Разбитые складываются в цифры

How cold is the flame Of our uncompromising future How cold is the sun

Задорные огоньки покачиваются в воздухе и кружат неспешным хороводом, отвлекая Акааши от просмотра присланного из лаборатории отчёта о вскрытии. Он легонько отгоняет один из них — самый наглый и любопытный — задевает пальцем светящийся сгусток, и ему даже слышится едва различимый недовольный писк. В офис тем временем что-то врывается и стремительно приближается, и Акааши даже оборачиваться не нужно, чтобы узнать, что за шебутное создание пожаловало к аналитикам, категорически отказывающееся принимать запреты носиться по Бюро. — С днём рождения, Акааши! — раздаётся прямо над ухом, после чего следует звонкий чмок в щёку. — Сколько раз за день ещё повторишь? — Столько, чтобы ты точно прочувствовал праздник. Бокуто повисает на Акааши любвеобильным медвежонком, окутывает принесённым с улицы декабрём и щекочет щёку мехом куртки. Свой прошлый день рождения Кейджи провёл в реабилитационном центре, и тогда из-за бесчувственно разделяющего стекла не было возможности даже прикоснуться, а сейчас обниматься можно без ограничений, и для ощущения внутреннего праздника этого более чем достаточно. — Как они тебе? — спрашивает Бокуто, махнув головой в сторону пляшущих над столом огоньков. — Я ещё утром сказал, что они обалденные, и моё мнение с тех пор не изменилось, — Акааши ловит пальцами одного выбившегося из стайки искусственного светлячка, и у обоих в глазах отражается его голубовато-бирюзовое свечение. — Были ещё полностью голограммные, но я выбрал тех, которых можно коснуться, потому что ты же любишь всё трогать. — Это да, — соглашается Акааши и щипает Бокуто за прохладную щёку. Светлячки тем временем рассыпаются в разные стороны, разлетаются почти по всему столу, кружат причудливыми волнами и зигзагами. — Их настроить можно, чтобы летали только по кругу или по определённой траектории. — Я хочу, чтобы летали непослушные. — Как хочешь, — улыбается Бокуто и убирает руку от панели настроек. Но светлячков всё-таки приходится выключить, потому что в офис заходят Яку и Иваизуми, и таинственно-романтический полумрак временно прерывается. Правда, выпускать Кейджи из объятий Бокуто всё равно не торопится. — Чего ты выключил-то? — неожиданно обижается Иваизуми, вздыхает и протягивает Акааши флэшку. — С днём рождения. — Что это? — Расшифруешь — тогда и узнаем. — Тогда это к Кенме, — Акааши забирает флэшку и кладёт на стол на видное место. — Ленишься сегодня? — прищуривается на него Хаджиме. — Нет, просто у нас всё-таки Кенма первый хакер на Бюро. Иваизуми оказывается не с пустыми руками и внезапно протягивает пирожок. Кейджи принимает маленький гостинец, кладёт к другим пирожным и карамелькам, затем оборачивается на притихшего Яку и ждёт. — Тебе не стыдно? — возмущается Мориске и лезет в карман пиджака. — Я тебя днём уже поздравлял. — Так я же не выпрашиваю ничего, — Акааши недоумевающе вскидывает бровь и подставляет ладонь. Яку угощает его конфеткой, и Акааши с довольным видом разворачивает обёртку. — Ну вот, Лев остался без сладостей, — разочарованно протягивает Бокуто и ухмыляется. — Я не кормлю Льва конфетами, — оскорблённо кривится Яку. — Я слышал, как вы с ним шуршали фантиками в машине. — Глупости какие. Двери в офис с грохотом раскрываются, и сквозь них с хихиканьем вваливаются Ойкава с Матсукавой, задорно звякают бокалами, привлекая к себе внимание всех присутствующих, и Тоору только сейчас замечает Иваизуми, распахивает рот в немом испуге, хватает хрюкнувшего Матсукаву под руку и с таким же шумом ускакивает с ним обратно в коридор. — Это что было? — ждёт Иваизуми объяснений, глядя на захлопнувшиеся двери. — Хулиганство, — отвечает Акааши, бессовестно улыбаясь, и Бокуто прыскает ему в плечо. — Так, мне в отдел надо, с