Разбитые складываются в цифры

Nothing will keep us apart Chasing the sun I can't wake up

Окно первого этажа отсвечивает на тонущий в темноте снег, а Кенма выпал из окна третьего. Темнота — везде, а снег рождается в той темноте, что выше, что над третьим этажом, с окна которого рвётся наружу вышитая паутиной окровавленная тюль. Одна мысль не поспевает за другой, и все они в итоге стираются, бредовые и ненужные, и есть только снег — тот, что падает с высоты, и тот, что холодит спину, что рассыпается вокруг искрящимся ядовитым порошком. В обеих руках спрятаны бумажные бутоны, и Кенма сжимает пальцы сильнее, режет кожу о согнутые лепестки. — Кенма! Куроо свешивается с окна третьего этажа, зовёт до хрипоты, но Кенма — разбитое и нереагирующее, и есть только снег, режущие лепестки и укрывающая тьма. — Кенма… Но это всё — только здесь. А Куроо есть и на другой стороне. И свет с другой стороны прорывается настойчивее. — Кенма? Кенма открывает глаза. Куроо нависает над ним, обеспокоенный и взъерошенный спросонья. — Опять кошмары? — спрашивает он, и Кенма пытается понять, чем себя выдал. Он опускает взгляд и только сейчас осознаёт, что пальцами впивается в руку Куроо. — Ох чёрт, прости, — Кенма одёргивает свою руку, бледнеет и приподнимается на кровати. Спину знобит, и кожа под смятой футболкой ещё чувствует снег. — Ерунда, не извиняйся, — Тетсуро притягивает его к себе и целует в висок — щемящая утренняя нежность в расплату за все полученные во сне раны. Кошмары случаются реже, но они такие же болезненные, настойчивые в своих попытках расправиться с Кенмой любым способом, и чтобы боль непременно перешагнула в реальность, тянулась к рассветным лучам кровавым следом. Гнаться за рассветом бессмысленно — он всё равно не спасает. У Куроо получается лучше. — В Бюро же не воспрещается держать животных. Это не вопрос, а скорее утверждение, и Куроо не примет никаких возражений, а Кенма и не собирается. У них в Бюро из животных есть только морские свинки, которых держит Нишиноя, но вряд ли кто-то скажет что-то против маленького котёнка, скорее наоборот — все отделы сбегутся смотреть и умиляться. Тем более на такое чудо. Чёрно-пшеничный писклявый клубок катается по кровати, зарывается в покрывало и тычется носом Куроо в ладонь. Куроо хватается за сердце и вот-вот разрыдается. — Это какой-то кошмар, господи, Кенма, за что мне это всё? — причитает он, когда котёнок забирается ему на плечо, проезжает крошечной лапкой по губе и лижет щёку. Тетсуро держится в шаге от сердечного приступа, и Кенма смеётся, чем только усугубляет ситуацию, потому что вряд ли Куроо выдержит кошачью лапку на лице под звонкий смех Кенмы. Куроо нашёл котёнка два дня назад во время очередного задания, наткнулся на него в одном из неблагополучных районов города. Так и принёс его в Бюро: у самого на лице — кровь убитого преступника, а в руках — закутанный в куртку ослабший и замёрзший комок. — Подумать только: несёмся на волнах прогресса, а всё равно никуда не денемся от бедных кварталов и брошенных котят, — сказал тогда Тетсуро, пальцем поглаживая свою чумазую находку. Мир такой всё-таки неправильный, раз всучил Куроо доминатор в руки и отправил его вершить правосудие, когда сам он в руках хочет носить котят вместо смертельного оружия. — Ты выбрал ему имя? — спрашивает Куроо, вырывая Кенму из раздумий. — Это не так просто, у меня в голове сейчас прокручивается список имён всех известных мне персонажей. — Я ценю твой серьёзный и ответственный подход. Куроо не остаётся в стороне и решает помочь, выуживает из глубин памяти все известные ему фильмы, дорамы, аниме и видеоигры, ближе к ночи ударяется в греческую мифологию и скандинавские легенды, трясёт на Кенму списком названий созвездий и астероидов, захлёбываясь от волнения. — Назовите его Пирожок. Кенма переглядывается с Куроо, читает в его взгляде свою же мысль о том, что с советом они обратились