Дьявол нам не нужен. И в людях зла хватает.
— Все плохо! Все плохо, плохо, плохо! — громко возмущался Рафаэль, все же поднимаясь на ноги с холодной после ночи черепицы, и ставя руки в бока, как волнующаяся о своем цыпленке курица распушивает перья, — все очень плохо! — Поэтому ты уходишь, ага, — Себастьян кивнул головой и зевнул, показывая, что ему совершенно неинтересен побег своего коллеги от реальности (хотя на самом деле он был готов ударить беловолосого просто чтобы выпустить пар, или хотя бы заставить его заткнуться). — Ты в своем репертуаре. Ничего больше от тебя не ожидал. — Я не сваливаю! — ангел отцепил от воротника большую красивую брошь — фибулу, — сделанную в виде рубиновой капли крови, украшенной серебряными узорами в виде переплетающихся листьев, — я иду за помощью! — Рафаэль щелкнул застежкой, с усилием и напряжением провел в воздухе линию, словно бы резал пространство (явно редко делал это), и оглянулся на демона. — За Нефилием. Он точно в этом разберется и снимет защиту, — больше ничего и никого не слушая, юноша шагнул во взявшийся из прочерченной невидимой линии белый круг в воздухе и исчез. — И у кого, простите, он украл такую штуку? — раздраженно спросил у самого себя демон, не заметив, что говорил вслух, потому как сильно завидовал Рафаэлю. Проходы в пространстве, — проще говоря, телепорты, — сейчас только разрабатывают, и то очень медленно, потому что недавно какой-то не самый умный маг телепортировался, да так неудачно, что оказался замурованным в земле по пояс так, что и не вытащишь, потому такую штуку ох как сложно раздобыть даже таким «великим» и известным (уже без кавычек) существам как Рафаэль. — Чёрт бы тебя побрал с твоими задумками, белобрысый. Себастьян с досадой щелкнул по заплесневелой черепице, ведь его отношения с великодушным ангелом были настолько натянутыми, что удивительно, как они еще не лопнули. Послышался странный недовольный глухой звук, будто что-то рушится, но где-то вдалеке, а не здесь. Демон в недоумении оглянулся, чтобы посмотреть, но тут провалился вниз, в дом, под черепицу, от неожиданности рефлекторно заорав, что его убивают. Но все тут же стихло. Поглотив беднягу, крыша снова вернулась в свое прежнее состояние, будто бы ничего и не случилось. Кажется, ей было все равно, что, на самом-то деле, не очень удивляет. *** Элис сидела с красным фонарем в обнимку, окруженная плотной мглой, и думала. Точно сказать, о чем она думала, было нельзя: кажется, что её мысли были обо всем на свете. О людях, о мире, о счастье, о несчастье, о револьверах, о том, что все религии ошибочны, и одновременно верны, — в какой религии вы видели красный дым?! — о прошлом, о настоящем и о том, что каждого человека всегда кто-то где-то ждет. Проблема лишь в том, что «кто-то» и «где-то» может не совпадать, потому что совпадения редки, оттого в мире так много одиноких людей. Девочка еще много о чем думала, чаще всего на отвлеченные темы, но все время философские размышления Элис прерывались мыслями о том, что она лишилась семьи. По правде говоря, виконтесса сомневалась, что семья у неё когда-то была. Семьей можно было назвать Михаила, — ведь он любил её всем сердцем и отдавал всего себя на её воспитание и на само её детство, — но больше никого. Отец приезжал раз в несколько лет, потому что мама его ненавидела по непонятной причине, отчего виделись они с дочерью редко. Но даже в такие случайные встречи сложно было сказать, что Элис важна графу Найт, и он по ней скучал и волновался. Саймон рассказывал истории, болтал глупости о свои путешествиях, отвлекался на телефонные разговоры, и никогда не спрашивал, как у его девочки дела. Виконтесса часто раньше думала, что она в этой семье родилась случайно, и малочисленные холодные встречи с родителями были тому подтверждением. Пока шло время, заполненное раздумьями, лежанием, сидением