засранцем я позже разберусь, — машет рукой Хаджиме и покидает офис. Яку желает ему удачи, хотя все прекрасно знают, что серьёзный нагоняй Ойкава от Иваизуми всё равно никогда не получает. — Мне никуда не надо, но вы наверняка начнёте сейчас целоваться, так что я пойду, — обращается Мориске к обнимающейся парочке, тоже направляется к выходу, но оборачивается и угрожающе тычет пальцем в Бокуто. — Я всё ещё жду от тебя отчёта и вообще я с тобой ещё не закончил. — Ага, — отзывается Котаро и кусает Кейджи за ухо, намекая Яку, чтобы уходил побыстрее. Яку закатывает глаза и оставляет их одних, и Акааши поднимает взгляд на Бокуто, подозрительно щурясь. — Что ты натворил на этот раз? — Играл в мяч с дроном и случайно разбил его. — Моя ты умница. Акааши берёт из образовавшейся за день горки преподношений две карамельки, делится одной с Котаро, вторую сжёвывает сам. — Напомни мне, как Ойкава с Матсукавой сумели сдружиться? — интересуется Бокуто, задумчиво шелестя. — Ойкава обвесился скептицизмом и сам пошёл в кабинет Иссея выяснять, кто теперь занимает его должность. — А Матсукава что? — Предложил Ойкаве виски и душевно поговорить. — Красавец. Кейджи выпутывается из объятий, наводит порядок, выбрасывая скопившиеся фантики, включает светлячков и садится на стол. — Яку сказал нам целоваться, — заявляет он, требовательно протягивая к Котаро руки. — Не будем же разочаровывать Маленького Босса, — хитро улыбается Бокуто, скидывает с себя куртку и тянется навстречу. Светлячки кружат оберегающе-неспешно, и подсвеченный полумрак никто не грозится потревожить. — Такая вот хрень, — разводит Бокуто руками, и Акааши с ним полностью соглашается. Он только что своими глазами узрел в действии новую головную боль Бюро — так называемые нимбы, с помощью которых преступники остаются безнаказанными, так как Сивилла просто не воспринимает их и не способна вынести им приговор. Это уже второй случай, но предавать происходящее огласке пока ещё строго запрещено. — Сивилла такая жалкая, когда спотыкается об очередные отклонения от нормы, на которые не может повлиять, — усмехается Бокуто, осматривая преступника, находящегося в отключке — доминатор на него не действовал, так что пришлось применить физическую силу. — Хорошо, что Куроо его вырубил, потому что ты бы точно ему шею свернул, — ворчит Яку. — Мои руки созданы для объятий, так что я немного не рассчитываю, когда их нужно применять для грубой силы, — оправдывается Бокуто и мельком подмигивает стоящему рядом Акааши. — Поэтому и я говорю, что Куроо в этом плане надёжнее. — Я не против того, чтобы сворачивать шеи плохим ребятам, — подаёт голос Куроо, с невинным видом оглядывая присутствующих. Яку с измученным видом трёт глаза. — Понимаешь теперь, что происходит? — обращается он к Акааши, указывая на задержанного. — Они невменяемы, — скрещивает руки Кейджи. — До Сивиллы люди, которые признавались сумасшедшими, тоже не подлежали суду, а помещались в специальные учреждения для лечения. — В том же реабилитационном центре полно психов и маньяков, и почему-то с ними у Сивиллы трудностей не возникло при вычислении их коэффициента, — спорит с ним Куроо. — Это что-то новое, очередной подвох, который мы пока не разгадали, — Акааши вроде и любит, когда аналитикам преподносят новую пищу для размышления, но, с другой стороны, с неизвестным тяжелее бороться, и под удар в первую очередь попадают полицейские. — Мы разберёмся, у нас в отделе уже и так панику навели. Куроо печально вздыхает и достаёт сигареты, и Яку тянет руку, выклянчивая себе одну, и Куроо ворчит, поражаясь его наглости. Бокуто наблюдает за дронами, которые снимают с преступника нимб для сканирования, и Акааши отходит в сторону. Город усеян небоскрёбами и башнями-шпилями, они тянутся к ночному подсвеченному небу, загораживая друг