явно не по адресу. — Знаешь, мы вообще-то хотели подобрать ему имя с более глубоким смыслом, — напоминает Куроо, снисходительно улыбаясь. — Ну так а если он пирожочек? — Бокуто со сдавленным писком тискает котёнка и чмокает в живот. — Ну вы посмотрите на него! Здесь Кенма и Куроо поспорить никак не могут, и спасённый котёнок торжественно перестаёт быть безымянным, подтверждая выбор имени одобрительным мяуканьем. — Может ли стабилизировавшийся коэффициент понизиться с годами? Куроо отрывается от чтения и опускает взгляд на подкатившегося ему под бок Кенму. — Понизиться может после курса реабилитации только коэффициент, полученный временным скачком, пережитым в результате стресса или шока, ну или из-за психозаражения. — Почему только так? — Кенма подпирает рукой подбородок, готовясь внимательно слушать. — Разница между кратковременным повышением преступного коэффициента и необратимым — в их источниках, — охотно объясняет Тетсуро с видом уважаемого доктора наук, и Кенма невольно им любуется. — Чтобы заработать преступный коэффициент без возможности восстановления, нужно, так сказать, накопить в себе достаточно тёмного. Куроо откидывается на подушку и лениво потягивается. — Я в университете работу писал на эту тему, — улыбается он ностальгией и невысказанной тоской по прошлому, в которое вернуться никак нельзя, но и вычеркнуть это прожитое и выжженное просто невозможно. Кенма мысленно злится на себя за начатый разговор, который подло царапнул, напомнив Тетсуро о прошлом, в котором самого Кенмы не было, и это отчего-то кажется таким неправильным, досадной оплошностью зазевавшегося мироздания. В какой-то вселенной им повезло случиться друг с другом раньше, поделить на двоих юность или даже детство, разбиваться и исцеляться вместе, но во вселенной, что досталась именно им, друг друга пришлось подождать и уже касаться губами шрамов от ран, полученных порознь. — А что, думаешь, твой психопаспорт может восстановиться? — спрашивает Тетсуро, настороженный внезапным интересом Кенмы. Куроо не успел к моменту, когда обжигало и сгорало — он оказался рядом уже на месте остывших кострищ. — Нет, я думал о твоём. Куроо усмехается с особой мрачной горечью, и Кенма уже знает, что пришло время вечернего скулежа — беззвучного в унисон. — Нет, Кенма, — Куроо вздыхает и садится на кровати, — со мной всё уже давно решено. — Но у тебя коэффициент тоже повысился в результате шокового потрясения, так почему же нет? — Кенма не понимает, отказывается принимать вселенную, которая исключает из себя Тетсуро. — Я эти цифры накопил в себе ещё задолго до этого, — Куроо невзначай поглаживает котёнка, спящего в гнезде из покрывала. — Во мне тёмного больше, чем ты можешь себе представить, и удивляет лишь, что мне поручено стрелять, хотя стрелять нужно именно в меня. Здесь всё сложнее — это Куроо исключает вселенную из себя. — Я плохой человек, Кенма, — Куроо улыбается, и такие улыбки — в сотни раз больнее полётов из окон в отзеркаленной реальности. — Необратимо плохой. Всё-таки этот вариант вселенной такой бракованный, искажённый до безобразия и воющий с горизонта. Кенма, сам уже покрытый незримыми трещинами, встретил Куроо, когда тот ещё не был сломлен, но уже прогонял нечто опасное и ядовитое по своим венам, и оба не были друг у друга тогда, когда ещё было возможно не упустить и предотвратить. Теперь же Куроо уверенно считает себя монстром, и Кенма не знает, но чувствует, как поступать в таких случаях — нужно прикоснуться и доказать, что не боишься. Куроо объятий явно не ждал, поэтому пару секунд сидит с расставленными в стороны руками и растерянно моргает, и в груди у него колотит так, что свихнуться можно. А потом обнимает ответно, вжимает в себя будто в предсмертном отчаянии и утыкается в макушку носом. — Что тебе снится, Кенма? — Падение. — Тебе страшно? — Уже нет, — Кенма тянется вверх, пробегает пальцами сквозь пряди