В тусклом, мерцающем свете

*** 6 июля 1863 года К северу от Фредерика, Мэриленд       Миля пути до лагеря прошла в почти полной тишине, которая оказалась далеко не столь неловкой или неуютной, как Скалли опасалась.              Нет, дискомфорт возникает только два дня спустя, когда полк разбивает лагерь на ночь, впервые за много дней тратя время на установку палаток. Именно тогда Малдер предлагает – достаточно невинно – чтобы они со Скалли продолжили то, что начали несколько ночей назад, а именно разделили палатку.              - Поверь мне, никто не сочтет это подозрительным, особенно когда мое повышение будет официально подтверждено, - заверяет он ее, когда она пытается протестовать. – Не говоря уже о твоем собственном. Вполне логично, что полковник захочет, чтобы его адъютант постоянно был поблизости на случай, если ему что-то понадобится.              - Да, но… посреди ночи?              Малдер пожимает плечами.              - Все просто решат, что я слишком требователен. Я скорее предпочту, чтобы они так и считали, чем рискну твоим разоблачением из-за неудачного стечения обстоятельств, возникшего в результате твоего совместного проживания в палатке с каким-то солдатом, незнакомым с понятием приватности. Раз я теперь полковник, то можешь быть уверена, что никто не ворвется в мою палатку без доклада. Так твой секрет будет в куда большей сохранности.              Логически, разумеется, предложение Малдера вполне разумно. Каждый раз, когда Скалли подходила опасно близко к разоблачению, это происходило в результате ее проживания в палатке с другими мужчинами. Ночевка же в одной палатке с Малдером избавит ее от этой проблемы раз и навсегда. И не то чтобы, как указал Малдер, они не делали этого прежде.              На практике же… это не такая уж мелочь теперь, когда Малдер знает правду о ней. По крайней мере, для Скалли.              - Тебе не надо спать полностью одетой, - говорит он ей, когда она растягивается на спальном коврике, не снимая ни единого предмета одежды. Сам он уже скинул и китель, и жилетку и как раз заканчивает расстегивать рубашку. Он зевает и ложится на свой коврик в одним брюках и нательной рубашке; Скалли, расположившаяся всего в тридцати сантиметрах от него, старается даже не шевелиться, упорно упираясь взглядом в холщовый потолок палатки, чтобы только не смотреть на него. – Скалли? – Она по-прежнему смотрит вверх и не двигается. – Эй, Скалли? Ты не спишь? – Перекатываясь на бок, он настойчиво тыкает ее в руку, и от этого простого контакта, даже сквозь два слоя шерсти и хлопка, ее словно бы пронзает электрический разряд.              - Что? – Против воли она поворачивает голову и переводит на него взгляд, изо всех сил пытаясь смотреть только ему в глаза и не позволяя себе изучать обнаженную кожу его рук или рельефные мышцы груди, прекрасно различимые под подтяжками и тонкой нательной рубашкой.              - Ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает Малдер, очевидно не понимая истинной природы ее дискомфорта.              - В полном, Малдер, - заверяет она его. – Я уже привыкла спать в одежде – с тех самых пор, как вступила в армию.              Малдер, кажется, удовлетворен ее объяснением; в любом случае, он перекатывается на спину, закрывает глаза и вскоре засыпает.              Скалли же, со своей стороны, сейчас труднее последовать его примеру, чем обычно. Сегодня полк не был особенно занят – они немного занимались строевой подготовкой, в основном чтобы не скучать от безделья, но не маршировали. Не поступало никаких сведений о том, когда им предстоит снова двинуться в путь или куда они в таком случае направятся. При таком непривычном отсутствии физической активности Скалли далеко не такая уставшая, чтобы без проблем отключить мозг и заснуть.              