друга, перекликаются и соприкасаются. Но Акааши видит сквозь них, находит едва уловимую брешь, прорезь в городе, за которой будто всё обрывается, и он смотрит в саму эту пустоту — незримую, манящую. — Акааши? Бокуто подходит и обнимает со спины, и Кейджи отводит от прорези взгляд — переглядываться с пустотой лучше в одиночестве. — Скучаешь? — спрашивает Бокуто, указывая пальцем в жилую многоэтажку. Акааши находит глазами в каскаде зажжённых окон одно тёмное, и так странно смотреть в собственное окно, в котором ты больше никогда не зажжёшь свет, и ещё страннее не чувствовать ни тоски, ни сожалений. — Я думал, никто и не вспомнит, что здесь мой бывший дом. — Я помню всё. Ну так что? — Не хочу обратно, — Кейджи оборачивается и тычется носом в щёку Котаро. — Вообще всё равно, где быть, мне главное, чтобы там был ты. — Мне нравится, как спокойно ты говоришь вещи, от которых у меня инфаркт сейчас случится. — Я опасен. — Ух. В прошлом вообще много чего занятного: там и наивная вера в будущее, и Акааши там такой очаровательный и любознательный, гордость семьи и пример для сверстников, а потом цифры начинают играть против него, и Акааши копит излом за изломом, и изломанный и окутанный сигаретным дымом оказывается ещё прекраснее, и без самоненависти уже не мыслится жизнь. — Не хочу обратно, — повторяет Кейджи, как будто с Сивиллой обратный путь вообще возможен. Бокуто всё равно обнимает его крепче. — Сейчас бы бросить всё и убежать в ночной город, — почти хнычет он. — У нас с тобой даже свидания нормального не было. И не будет, Котаро, боже, мы такие невезучие с тобой. — Хочу в караоке, — осознаёт вдруг Акааши и хватает Бокуто за плечо. — Прям вот немедленно. — Чёрт возьми, да! — вскрикивает Бокуто и нетерпеливо трясёт руками. — Я подстрелю вам задницы, если вы надумали бежать! — раздаётся сзади предупреждение Яку. — Грубо, — дует губы Акааши. — Нахал, — поддерживает Бокуто. Потенциальным преступникам закрыты все двери в городе без сопровождения инспектора, и Бокуто со вздохом разочарования тянет Акааши за руку в сторону машины. Кейджи в последний раз оборачивается на окно, и наблюдающая сквозь стёкла темнота машет ему на прощание рукой. Парящие в воздухе огни — иллюзия спокойствия и безмятежности, и полусонному сумраку спальни она подходит идеально. — Насчёт того, что сказал Куроо… Акааши оборачивается. Бокуто лежит на спине, сложив руки за головой, и задумчиво разглядывает переливающийся бирюзовым сиянием потолок. — Центр реабилитации забит невменяемыми, — продолжает Котаро, убедившись, что его слушают, — но всем им Сивилла смогла посчитать коэффициент, так чем же отличаются преступники в нимбах? Кейджи садится на кровати, подгибает к себе колени и обнимает себя за плечи. — Тут дело не просто в невменяемости, — пытается он предположить, — у умалишённых маньяков из центра были мотивы, пусть и безумные, и они во что-то верили и преследовали определённую цель, и на основе всего этого Сивилла произвела вычисления и признала наличие преступных действий. — А у носящих нимбы мозг просто отключается? — прослеживает мысль Бокуто. — Именно, они превращаются в некое подобие зомби, которых Сивилла даже не признаёт людьми, а потому и не предаёт суду. — Но за всем этим наверняка стоит один человек, и вот какой у него замысел? — Бокуто приподнимается, опираясь на локоть. — Кому нужна пустоголовая армия убийц? Акааши касается подлетевшего к нему светлячка, поглаживает осторожно пальцем в задумчивом молчании. — Ему нужен хаос, — отвечает он. Светлячок летит к Бокуто, кружит над ним, скользит по нему мазками света, и Акааши засматривается, любуется и улыбается. — Возможно, хаос нужен нам всем, — вдруг звучит в разбавленной сиянием полутьме. Улыбка с лица Кейджи тут же исчезает. — Лучше не думай о таких вещах, — предостерегает он. — А