отросшей чёлки и прижимается к горячему лбу губами. — Реальность страшнее. Необратимые спасаются в объятиях друг друга, а где-то небо кидается на башенный шпиль, хрипит и умирает к рассвету. Во сне кожу кромсают впивающиеся до костей когти, порезы кровоточат и там же зарастают, а наяву город ныряет в закат, такой сияющий и счастливый, будто никогда и не был искусственным. Голографические лепестки сакуры никогда не разнесут по городу весну и не заменят настоящие, а за фальшивыми облаками не спрятать притаившуюся глубоко в небе грозу. Что останется от города, когда он скинет с себя свою оболочку, вылезет из треснувшей капсулы и отвратительной слякотью упадёт под ноги обманутым жителям? Что останется от меня? — Ты не рад, что мы тебя вытащили из Бюро? — Куроо приваливается сзади и упирается подбородком Кенме в плечо, лениво жмурится от отброшенных в машину острых лучей. — Мне наоборот здорово, — Кенма смотрит в окно и не моргает, будто сканирует каждый пронёсшийся мимо фрагмент города. — Я никогда раньше на задания не выезжал. Особенность современных заводов заключается в том, что практически во всех случаях здания не пропускают радиоволны, что делает систему наиболее устойчивой к внешним воздействиям и попыткам взлома. Но есть и другая сторона подобной задумки — в изоляции весьма удобно укрывать тьму. Очередное расследование привело как раз в такое место, и чаще всего то, что творится за запертыми дверьми и непроницаемыми стенами, обречено оставаться безнаказанным: необъяснимое списывают на несчастный случай на производстве, работу самого завода не приостанавливают, так как Министерство Экономики не желает нести убытки. — Министерство может идти нахер, — ругается за рулём Яку. — Убитых работников заменяют новыми, руководство невинно отводит глазки, а общественность живёт в счастливом неведении. — Сейчас наши ещё выяснят, что нам предоставили поддельные данные о психопаспортах работников, — усмехается Куроо, с беззаботным видом откидываясь на сидении и складывая за головой руки. — Весёлый завод, конечно, чем больше о нём узнаём, тем больше подозрений он вызывает. — Обычно я могу взламывать прямо из Бюро, но мне не обойти их радиопоглощающую систему, — Кенма чувствует себя виноватым за то, что оказался бесполезным. — Не волнуйся, этому месту лишний визит полиции не помешает, — успокаивает Яку, наверняка уловив в голосе Кенмы извиняющиеся нотки. — Ты хоть наведёшь им порядок в этом гадюшнике, — Куроо ободряюще приобнимает Кенму и специально громко чмокает в щёку, чтобы Яку на водительском сидении дёрнулся. — В твоих хакерских способностях никто не сомневается. Когда они подъезжают к заводу, закат уже успевает перетечь в сумерки. С неба рваными хлопьями опускается снег, и Кенма кожей чувствует — настоящий. План срывается, и Кенма уверен, что виной тому его особая невезучая аура, которую он зачем-то потащил из Бюро с собой. Хакерские способности не подводят: Кенма взламывает систему изнутри, поднимает со дна все зашифрованные данные, подчищенные записи видеокамер, тайные транспортировки и поставки, разоблачая целую преступную сеть по производству и распространению таблеток, корректирующих состояние психопаспорта даже при завышенном коэффициенте. Причиной нескольких убийств стала обыкновенная зачистка работников, ставших свидетелями двойной жизни фармацевтического завода и разными способами пытавшихся сообщить об этом наружу. Но приезд полиции оказывается спусковым крючком, и на заводе поднимается настоящее восстание — изоляция пускает трещину, и кишащая внутри тьма, потревоженная скользнувшей полоской света, сходит с ума. Кенма не может отправить полученные данные аналитикам, поэтому бежит на крышу, надеясь на высоте поймать сигнал и связаться с Бюро. Бежать приходится по коридорному лабиринту в кромешной тьме со слабо светящим старым фонариком на батарейках, из-за аварийного отключения внутренней