. Но напряжение и тревога всё равно не покидали её, и сейчас она бы предпочла находиться в компании мужа, который, несмотря на угрюмое молчание, одним своим присутствием создавал ощущение защищенности и тепла. Возможно, им удалось бы перекинуться парой фраз и даже уладить то нелепое недоразумение, которое теперь Элизабет не могла воспринимать никак по-другому, желая скорейшего его разрешения, но не зная, как подступиться к супругу, подозревающему её в чём-то и, по-видимому, оскорбленному скрытностью и отрешенностью, которые она демонстрировала последние дни. И при этом не ущемить собственную гордость, через которую Элизабет никогда не переступала даже в мыслях. Темнота владела домом и её сердцем, и ей никак не удавалось с прежней беззаботностью и стойкостью закрыть глаза на произошедшее, постоянно возвращаясь к нему и прокручивая в голове события минувшего дня. Предаваясь размышлениям, Элизабет отрешенно заметила, что мальчик стал идти гораздо медленнее, видимо, залюбовавшись окружающей обстановкой, которую ему не приходилось раньше видеть в столь позднее время - слуги рано ложились спать и рано вставали. Теперь же ему было, о чем рассказать друзьям: путь хозяйки дома и Алана проходил через второй этаж и самую старинную часть особняка, отличающуюся особой красотой и монументальностью, полную просторных открытых галерей и одновременно узких переходов между ними, представлявшихся особенно загадочными в ореоле таинственных отблесков свечей и движущихся по стенам теней. В одном из таких переходов Алан резко остановился, напряженно вглядываясь в темноту, так, что Элизабет, задумавшись, чуть не столкнулась с ним, недоуменно осмотревшись по сторонам. Откуда-то резко повеяло морозным воздухом, словно прямо перед ними нараспашку открыли окно, и вдруг... высокий размытый силуэт, сливающийся с сумраком, стремительно рванулся к ним, обдавая холодом! Так внезапно, что мальчик, отшатнувшись, вскрикнул и выронил из дрогнувших пальцев подсвечник, отчего слабое мерцание свечей потухло, и всё вокруг погрузилось в кромешный мрак... Скрипнувшая где-то совсем рядом половица заставила Элизабет покрыться мурашками; Алан же взвизгнул от страха и бросился прочь, в панике позабыв про свою госпожу, застывшую во тьме подобно каменным статуям, в изобилии встречающимся в галереях Пемберли. Однако как только торопливое эхо шагов мальчика стихло, Элизабет, превозмогая своё смятение и сжав кулаки, решительно шагнула вперед, дальше по узкому коридору, ощущая чьё-то присутствие и почти уверенная, что тот загадочный силуэт принадлежит вовсе не призраку, бродившему по старинному особняку, как это описывалось в готических рассказах Анны Радклиф. Раздавшийся в абсолютной тишине шёпот мистера Гаррисона лишь подтвердил её опасения: — Миссис Дарси, прошу прощения, что напугал мальчишку, но я просто должен был увидеть вас! Перед Элизабет открылась дверь, ведущая в ту самую картинную галерею, где висели портреты родителей мистера Дарси, и через которую надо было пройти, чтобы добраться до покоев, а едва заметные отблески свечей давали понять, что её навязчивый гость заблаговременно поджидал хозяйку дома, устроив весь этот спектакль для прислуги в надежде поговорить с ней наедине. Пройдя внутрь и прикрыв за собой дверь, Элизабет решительно прошла мимо мистера Гаррисона, держащего свечу, не удостоив его ни взглядом, ни словом. Но он бросился следом за ней, будто тормозя её каждой брошенной под ноги фразой: — Я знаю, что у меня мало времени, и сейчас сюда сбегутся слуги, но, послушайте, дайте мне хоть пару минут, одно мгновение, чтобы доказать вам… чтобы объяснить, что я не хотел вам зла! — Неужели? — резко остановившись, Элизабет повернула голову, пронзая мистера Гаррисона горящим от возмущения взглядом, в надежде заставить его замолчать. — Вы явились в дом моего мужа, доброго христианина и порядочного человека, с намерением флиртовать с его женой, скомпрометировать её в глазах света, уничтожить её доброе имя и репутацию, и утверждаете, что не желали этого? — Да, вы правы, сначала всё так и было. Я поддался на уговоры одной дамы - глупое пари, тешившее моё не знающее отказов самолюбие и манящее крупным денежным выигрышем, что никак меня не оправдывает. Но когда я узнал вас… всё изменилось… Поверьте, я уже не играл, а если и играл, то не с вами! Я… я… восхищаюсь