что мне терять? — беззаботно жмёт плечами Бокуто. — Это пусть люди с чистым психопаспортом воздерживаются от лишних мыслей, а мне переживать уже не о чём. — Твой коэффициент по-прежнему не стабилен, а такими бунтарскими размышлениями ты доведёшь себя до трёхсот, и Сивилла тебя уже не пощадит. Котаро думает о чём-то своём, проводит пальцем по обнажённой спине Кейджи, заставляя его невольно вздрогнуть. — У нас с тобой неспроста такие дурные цифры, тебе не кажется? — спрашивает он. — Мы такие шальные и предназначены друг другу судьбой? — Акааши надеется увести Бокуто подальше от опасных тем. — Возможно, нам с тобой и суждено перевернуть этот мир. Бокуто упрямо не хочет оставлять опасные темы. — Хватит уже об этом, серьёзно, — просит Акааши, уже заметно злясь. — Ты прав, слишком много чести Сивилле, обсуждать тут её ещё. — Я вообще не хочу, чтобы ты думал о чём-то другом, когда лежишь в постели со мной. Котаро вскидывает в изумлении брови, понимает упрёк и усмехается, обхватывает Акааши рукой и укладывает на кровать, тут же нависая сверху. — Мой властный мальчик, неужели сомневаешься, что всё моё внимание принадлежит только тебе? — Тогда перестань болтать и докажи это. Бокуто накрывает его губы своими, тянет руку в сторону и отключает светлячков, не желая делить Акааши даже с ними. Напиваться с Ойкавой наедине — катастрофа. Хотя нет, катастрофа — это скорее для Иваизуми, которому передают на руки его пьяное чудо, чтобы возился, терпел бесчисленные поцелуи и держал так крепко, как только может. Акааши же попойки с Ойкавой сравнил бы с медленным издевательским отдиранием корки с ещё незажившей ранки, потому что Тоору это прям обожает — тревожить больное, чтобы разболелось ещё сильнее. У Куроо такая же привычка, но он быстро себя тормозит, чтобы не уносило, или его Кенма успокаивает, а Тоору чаще напивается без Иваизуми — бережёт своих демонов подальше от его чистого оттенка. Такой идиот, конечно. — Ты такой умный, Акааши, аж раздражает, — возмущается Ойкава капризным тоном, вертит в руке почти пустой стакан и кривит губы. — Извини, — Кейджи приподнимается и тянется с бутылкой исправлять положение. — Я тоже умный, даже занудный иногда, — вздыхает Тоору, со страдальческим видом подставляя стакан. — Ты хороший. — Я гениальный. — Несомненно. — И ты гениальный. — Благодарю. Ойкава выпрямляется, жмурится сонно-пьяно и поднимает заново наполненный стакан в надломленной торжественности: — Выпьем же за похороненных гениев. Акааши послушно чокается, отпивает и прикрывает глаза, пока горчаще-тёплое стекает вниз по горлу и тяжелит голову. Надо бы уже одёрнуть Ойкаву, чтобы не начинал, не поддевал воспалённое и не касался ожогов, но кто ж остановит теперь маэстро полуночной истерии. — Акааши, — у Тоору из голоса пропадают ноющие нотки, а значит, начинается что-то серьёзное. — Ты помнишь, тебе таблетки не помогали? — Ещё бы, — усмехается Кейджи, поднимается с дивана и идёт открывать окно покурить. Конечно он помнит: у него эти цифры в горле стояли, рвали вены и бились под висками, и хотелось выцарапать их, выковырять окровавленными пальцами из разодранной кожи, и все только руки разводили на эту аномалию — психопаспорт нельзя чувствовать физически, так что мы ничем тебе помочь не можем, Акааши, справляйся как-то сам. — Конечно они не помогали, — Кейджи зажимает сигарету в зубах и щёлкает зажигалкой. — Ни таблетки, ни врачи. Я все ночные приступы со скачками цифр переживал сам. Город не умолкает даже ночью, шумит машинами где-то внизу, куда нет сил опускать глаза, а впереди сигналят окна-маяки небоскрёбов, безучастные и безразличные, и звёзды наверняка такие же — и хорошо, что их не видно. — Ты говорил, что это нечто вроде панической атаки, — Ойкава припоминает их прошлые беседы, когда сам он ещё был при должности, а Акааши