связи невозможно узнать, в какой части завода находятся сейчас Куроо с Яку, и чёрт их знает, чем они при неработающих доминаторах обороняются от взбунтовавшихся работников, и Кенма полагается на собственное чутьё, пытаясь отыскать нужный лестничный пролёт. Нужный пролёт отыскивается, и Кенма мысленно отсчитывает пролетающие этажи, и на седьмом, когда от бега вверх уже разрывает лёгкие, распахивается дверь, из которой вылетает тёмная фигура, набрасывается на Кенму и отшвыривает его в сторону. Кенма впечатывается в стену головой, шипит от накатившей от удара боли, в свете отлетевшего фонарика узнаёт одного из управляющих, который встречал их на въезде в завод. Кенма успевает кинуться к лестнице и продолжает путь наверх, слыша догоняющие его шаги. Аварийная система должна была разблокировать все двери в здании, а значит, и ранее недоступный никому из работников проход на крышу. Крыша встречает чёрной воронкой в ночное небо и сонным снегопадом — наверху всегда всем безразлично, какой хаос творится под ними. Кровь заливает глаза, ноги дрожат и подкашиваются, но Кенма добегает до края, обнаруживает сигнал и по голо-браслету отправляет взломанные данные в аналитический отдел. Он оборачивается, видит добравшегося до крыши разъярённого управляющего, сипло дышащего после погони. Он уже собирается накинуться на Кенму, но резко замирает, таращит в немом ужасе глаза, после чего разлетается на кровавое месиво, открывая вид на вооружённого доминатором Куроо. — Наконец-то заработал, — хрипло усмехается Тетсуро, вымученно выдыхая, и Кенма облегчённо улыбается. Перед глазами настойчиво плывёт и затемняется, и Кенма, качнувшись назад, срывается с крыши, расфокусированным взглядом улавливает, как небо над ним переворачивается, и вскинутую в падении руку успевает схватить Куроо. — Держу тебя, — шепчет он, испуганный до невозможности, но крепко сжимающий руку и бесконечно надёжный. Последние силы покидают тело, заставляя его безжизненно повисать над осыпающейся белым пеплом высотой, темнота затягивает, роняет тающие хлопья на окровавленное лицо и усыпляет, и Кенма не сопротивляется. От меня остаётся снег. Невесомые бинты оплетают голову, тяжёлую и почти утихшую. Свет бьёт по ещё слабым после недавнего пробуждения глазам, и Кенма болезненно моргает и отводит взгляд в сторону, где за стеклом терпеливо ждёт Куроо с котёнком на руках. Суга заканчивает с повязкой, идёт к дверям и впускает Тетсуро, строго взглянув на Пирожка. — С котёнком в стерильный блок нельзя. — А с сигаретой можно? — Куроо указывает пальцем на дымящуюся пепельницу. — Ничего не знаю, — Суга забирает котёнка и выходит в коридор. Куроо машет на него рукой — пусть поиграется. Кенма устало склоняет голову, и Тетсуро подсаживается рядом на кушетку, подставляет плечо, обеспечивает успокаивающей тишиной, которую всё же нарушает, не выдерживая скопившихся в голове мыслей: — Не делай так больше. — Не падать с крыши или не теряться во время восстания рабочих? — И то, и другое. Кенма не боится запускать руку за грань, смотреть в непроглядное никуда и бродить по краю, но ради Куроо он готов перестать. — Ты боялся упасть? — Я же говорил, что нет. — Ты говорил про сон. — Для меня нет разницы. Кенма — затерянное между двух реальностей, одинаково затемнённых и потому неразличимых, и на нужную сторону выводит вовсе не свет. — А вообще, это раньше было всё равно, — Кенма укладывает голову на колени Тетсуро, и пошатывающийся мир наконец-то замирает, сбавляет яркость и стирает лишние шумы. — Когда-то я открывал глаза и не был уверен, что проснулся. — А сейчас как определяешь? Кенма слабо улыбается склоняющемуся над ним Куроо. В лежачем состоянии глаза сами закрываются, и окутывающее небытие снова тянет за руку и умоляет поддаться. — Если ты рядом — значит, всё правильно. Под сомкнутые веки заползает заждавшийся сон, и перебинтованной головы осторожно касается тёплая рука.