на черном водянистом полу, и рассматриванием красного фонаря, Элис не раз корила себя, что задавала так мало вопросов красному дыму. Нужно было как можно больше узнать о своем прошлом и будущем, прежде, чем возвращаться! Хотя бы расспросить про отношения Эклиптии и Саймона, это ведь было важно для неё раньше, перед всеми этими событиями. Хотя, возможно, это не так уж и важно сейчас, в настоящий момент, ведь умерших не вернуть в белый мир. В любом случае, те длинные и скучные минуты, часы, а может даже и дни — как ни крути, а время наверняка в разных мирах для разных людей идет по-разному, — были проведены виконтессой с пользой, если, конечно, раздумья о вечном и самокопание являются пользой. И хотя горечь по умершим родственникам и друзьям у неё не прошла, Элис поняла, что у неё, на удивление, все хорошо. Когда они с Михаилом читали в библиотеке, смерть родителей у главного героя обычно описывалось как «боли в груди», «слезы», «истерика» и зависимости, чаще всего алкогольная. У девочки же такого не было, и она чувствовала облегчение, считая, что раз у неё все в порядке, и ничего не болит, ни голова, ни грудь, то, значит, её жизнь после пробуждения будет вполне себе сносной, особенно, если её и вправду ждут. И невдомек было малютке, что в сером мире люди не чувствуют боль.***
На крыше снова появился белый дымчатый круг, из которого сначала, прихрамывая, вышел мужчина с тростью, которому на вид было лет двадцать шесть, но точно не больше, его лицо было красивым: треугольным, с широкими темно-коричневыми, почти черными, бровями и выразительными бордовыми, или, может, чуть краснее, глазами, но обычно взгляд на них долго не задерживался, и все сразу же восклицали: «У вас волосы синие!», как будто бы этот человек (или нет?) сам об этом не знал. Длинные, затянутые в тугой конский хвост, чтобы не мешали, волосы цвета светлого ультрамарина, — не путать с синим! — такая необычная шевелюра неизвестному необыкновенно шла, как и бурая, достающая краями до самой земли, мантия с вышитым золотыми нитками узором на воротнике. А еще важная мина на лице, из-за которого все считали его очень умным. Окружающие часто судят ваш ум по выражению вашей физиономии. Следом за мужчиной из круга выскочил Рафаэль. Ангел недоуменно огляделся, видимо ища своего коллегу-демона, но так и не найдя никого на крыше, тяжело вздохнул. Он часто сталкивался с тем, что его напарника не бывает на важных и опасных отрезках жизни их подопечной, и из-за этого сильно расстраивался и злился. — Солнце мое белобрысое, — насмешливо и несколько зло произнес неизвестный мужчина, — когда ты говорил «барьер», я думал, что здесь просто защита, а не, мать его, яйцевая заслонка! Я, конечно, маг и все такое, но ты в какой школе учился, а? Сколько раз нужно вам, молодым извергам, вдалбливать в головы, что такую заслонку преодолеть очень, слышишь меня, очень сложно?! — кажется, маг был рассержен не на шутку. Он всегда начинал говорить странными и непонятными словами, для своего времени, когда терял самообладание. Злые языки даже говорят, что он частенько вообще не понимает, в каком времени находится, но это наглая ложь. Почти. — Нефили-и-ий! — умоляюще протянул Рафаэль, не обращая внимание на обидную кличку, которой наградил его Себастьян «белобрысый». — Я знаю! Просто подумал, что, может, все не настолько серьезно, а? Кто из магов способен на такую заслонку, а? А? Нефилий пожал плечами и сосредоточенно, но без особого интереса, осмотрел старую черепицу: — Я могу. Сделать могу, а пробить не могу. Я не всемогущий аксо… — маг поперхнулся, но тут же заговорил дальше, — дух. Не всемогущий дух! — он повторил еще раз чтобы удостовериться, что его старый знакомый все точно понял. — Ты не мог сделать эту заслонку! — Ангел выглядел более чем возмущенным. — Ты был в своей школе, и тебе это не