болтался на краю пропасти, выжидающий момент, когда уже можно будет разжать пальцы и сорваться. — Истерика, которая рвётся наружу, но ты её удерживаешь, — вспоминает Кейджи, выдыхает расслабленно дым и даже улыбается — гораздо легче говорить в настоящем времени о боли, которая уже отпустила. — Дышишь с перебоями, закусываешь кулак до крови, сжимаешь до синяков горло, а цифры несутся, потому что им плевать, у коэффициента бег наперегонки с пульсом, а у тебя судороги и отсутствие кислорода. — А на утро всё проходило. — Да, такие вот чудеса. В какой-то момент чудеса Акааши надоели, и захотелось просто уже пересечь запретную черту и больше не истязать себя страхом перед ней, и по ту сторону оказалось не так уж и плохо. Шрамы только болят, но на другую сторону без шрамов никто и не попадает. Акааши устало затягивается, и по телу проскальзывает озноб то ли от воспоминаний, то ли от обнимающего зимнего города. — Верхушке твои аномальные цифры наверняка были интересны, — говорит вдруг Ойкава, и болезненные нотки в его голосе Акааши категорически не нравятся. — Возможно, интересны до такой степени, что они могли сделать тебя своим экспериментом. Сигарета замирает у губ, по пальцам проходится лёгкая дрожь, и в здании напротив отключается свет на всём этаже. — Нет ну ты сам подумай, — полуистеричные смешки Ойкавы никогда не предвещают ничего хорошего, — человек с нестабильными цифрами, для которого они почти осязаемы, и на которые он сам пытается повлиять? Это же противоречит всем научным исследованиям и правилам Сивиллы, ты правда думаешь, что тебя оставили бы без внимания? — К чему ты ведёшь? — не выдерживает Кейджи, раздражённо подёргивая плечом. — Что, если тебе выдавались фальшивые таблетки, чтобы сверху понаблюдали за тем, как долго ты продержишься на одном самоконтроле? Акааши выдыхает в продрогшую и лихорадочно мигающую ночь, и рука с сигаретой так и замирает над пепельницей. — Ты мне выдавал таблетки вообще-то, — напоминает он, нервно усмехаясь. — Какое-то время поставку антистрессовых полностью контролировало Министерство, — Ойкава прячет лицо в ладонях, вымученно выдыхает и продолжает, — то есть нам приходили таблетки уже распределённые и подписанные. Это потом уже я настоял, и главы отделов вмешались, чтобы выпиской таблеток и дозировкой занимались врачи, работающие непосредственно в Бюро. Акааши слушает внимательно, но суть будто не добирается до него, ускользает в окно, смешивается с дымом и рассеивается по чернильному небу. Он как замороженный наблюдает за тлеющим кончиком сигареты, вздрагивает, стряхивает наконец пепел и приводит себя в чувства очередной затяжкой. — Ерунда это всё, — пытается отмахнуться он. — А вдруг не ерунда? — Успокойся. — Ты же знаешь, что Министерству не нужны сбои в системе, нельзя позволять чему-то порочить образ безупречного правосудия, поэтому выявлять и устранять изъяны будут любыми способами! Забыл, что в своё время сделали с Сугой? — Вот про Сугу только не начинай сейчас, — обрывает его Акааши, потому что некоторые темы нельзя даже упоминать. — Акааши… — жалобно тянет Тоору, и Кейджи даже мерещится всхлип. — Что, если это мы тебя не спасли? — Я сам себя не спас. Акааши выдыхает мучительно медленно, чтобы дым кружил перед полуприкрытыми глазами, слепил и пощипывал, отравлял и оседал неизбежной горечью. Ему так пугающе всё равно, но Кейджи прекрасно знает, что чаще всего то, что не ранит его сразу, обязательно вспорет чуть позже, нахлынет потоком и не даст даже вдохнуть. — Прекрати думать об этом, ладно? — просит он, гасит сигарету и закрывает окно. — Не мучай себя. — Как же не думать? — недоумевает Ойкава, покачивается в сторону, но удерживается и продолжает сидеть. — Эта система раздавит нас. — Она нас уже раздавила, поэтому теперь уже нет смысла оглядываться и