Эта обжигающая живительная энергия, словно бы наэлектризовывающая воздух, одновременно неуютная и невероятно будоражащая, и была причиной, по которой Скалли и не хотела открывать Малдеру свой секрет. Ей и раньше-то было достаточно трудно держать себя в руках – смотреть, а не пожирать глазами, наблюдать за ним с осторожностью, а не с вожделением, потому что он, без сомнения, счел бы подобные выражения на лице молодого мужчины по меньшей мере некомфортными, а в худшем случае и откровенно тревожащими. Но теперь, когда он знает правду и никогда больше не будет думать о ней, как об одном из парней, пытаться скрыть от него свои чувства станет еще труднее. Маловероятно, что, заметив ее недвусмысленный взгляд, он не догадается об ее интересе к нему.              Фокс Малдер не похож ни на кого из тех, кого Скалли знает, и это выражается во многом. Он умен, но не находится в постоянном и непомерном восторге от собственного интеллекта, как Дэниел Уотерстон. Он открыт к новым идеям и готов приложить усилие к тому, чтобы увидеть проблему с точки зрения другого человека, даже если она вступает в острое противоречие с его собственной. Узнав правду о ней, он принял ее, не устраивая конфликта, не выражая потрясения или удивления от того, что женщина может быть хорошим солдатом. Ей прекрасно известно, как мало мужчин согласилось бы с этим. Большинство, уверена она, настаивали бы, что настоящей леди нет места на поле битвы. Большинство сочли бы ее поступок скандалом невиданных масштабов и немедленно потребовали бы, чтобы она вернулась домой, к своей семье, иначе они были бы сильно разочарованы в ней.              Малдер ничего подобного не сделал. Он был удивлен, разумеется, и даже обижен тем, что она так долго скрывала от него правду, но ему, кажется, и в голову не пришло отсылать ее домой. Она уже доказала свою компетентность вне пределов разумного сомнения; ее истинный пол, открывшийся ему уже впоследствии, был для него неважен.              Она должна быть благодарна за это, конечно… но в этом дремотном состоянии на грани сна и бодрствования Скалли готова признаться самой себе, что на самом деле ей бы больше всего на свете хотелось, чтобы Малдер счет ее пол каким угодно, но только не неважным.              Утром ситуация ничуть не проясняется, особенно когда Скалли открывает глаза и видит Малдера, лежащего на боку и наблюдающего за ней с выражением, как ей кажется, неприкрытой нежности на лице, хотя оно тут же исчезает - она даже не уверена, что ей не привиделось. Вполне возможно, говорит себе Скалли, когда Малдер садится и начинает надевать сброшенные вчера предметы униформы, что она просто выдала желаемое за действительное.              Но тогда почему он покраснел?              Повышение Малдера до командира 83-го Пенсильванского полка официально объявлено в тот же день, сразу после объявления о том, что полковник Скиннер принимает командование всей 3-й бригадой вместо полковника Винсента. Оба назначения встречены бурными овациями солдат, хотя многие огорчены прощанием со Скиннером, которого всегда очень любили в полку. Повышение Скалли до лейтенанта, кажется, тоже принято большинством как нечто само собой разумеющееся, что не может не радовать. Тут и там слышны упреки в фаворитизме, куда уж без этого, но они в основном озвучиваются людьми, которые готовы жаловаться на все и вся, дай им только для этого повод.              День преподносит Скалли еще один сюрприз, хотя, если вдуматься, то ничего удивительного в этом нет; после их повышений им с Малдером предоставляют лошадей, что приводит ее в восторг. Дома осталось мало того, по чему она скучает, учитывая отсутствие там отца и сестры и упорное желание матери убедить ее выйти за Дэниела… но конюшни отца входят в этот краткий список. Они держали не много лошадей, но Скалли была чрезвычайно привязана к той четверке, что у них имелась. Поездки верхом с детства были одним из ее излюбленных способов побега от действительности, несмотря на настояния матери, что молодой леди не пристало галопом скакать по округе, сидя в седле по-мужски, вместо того чтобы чинно ехать рысью по городским дорогам в дамском седле. Ее отец, разумеется, отметал подобные замечания как старомодные. Если бы Скалли смогла тайком пробраться обратно домой и забрать одну из семейных лошадей перед вступлением в армию, то выбрала бы кавалерию, но подобная авантюра казалась тогда слишком рискованной.              