вами и никогда не думал, что смогу… В порыве негодования, охватившего всё существо Элизабет огнем невысказанного возмущения, так долго бродившего внутри без шанса быть услышанным, она развернулась к мистеру Гаррисону, не давая ему договорить, и, словно горсть пылающих углей, бросила в лицо виновнику своих бед: — Я не хотела слушать вас тогда, не хочу и сейчас! Прошу оставить меня и мой дом! Ваши действия не поддаются никакому пониманию, а извинения никогда не будут приняты! Чтобы не допустить скандала, я вынуждена скрывать от мужа правду и тем поступать, возможно, благоразумно, но нечестно! Из-за вас я вынуждена терпеть в своем доме ложь и лицемерие, и вести светские беседы с теми, кто желает моего падения и позора! Из-за вас я вынуждена переживать все эти интриги не как их жертва, а словно я их... соучастница, что претит как моей природе, так и всем моим принципам!.. Неужели вам этого мало?! Вытянутая, как струна, с пламенем гнева во взгляде, Элизабет пыталась словом, как клинком, ранить своего противника. А мистер Гаррисон стоял перед ней впервые открытый и уязвимый, пораженный и покоренный, и было в его лице что-то отчаявшееся и неукротимое, как у человека, поднимающегося к виселице, но смотрящего лишь на солнце, сияющее у него перед глазами. — Я понимаю и прошу прощения, пусть вы никогда не простите… Но я не могу молчать, не могу не сказать… Знайте, что если бы я мог повернуть время вспять, я всё равно не стал менять ни секунды случившегося, потому что тогда я бы... не встретил вас и не узнал, каково это - быть самым счастливым и одновременно самым несчастным человеком на свете! Остолбенев, Элизабет замерла посреди пустынной галереи, глядя в глаза мужчине, открывшему ей свои чувства столь красиво и впервые искренне, но, тем не менее, унизившего её этим эгоистичным признанием, так как обращено оно было к женщине, навеки преданной другому. И все слова, словно замороженные дыханием ледяного ветра, застыли у неё на губах, пока эту изумленную пустоту не нарушил громкий низкий голос: — Довольно, сэр. Подозреваю, вы сказали всё, что хотели. А теперь прошу вас удалиться в мой кабинет и дожидаться меня там, пока мы с миссис Дарси исправляем последствия вашей дерзости и безрассудства. Ошеломленная, хозяйка дома обернулась к другому выходу из галереи, где в дверях застыла фигура мистера Дарси, высокая и неподвижная. Лицо его было скрыто полумраком, но даже при таком плохом освещении по развороту широких плеч и наклону головы, Элизабет заметила, что всё внимание супруга приковано к мистеру Гаррисону, и, казалось, всем телом почувствовала исходящую от мистера Дарси угрозу. Глядя на его силуэт, словно заполнивший всё пространство перед глазами, она не заметила, как их гость, словно дуновение ветра, проскользнул мимо, растворяясь в тенях, оставляя их одних, стоящих друг напротив друга. Подумав о том, что, возможно, муж хотел найти её в спальне, но, застав одну лишь Эмму, отправился на поиски, Элизабет на мгновение огорченно прикрыла глаза, досадуя на очередную нелепую ситуацию, в которой оказалась. Ведь, если бы не отчаянная выходка мистера Гаррисона, они могли бы, наконец, поговорить и помириться. А теперь она не ведала, что именно успел услышать мистер Дарси и что он мог подумать, застав лишь окончание разговора, а именно безрассудное признание в любви. Произнесенное tête-à-tête, да в такой темной и уединенной обстановке, оно могло означать, что Элизабет желала услышать его и пришла сюда на свидание, а не попала в очередную ловушку интригана! Но не успела хозяйка дома ужаснуться этой мысли и отринуть её, надеясь, что мистер Дарси слишком хорошо знает супругу, чтобы возомнить такое, как двери распахнулись, и мистер Рейнольдс, миссис Рейнольдс, Алан и его отец ворвались внутрь, натыкаясь взглядами на застывшие фигуры своих господ. Немая сцена длилась всего пару секунд, прежде чем дворецкий, задыхаясь от спешки, произнес: — Мистер Дарси, миссис Дарси, я приношу свои глубочайшие извинения! Я должен был лично проводить вас, а не оставлять на попечении глупого мальчишки, который, судя по всему, не дорос даже до помощника конюха! Я готов принять все последствия своего поступка, которому совершенно нет никакого оправдания. Слуга поклонился, извиняясь, а на лице Алана застыло плаксиво-испуганное