выискивать, где мы что упустили. Ойкава снова покачивается, и Акааши слегка подталкивает его в плечо, чтобы уже завалился на диван и уснул. — Как ты можешь быть таким спокойным? — Потому что беспокоиться я уже просто устал. Ойкава вздыхает и наконец-то ложится. — Я самый худший собутыльник, да? — Мне больше нравится, когда ты стихи начинаешь зачитывать или ржать над своими же несмешными шутками, — улыбается Акааши, укрывая Ойкаву пледом. — У меня смешные шутки! — Спокойной ночи. Ойкава мямлит какие-то неразборчивые извинения и вскоре вырубается. Стены, дождавшиеся тишину, начинают душить, и Акааши выходит за дверь. Об услышанном хочется забыть, да только оно ублюдочно въедается и заражает каждую мысль, и Кейджи утешает себя только тем, что скоро вернётся Бокуто с дежурства, и можно будет прирасти к нему объятиями до рассвета и забыться в спасительном ощущении защищённости. Акааши приходит в аналитический офис, садится за своё рабочее место и чуть позже засыпает прямо за столом, разморённый подсвеченной включенными экранами темнотой. Его будит Кенма, встряхивая за плечо, и Акааши моргает растерянно и по его лицу догадывается, что что-то случилось, и встревоженно замирает. — Вставай, — холодит мрачным тоном Кенма, и опасения Кейджи только усиливаются. — Там твоего с простреленным плечом привезли. — Прости. Акааши отрывает взгляд от стекла и недоумевающе смотрит на Яку. — Преступник взял в заложницы девушку, и пока мы его выслеживали, он успел её избить, и мы ворвались в момент, когда он на неё залез, пока она без сознания, и Бокуто рванул вперёд и накинулся на него с кулаками, и чёрт ну он бы убил его прям на месте, ты же его знаешь, — Яку жмурится и устало трёт переносицу. — Действовать нужно было быстро, а попробуй оттащить Бокуто, когда он в бешенстве, я и подстрелил из парализатора сначала его, потом ликвидировал ублюдка этого. — А девушка? — У неё коэффициент подскочил, так что против неё тоже пришлось парализатор использовать, её в реабилитационный центр доставили. Акааши снова смотрит через стекло палаты на усыплённого Бокуто, и вроде и не случилось ничего трагичного, и очнётся он скоро, но режет сам вид Котаро, лежащего без сознания под капельницей в мёртво-белой палате. В коридоре появляется Куроо — только проснувшийся, сонный и сочувственно сопящий. — Кенма мне всё рассказал, — он заглядывает через стекло в палату и досадно усмехается. — У Бокуто принцип просто, типа какая разница, всё равно доминатор выберет смертельный режим, так почему бы не придушить преступника своими руками? — Что за идиота кусок, он вчера родился что ли? — бесится Яку. — Есть разница, убиваешь ли ты сам или по решению Сивиллы. — Бокуто клал на Сивиллу, у него темперамент и чувство справедливости, — продолжает заступаться Куроо. — У него коэффициент перевалит за триста, и что мне, его тоже убивать тогда? Спор прерывает вышедший в коридор Суга, оглядывает всех троих и с недовольным видом суёт руки в карманы белого халата. — Чего разнылись? — кривится он. — Ему ж не в позвоночник выстрелили, а в плечо, так что к утру очнётся уже. Он замечает виновато опустившего голову Яку, вздыхает и дёргает его за рукав. — Инспектор обязан разобраться с исполнителем, вышедшим из-под контроля, так что ничего предательского ты не совершил. — Ты ни в чём не виноват, — поддерживает Сугу Куроо, ободряюще улыбаясь. Яку смотрит на них с явным недоверием и поворачивается к Акааши, ждёт мнение и от него. — Я уверен, он проснётся и не будет держать на тебя зла, — успокаивает Кейджи. Да, есть правила, есть соответствующие необходимые меры, но всё равно невыносим сам факт того, что исполнителей можно подстреливать, словно бешеных псов, и это подуманное всеми и так и не озвученное царапает горло неприятным осадком, и совесть будет мучить Яку в любом