надо! — Кажется, у Рафаэля начиналась паника. — Кто еще может её сделать? И хватит придуриваться, у меня там девочка маленькая, моя воспитанница! Её нужно срочно оттуда вытаскивать! Она же там одна, совсем-совсем одна! Мало ли, что с ней сделают? Ты должен мне помочь, Нефилий! Если с ней что-то случится, я этого себе не прощу, честное слово! — Для начала хрен я тебе что должен, — мужчина задумчиво повел бровями, говоря нахальным голосом, — а во-вторых, под подозрением в создании такой заслонки весь Чародейный совет, ты осознаешь это? И, кстати, мне как бы все равно, кто там у тебя находится в этом доме. — А кроме Чародейного совета? — с надеждой спросил Рафаэль. Чародейный совет — общество, в котором не больше пятидесяти человек, и все они, как и Нефилий, погрязли в книгах и бумагах, им не до каких-то маленьких чахлых домишек, использующихся как храмы странными и злобными людьми-неучами. В совете, конечно, хорошие маги, даже отличные, но толк от них чаще можно увидеть на бумаге, чем в жизни. Впрочем, Нефилий к таким не относился, потому был не самым популярным в широких кругах. Да и в узких тоже. — Нет, нет никого. Только разве что с другой планеты кто-нибудь прилетел, — чародей со смешком хмыкнул и развернулся, чтобы уйти, но потом остановился. — Для поддержания такой непрошибаемой защиты нужно много сил и энергии, а уж для поддержания на расстоянии и того больше. Значит, тот, кто все это устроил, либо находится неподалеку, либо уже в самом доме. Так что ищи, если нужно, — Нефилий легко махнул тростью и словно провалился сквозь землю. Старый способ перемещения, более надежный, более безопасный, но менее точный, и требующий много сил, увы. Рафаэль с минуту бесцельно пялился на то место, где только что стоял синеволосый маг, потом так тяжко вздохнул, что могло сердце разорваться от горя, а затем просто сел на крышу и принялся ждать. Нефилий был его последней надеждой: больше из живых здравомыслящих магов он никого не знал. Но вдруг ангела как осенило! Прокрутив в голове слова чародея (и попомнив его недобрым словом, не буду недоговаривать и нагло врать), Рафаэль подскочил как ужаленный, снова щелкнул застежкой и запрыгнул в белый круг, взявшийся из ниоткуда. «Только разве что с другой планеты кто-нибудь прилетел». Привыкший к холодному вампирскому замку ангел уже и забыл, что наша планета отнюдь не единственная, где есть разумная жизнь. *** Едва Нефилий вернулся в свой кабинет с оранжевыми стенами, как тут же из кармана, спрятанном в складках мантии, достал что-то похожее на святящуюся плоскую штуку, размером с ладонь, — чем-то она напоминала блюдце из старинных русских сказок, единственно, чтобы оно показывало, не нужно было катить по нему яблоко, — а затем что-то потыкал и с недовольным выражением лица принялся ждать. Прошло чуть больше трех секунд, и штука, не переставая не ярко сиять, отобразила темное место, в котором с большим трудом, из-за плохой картинки, можно было угадать лес. — Психованная! Ты где? — позвал чародей, удивленно разглядывая лесной пейзаж. — Я в баре! — нагло соврала я. — И у меня оргия! Ты мне все портишь! Девочки, идите сюда, ваш хозяин уже явился! Пошли помехи, и новая версия «серебряного блюдечка» выключилась, перестав сиять. Нефилий тупо уставился на свое странное устройство для общения, гадая, что это вообще только что было. А еще его интересовало, действительно ли я устроила оргию. Пожалуй, последнее его интересовало даже чуть больше, чем первое.***