Ей предоставляют бойкую молодую кобылку, полную энергии, легковозбудимую, но охотно следующую приказам Скалли, когда та вскочила в седло и дала понять, кто тут главный. Поездка верхом бодрит, даруя ощущение свободы, и Скалли делает несколько кругов по краю поля, на котором полк разбил лагерь, прежде чем неохотно слезает с лошади и позволяет полковым грумам увести животное. Она подходит к Малдеру, прислонившемуся к молодому деревцу и наблюдавшему за ее поездкой с широкой улыбкой на симпатичном лице.              - Думаю, я еще ни разу не видел тебя счастливее, чем сейчас, Скалли, - говорит он, лениво отвечая на ее формальное приветствие (он говорил, что ей необязательно постоянно приветствовать его подобным образом, но она настаивает, аргументируя это тем, что в противном случае у остальных солдат могут возникнуть подозрения, или, по крайней мере, это привлечет совсем не нужное ей внимание).              - Я уже очень давно не ездила верхом, - пожав плечами, отвечает она.              - Что ж, что-то мне подсказывает, что отныне мы с тобой будем передвигаться подобным образом, пока нам это до смерти не надоест, - со вздохом замечает он. – Мы продолжим путь завтра утром, но я не знаю точно, куда именно мы направимся.              - А где сейчас генерал Ли? – спрашивает Скалли. – Я думала, что генерал Мид все же решил не преследовать его.              - Именно, - отвечает Малдер. – Несмотря на то, что все его генералы побуждали его это сделать, и сам президент Линкольн настойчиво требовал продолжить преследование, как я слышал.              - В Вашингтоне, должно быть, не слишком рады подобному решению, - замечает Скалли.              - Да уж, не сомневаюсь, - соглашается Малдер. – Силы Ли были значительно ослаблены, когда его армии отступали из-под Геттисберга. Он бежал с поля боя. А учитывая дождь, начавшийся после сражения, можно поставить на то, что его люди повременили с переходом через реку и вернулись в Вирджинию. Если бы мы последовали за ними, то, скорее всего, закончили бы войну на восточном фронте. Тогда людям генерала Гранта оставалось бы только покончить с ней и на западе. – Он печально качает головой. – Но он упустил этот шанс, и кто знает, сколько она еще будет продолжаться?              - Так ты не имеешь представления о том, в каком направлении мы двинемся дальше? – уточняет Скалли.              - На юг – это все, что мне известно, - признает Малдер. – Возможно, мы направляемся в Вашингтон - по крайней мере, на время - раз армия Ли так близко от столицы. Или, может, в Фредериксберг. Не знаю. – Он устремляет взгляд на горизонт. – Знаешь, если окажется, что нас поведут к Фредриксбергу, то мы можем пройти рядом с домом моей семьи.              - Правда? – переспрашивает Скалли. Это сообщение вызывает у нее необъяснимое волнение. – И где он находится?              - Табачная плантация моего отца рядом с Калпепером, в Вирджинии, - отвечает Малдер. – Это в тридцати милях к западу от Фредриксберга. Вообще-то, у моей семьи есть также дом в Вашингтоне… мы проводили много времени в столице, когда я рос. Друг моего отца всегда принимал активное участие в вашингтонской политике, и отец тоже от него не отставал. – Малдер опускает взгляд, ковыряясь носком ботинка в земле. – Разумеется, они не могут пользоваться домом в Вашингтоне после выхода южных штатов из Союза.              Скалли хранит молчание. Их семьи всегда были щекотливой темой для обсуждения, хотя она полагает, что ее собственная больше таковой не является, раз Малдер теперь знает, почему она не контактирует ни с кем, кроме сестры. Она опрометчиво решает рискнуть вторжением на некогда запретную территорию и посмотреть, что из этого получится.              - Ты никогда не пишешь родителям, - колеблясь, начинает она. – Только… ну…              - Только Диане, - заканчивает за нее Малдер, и Скалли едва успевает совладать с собой и не поморщиться при звуке этого имени. – И иногда я пишу своей младшей сестре Саманте… но не знаю, доходят ли письма, потому что она никогда на них не отвечает. – Он убирает руки в карманы. – Вполне возможно, что родители запретили ей общаться со мной.              - Они так сильно на тебя злятся? – продолжает расспросы Скалли. – За то, что ты оставил дом и присоединился к войскам Союза?              Малдер кивает.              - Можно сказать, им казалось, что я… пошел наперекор интересам семьи, полагаю, - отвечает он. – Мое присоединение к Союзу означало, что я поддерживал курс, который мог стоить им целого состояния.              - Ты имеешь в виду, что они владеют рабами, - заключает Скалли.              - Они уж точно не обрабатывают землю сами, - насмешливо фыркает Малдер, - и не платят другим за это… если только не считать уход за хижинами, в которых живут рабы.              Он отворачивается от Скалли и направляется обратно к их палатке… но Скалли понимает, что это не намек на то, что ему хочется побыть одному, и она вольна пойти следом и возобновить разговор, если пожелает. Что она, разумеется, и делает.              - Ничто из этого не казалось мне правильным, - тихо продолжает Малдер. – Ни когда я был ребенком и уж точно ни тогда, когда вырос. Большинство моих знакомых сверстников, казалось, считали это естественным порядком вещей: эти люди, которые работают на наших полях и поддерживают в порядке наши дома – даже растят наших детей – не совсем «люди». Они собственность, они принадлежат нам, и мы вольны делать с ними все, что нам хочется. – Он содрогается. – Мы с сестрой смотрели на это иначе, но любая попытка поставить под вопрос этот статус-кво подавлялась нашими родителями, едва мы только озвучивали свои мысли. – Он не отрывает взгляда от земли, пока они идут. – Когда мне было шестнадцать, отец как-то отвел меня в сторону и спросил, понимаю ли я, как сильно позорю его, разделяя эти «нелепые радикальные взгляды», понимаю ли, какой сильный вред наношу сестре, может, даже делаю невозможным для нее найти себе мужа, раз она готова при любом удобном случае озвучивать подобные подрывные идеи.              - А твои брачные перспективы твоего отца не беспокоили? – интересуется Скалли.              - Предполагалось, что я женюсь на Диане, когда закончу обучение, - пожав плечами, отвечает Малдер, и Скалли снова морщится. – А Диана совершенно аполитична, так что ее никогда не волновали мои отличные от общепринятых в нашей среде взгляды.              - У нее не было своего мнения по данному вопросу? – спрашивает Скалли, нахмурившись. – Странно, что тебя это устраивает. – Малдер переводит на нее взгляд, вопросительно изогнув брови, и Скалли быстро отводит глаза. – Я просто имею в виду… твои убеждения важны для тебя настолько, что ради них ты пошел против семьи, отправился на войну на стороне людей, которых они считают врагами. Мне просто кажется странным, что ты не обеспокоен ее индифферентностью по отношению к тому, что, очевидно, столь много значит для тебя.              - Я не говорил, что меня это не беспокоит, - возражает Малдер. – Но для Дианы… она не считает, что это как-то повлияет на ее жизнь. Она знает, что я не собираюсь владеть рабами, кто бы ни победил в этой войне, так что ее исход неважен для ведения нашего совместного хозяйства в будущем.              - Для нее, возможно, - говорит Скалли, не в силах скрыть своего отвращения. – Но только не для мужчин, женщин и детей, которых сейчас расценивают всего лишь как собственность. Этого недостаточно, чтобы изменить ее мнение в какую-то сторону?              Малдер с любопытством смотрит на нее.              - Она тебе и вправду не нравится, да? – замечает он. – А ведь ты ее даже не встречала.              - А мне и не нужно, - огрызается Скалли. – Извини, Малдер, но подобное эгоцентричное поведение вызывает у меня отвращение. Не заботиться о чем-то столь важном, потому что это не затрагивает ее лично? Я нахожу это совершенно неприемлемым.              - Эй, - внезапно резко обрывает ее Малдер, – ты говоришь об очень важном для меня человеке. Я не ожидаю, что она тебе понравится, но ты ее совсем не знаешь, Скалли. Не так, как я. И я бы предпочел, чтобы ты не судила ее, даже не познакомившись сначала с ней. Если только ты уважаешь меня и ценишь мою дружбу.              