случае. Акааши ненадолго забегает к себе, хмыкает с мирно спящего Ойкавы на диване, забирает электронных светлячков и возвращается в палату к Бокуто. Он садится в кресло возле кровати, кладёт на прикроватную тумбочку панель и включает светлячков, настраивает им режим, чтобы летали строго по кругу и не тревожили спящего. Огни послушно кружат в убаюкивающем танце, и Кейджи закрывает глаза, проваливаясь в покачивающийся полусон. Бокуто приходит в сознание на рассвете, сбивчиво извиняется перед Акааши за своё поведение, но тот просит его прекратить и утешающе целует в лоб. Днём Акааши видит Бокуто вместе с Яку у входа в офис второго отдела. Бокуто хлопает Яку по плечу, вероятно, тоже просит перестать считать себя виноватым, принимает в качестве извинений булку и заливисто хохочет. Акааши же чувствует, что всё больное, обещающее напомнить о себе позже, непременно навестит его сегодня вечером. Он бредёт по пустому коридору, замирает и задирает голову, вглядывается в ослепительно белые лампы, тянущиеся по потолку строгим потоком, и коридор кажется непривычно узким, чужим, и холодный свет от ламп ощущается кожей. Лампы начинают тревожно подрагивать, стреляют искрами, и Акааши сильнее закидывает назад голову, и лампы над ним взрываются и гаснут одна за другой, проносятся искажённой симфонией мигающей истерики, и невозможно утонуть посреди коридора, без воды и с полными воздуха лёгкими, но Акааши тонет, тонет вопреки здравому смыслу, точно так же, как цифры сдавливали грудную клетку и отравляли кровоток. Акааши открывает глаза в по-прежнему освещённом коридоре, без выбитых ламп и душащей темноты. Тело немеет, и на подкашивающихся ногах он проходит дальше, и можно добраться до своей комнаты и запереться в обычно спасающей тишине привычных стен, но Кейджи выбирает другую дверь. У Бокуто оказывается не заперто, сам он лежит на кровати с планшетом и тут же отрывает от экрана взгляд. Кейджи без объяснений взбирается на кровать и ложится прямо на Бокуто, и тот лишь молча раскидывает в сторону руки, позволяя ему устроиться удобнее. — Ты в порядке? Акааши не в порядке, поэтому вместо ответа он ревёт. Бокуто отбрасывает планшет в сторону, сгребает Кейджи в объятия, прижимает к себе и позволяет ему вымочить слезами свою рубашку. Акааши судорожно всхлипывает, и у него сегодня совсем нет сил сдерживаться, и у него темнота, которая поселилась в его квартире вместо него, которая гонится за ним по безлюдным коридорам, которая караулит у входа в палату, которая преследует, усмехается, сжимает на горле ледяные пальцы. У Бокуто тоже темнота, непредсказуемая и с неисправным счётчиком, и быть сопричастными к темноте вдвоём — всё-таки легче. Кейджи шмыгает носом, вертит головой и хватает с тумбочки припасённую булочку, начинает жевать, роняя на рубашку Бокуто крошки и слёзы. — Ты прям как девочка из старого мультика, которую унесло в мир духов. — Унесённые призраками? — подсказывает Кейджи севшим голосом. — Да, — кивает Бокуто, улыбается и успокаивающе гладит по голове. — Она вот так же ела и плакала. Плакала и всё равно ела, ела и всё равно плакала… Акааши доедает, выдыхает почти без срывов и роняет голову Бокуто на грудь. Он почти успокаивается, и только подрагивающий голос выдаёт остатки пронёсшейся истерики: — Нам не нужен хаос, Котаро. Он приподнимается, чтобы посмотреть Бокуто в глаза. — Тебе он не нужен, — повторяет он. — Мне только ты нужен, сам же знаешь. Бокуто снова прижимает Акааши к себе, чтобы лежал на плече и приходил в себя, ничего не боялся и не думал о плохом хотя бы в этот вечер. Кейджи лезет в карман помявшегося лабораторного халата, достаёт переключатель и запускает в спальню светлячков, роняет панель на кровать и закрывает глаза. Огни тут же пускаются в свой неспешный танец — всё такие же непослушные и почти свободные.