выражение, демонстрирующее, видимо, ожидание того, что сейчас на бедного старика обрушится весь гнев мистера Дарси и падут высоченные стены Пемберли. Но хозяин дома, хоть и не смог стереть с лица озабоченное и холодное выражение, всё же, смягчившись, подошел к мистеру Рейнольдсу, проговорив: — Вам не в чем себя упрекнуть, уверяю вас! Это я должен извиняться за то, что сам того не желая, напугал Алана, решив выйти навстречу миссис Дарси. Я сам провожу её, а вы отправляйтесь на покой и ни о чем не тревожьтесь. — Не стоит беспокоиться, — добавила Элизабет, глядя на миссис Рейнольдс, заметно переживающую за своего супруга. — Подобное недоразумение могло приключиться с каждым. Она попыталась выглядеть непринужденно и улыбнулась Алану, который оторопело переводил взгляд то на неё, то на хозяина дома, пока отец не подошел к нему и не увёл в крыло дома для прислуги, уверяя, что призрак, которого тот видел - не кто иной, как мистер Дарси, и что по-детски богатое воображение мальчика сыграло с ним плохую шутку. Вслед за ними удалились и остальные, правда почтенный мистер Рейнольдс ещё несколько раз извинился, прежде чем уйти, так как за всю свою долгую службу у семьи Дарси он никогда не попадал в подобные ситуации. И пока хозяин дома успокаивал бедного старика, Элизабет чувствовала нарастающую панику, не зная, чего ей ожидать после того, как они останутся одни. Начать ли ей разговор или дожидаться инициативы мистера Дарси, который, похоже, сам был далек от спокойствия и терпеливости. Когда, наконец, супруги остались наедине, мистер Дарси уверенно предложил Элизабет руку и повёл в сторону покоев, при этом не проронив ни слова, что ещё больше усилило её тревогу. Она подумала о том, что если они не объяснятся друг с другом, то предстоящий разговор мужа с мистером Гаррисоном может иметь самые плачевные последствия. Поэтому, когда впереди показались двери её спальни, она повернула голову и только хотела обратиться к нему, как мистер Дарси, предупреждая её слова, кинул на супругу тяжелый взгляд, спрашивая первым: — Разрешите ли вы зайти к вам, миссис Дарси? Так как немного позже я буду занят одним важным делом, не требующим отлагательств. — Конечно, я разрешаю, — поспешно ответила Элизабет, заходя внутрь комнаты, дверь в которую мистер Дарси любезно придержал, пропуская супругу. Спальня встретила хозяйку тишиной и теплом, исходящим от камина и специальной закрытой жаровни, заблаговременно ждущей её возле кровати, но несмотря на это Элизабет никак не могла согреться, чувствуя лишь холод и дрожание пальцев, с которым она не могла справиться, вцепившись в концы мягкой шали, обнимающей её за плечи. Она повернулась в сторону мужа и вдруг осознала, что после их злополучной ссоры не видела его в своих покоях лишь несколько дней, а, казалось, прошла вечность после того, как они отняли у себя право вот так стоять и рассматривать друг друга. И что ей отчаянно не хватало его присутствия, уютного и согревающего. Его рук, что обнимали её с таким трепетом. И его губ, с которых срывался волнительный шепот, такой нежный и искренний, что сердце пылко билось в груди, а уста искали его поцелуев. А сейчас мистер Дарси стоял перед ней скованный недопониманием и такой чужой, его мысли были для неё загадкой, и она многое бы отдала, чтобы суметь разгадать её. Но, вопреки этому терзавшему душу впечатлению, Элизабет приготовилась выслушать всё, что мистер Дарси хотел сказать, твердо решив не готовить меч и щит, чтобы обороняться, как это было прежде. Ведь они не были врагами, а истина состояла в том, что сейчас она была открыта перед ним и любила… так сильно любила его, только в этот момент осознав, что скрывала правду не только ради того, чтобы уберечь доброе имя и безукоризненную репутацию их семьи, но и потому что не хотела причинить мужу боль разочарования в тех, кого он считал друзьями, неспособными на подлость и ложь. Мистер Бингли оказался единственный чистым сердцем цветком в терновнике с колючками, но козни его сестёр всё же не могли не очернить старую дружбу, которая теперь, в свете действий мисс Бингли и миссис Хёрст, могла безвинно пострадать, как и сама Элизабет. Мистер Дарси шагнул к ней, решительно вскинув подбородок, а Элизабет лишь смотрела в его темные глаза в надежде уловить в них хотя бы тень тех нежных чувств, что она так мучительно переживала.