Когда Элис впервые начала слышать голоса, ей казалось, что прошло уже лет сто, пока она находится в этом мире «для коматозников». Звук шёл откуда-то сверху, и всегда был разным: один раз говорила мама, другой папа, третий Михаил, и так далее, пока виконтесса уже не начала злиться, потому что снова звал её знакомый голос булочника, с которым она виделась однажды, когда ей было пять лет. Даже это она помнила! Едва только кто-то начинал звать её, по имени, или просто так, как девочка тут же понимала, кто это, даже если это была одна из акушерок, которая просто присутствовала при её рождении и держала тазик с водичкой наготове. Но потом ей стало даже интересно угадывать все голоса. Злиться она, конечно, не перестала, но появился интерес к происходящему. С каждым новым зовом Элис старалась как можно скорее угадать, кто же это, что было не так-то просто. Особенно сложно было с врачом акушером, тем, кто принимал роды. У него был знакомый голос, но девочка долго не могла понять кто это, почти десять (!) минут, отчего уже решила, что это тот, кто её зовет из белого мира, но потом её как осенило, что был тот самый врач. Посему виконтесса снова села на пол, ожидая, пока голоса не утихнут. И хотя это произошло ой как нескоро, но все-таки произошло. Все стихло, и Элис даже первое время не замечала, что гул прекратился. А когда заметила, то подняла фонарь и поднялась, озираясь в недоумении. Как же она должна узнать среди голосов какой нужный, если её никто не зовет? «Может, перед тем самым голосом все другие утихают?» — подумала она с надеждой, сжимая в руках ручку фонаря. Нарастающая нервозность её пугала. — Элис? — донеслось издалека. Не сверху, а именно откуда-то издалека. Девочка тут же с радостью кинулась бежать на голос, думая, что он тот самый, а потом вдруг резко затормозила, настолько резко, что даже чуть не упала. Этот голос уже был, но почему-то сейчас он вспомнился, как туманный человек из зеркала из сна Элис, который еще звал ту Элис, появившуюся из-за посеребренного стекла, которая говорила про Мастера и ключи. Хотя она точно была уверена, что такой же голос и у того акушера, которого она так долго вспоминала. Ошибка напугала девочку так сильно, что она тут же вернулась на прежнее место, села на корточки и больше никуда не собиралась двигаться, пока уже точно не поймет, что не помнит, кто её звал. Так виконтесса посидела еще немного, потом еще чуть-чуть, потом задумалась, а нужно ли доверять этому красному дыму, или все-таки и так сойдет, но вспомнив монстра, который чуть не набросился на неё, Элис решила все-таки послушаться этот странный сгусток газа. По крайней мере, он ей хоть что-то разъяснил, а лучше обманчивое разъяснение, чем вообще никакое. Ведь рано или поздно можно понять, что объяснение было обманчивым, и найти правду, а когда нет никакого объяснения, то и правду искать затруднительно, ведь вообще неизвестно, существует ли она на самом деле. — О чёрт! — громко и отчетливо сказал кто-то издалека. — Чёрт! — Кажется, говорящий был в шоке. — Элис! Элис, ты слышишь меня? Элис? — послышались сдавленные всхлипы. Девочка подняла голову и насторожилась. Нужно понять, это тот голос, который нужен, или опять обманка? Он казался знакомым, и виконтесса сидела, навострив уши и мозги, пытаясь вспомнить, кто же это. Просидев минут десять, она все-таки решила, что не помнит обладателя столь проникновенного баритона, поэтому осторожно поднялась и, не забыв фонарь, подаренный дымом, медленно пошла в неизвестную темноту. Элис шла долго. Не чувствуя усталости, она шла без остановки, постоянно оборачиваясь и боясь, что через мгновение вспомнит, чей же голос её зовет в белый мир, но не вспоминала. Это давало девочке надежду, и поэтому она продолжала идти. Страшась, робея и дрожа, виконтесса шагала по черному полу, веря в то, что тот, кто её ждет снаружи, сможет ей помочь. И все разъяснить. Её слегка пугало, — удивительно, что «слегка»(!), но, вероятно, в этом виноваты фантастические книжки с людьми, обладающими магией, — что красным дым сказал, что демоны и вампиры действительно существуют в мире. Или мирах, раз есть серый и белый миры. Элис чувствовала себя особенной, словно бы ей доверили великую