Скалли погружается в угрюмое молчание, чувствуя, как внутри все кипит от гнева.              Ей не надо встречаться я с Дианой, чтобы знать, как она относится к этой женщине. Любой, кто может смотреть на страдания человеческого существа – миллионов человеческих существ – и отмахиваться от этого, как от чего-то несущественного, потому что, по ее мнению, это не окажет никакого влияния на ее предполагаемое будущее, не стоит того, чтобы с ним встречаться – все может закончиться произнесением слов, из-за которых Малдер, скорее всего, никогда снова с ней не заговорит.              - Скалли, - начинает Малдер, когда они приближаются к палатке, - извини, хорошо? – Он легонько касается ее руки. – Я просто… думаю, что я, вероятно, изображаю ее не в самом позитивном свете. Она хороший человек, правда, хороший. И я просто… мне не нравится слышать, как ее принижают. Обещаю, что если бы ты узнала ее лично, она бы тебе понравилась. – «Сомневаюсь», - думает Скалли, но предпочитает не озвучивать эту мысль. Ей отлично известно, что нет смысла слишком на него давить – уж точно не сейчас, когда им предстоит ехать верхом бок о бок изо дня в день, когда они продолжат разделять палатку каждую ночь, когда он будет полагаться на нее, как на своего ближайшего адъютанта, предположительно, до самого конца войны.              - Извини, - вздыхает она, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало искренне. Она действительно сожалеет, в некотором роде; сожалеет, что обидела его, даже если нисколько не сожалеет о своих не слишком теплых чувствах по отношению к его невесте. – Полагаю, я просто чересчур беспокоюсь. Мысль об отправленных на юг письмах с подробным описанием передвижений нашего полка, которые могут быть перехвачены кем-то, кто использует эту информацию против нас… тревожит меня. – Малдер молчит, но принимает задумчивый вид. – Своей сестре я говорю о нашем местонахождении в общих чертах, и только если мы двигаемся дальше на следующий день, так что информация станет бесполезной в течение нескольких часов. И эти письма отправляются на север, а не на юг, в Вирджинию. – Малдер продолжает хранить молчание. – Ты хочешь, чтобы я была твоим лейтенантом, верно? Твоей правой рукой?              - Да, - соглашается Малдер.              - И будет ли с моей стороны правильным предположить, что в мои обязанности входит тактичное указание на решения, которые, теоретически, могут угрожать безопасности твоих людей?               - Будет, - осторожно признает Малдер.              - Что ж, тогда, сэр, со всем уважением указываю вам на то, что привычка описывать важную информацию о позициях, планах и передвижениях нашего полка может в будущем подвергнуть опасности как вас, так и людей под вашим началом – не говоря уже о людях из других полков, марширующих и сражающихся вместе с нами. Не потому, что благонадежность получателя не заслуживает доверия, а потому, что подобный способ коммуникации недостаточно надежен. – Малдер молчит. – Со всем уважением, сэр. – Скалли задерживает дыхание… и напряженную секунду спустя Малдер издает смешок и качает головой, печально улыбаясь.              - Ты еще заставишь меня пожалеть об этом, да, Скалли? – говорит он. – О том, что назначил тебя своим адъютантом?              - Нет, если ты хочешь, чтобы им был кто-то, кто всегда говорит тебе правду, даже если она может обидеть или разозлить тебя, - парирует она.              - Ладно, Скалли, твоя взяла, - отвечает Малдер, все еще улыбаясь. – Я принимаю твою точку зрения и признаю, что письма, посланные членами нашего полка – включая меня – должны содержать только личную информацию и самую общую идею о нашем местонахождении, особенно, если они отправляются на юг. – Он многозначительно смотрит на нее. – Тебя это устраивает?              - Полностью, - отвечает Скалли, усмехаясь. Малдер все еще выглядит настороженным, но гнев его явно остыл.              - Ты мне ничего не спустишь, да?              Усмешка Скалли становится только шире.              - Ничего, - обещает она. – Полковник Малдер.