тайну, хотя, впрочем, ей её действительно доверили, только не очень великую. А голос её звал. То тихо, то громко, то чуть ли ни с ноткой истерии в голосе, то совершенно спокойно. Кто-то звал девочку, шептал, что все будет хорошо, уверенно говорил непонятные слова, извинялся плачущим голосом и что-то рассказывал, каждый раз разное, каждый раз о новом. Элис слушала, внимательно, вникая, и продолжала идти. Часто тот человек рассказывал, как выглядит небо. Он описывал во всех красках, голубых, красных, оранжевых, но иногда перебарщивал и находил где-то меж облаков соловый или амарантовый цвет. Элис понятия не имела что это за цвета, и ей не терпелось спросить об этом, или же увидеть собственными глазами. Иногда он рассказывал о своем настроении. Очень часто его одолевала грусть, и этот человек сидел, уставившись в серую стену, и описывал то, что он уставился в серую стену. Это было не очень интересно, но виконтесса не обращала внимания на то, насколько неинтересны темы, на которые говорил человек, её больше волновало, говорил ли он вообще (ведь когда девочка не слышала, куда идти, она не могла продолжить свой путь) и тот тон, которым ей все рассказывали: взволнованный, грустный, обреченный, лишь изредка меняющийся. В иной раз он рассказывал, как сильно скучает. Было не совсем ясно, по чему же он именно скучает, потому что, как оказалось, скучал тот человек по очень многим вещам: по прошлому, по старым друзьям, по бывшей школе и еще по много чему. И по Элис он тоже скучал, — пару раз про это говорил. И еще много о чем он рассказывал. Не так и важно, о чем, куда важнее, как именно он говорил. А девочка шла и шла, уже очень сильно желая познакомиться с тем, кто её зовет.***
Когда Элис увидела арку — каменную, большую, как и описывал дым, — она чуть не задохнулась от нахлынувшего на неё чувства счастья. Она добралась! Она сделала это! И сейчас она пройдет сквозь арку и вернется домой! И, кажется, она должна была кинуться в проход со всех ног, но что-то остановило её. Девочка боялась, сильно боялась того, что ждет её там. Кто её звал? Что ей предстоит? Виконтессе вдруг захотелось, чтобы на эти вопросы не было ответов вовсе, и ей не пришлось делать выбор, остаться здесь или же идти туда, назад, чтобы снова идти вперед. Сжав в руках фонарь, Элис нерешительно мялась на бережку маленького ручейка, который по кругу огибал возвышающуюся арку, с таким лицом, словно бы её мучают. Ручеек неожиданно засветился мягким голубоватым светом. Виконтесса опустила голову и удивленно посмотрела в воду, где, из черных камней, были слова «Ты здесь — все решено». Едва девочка прочитала, как свечение исчезло, а вместе с ним и надпись. «Тоже верно» — подумала Элис, перешагнула ручеек и вошла в арку, в глубине души тайно молясь, чтобы у нее все в будущем было хорошо. *** — …И хоть я и знаю, что обманывать нехорошо, — дереву было очень интересно меня слушать, не сомневаюсь, — мне пришлось пойти на обман, да. Ой, да перестань так на меня смотреть — это уже было адресовано белке, которая сидела на соседней ветке, сжав что-то в лапках. — Ради блага! Все ради блага! Чьего, правда, блага, я не знаю, но, думаю, и так сойдет, — я задумалась. Но меня снова отвлек презрительный взгляд белки, — да отстань! Ты! Животное! Что ты понимаешь в человеческих чувствах, а? Не я же пожар устроила! Но белка продолжала ядовито пялиться на меня. Поэтому я решила, что, вероятно, дело не в том, что я говорю, а в том, что все белки смотрят на тех, кто ничего им не дают, осуждающе. «Мир тебе ничего не должен», — подумала я с обидой, а белка, словно бы услышав мои мысли, издала какой-то пукающий звук и упрыгала себе в дупло на соседнем дереве. — Да я просто Белоснежка, — глухо и с отвращением пробормотала я, разглядывая циферблат своих часов и напевая какую-то заевшую в моей голове песню про кислород и астму.