Разбитые складываются в цифры

I feel numb in this kingdom

Яркий экран с мигающими данными отпечатывается белым пульсирующим пятном даже под сомкнутыми веками, и Тсукишима отъезжает на стуле от рабочего стола, снимает очки и трёт уставшие глаза. В главном офисе аналитического отдела ни души, и это не внутреннее “пусто”, которое гуляет сквозняком под кожей, а спасительное и позволяющее расслабленно выдохнуть. С людьми случаются трудности, какими бы хорошими они ни были. Тсукишима идёт в курилку. Курить в офисе запрещено: им не раз прилетало сверху за того же Акааши, который закуривает порой машинально и топит в своём дыму всё помещение, к тому же никому не нужны лишние визги от Ойкавы, вечно возмущающегося на “невоспитанных вонючек”, и никто при этом не упоминает, что у него у самого белый халат пропах сигаретами Иваизуми. С людьми бывает весело, но пустота в венах завывает всё равно настойчивее. Курить Тсукишиме не так уж и нравится. Дым не успокаивает, не согревает и не заполняет, и всё это — всего лишь набор привычных жестов, вдохи и выдохи с примесью горечи, повод подняться со стула и пройтись до курилки, выкраденный у вселенной момент уединения, где всё ограничивается сиянием едва заметного огонька в дотлевающем кончике сигареты. Цифры не измерят и не внесут в расчёты внутреннюю пустоту, зато несколько лет назад они смогли сложиться для Тсукишимы Кея в его коэффициент преступности и вынести ему приговор. И даже тогда было плевать, зато для Ямагучи это почему-то оказалось больнее. Тсукишима тушит окурок о дно пепельницы. Ямагучи должен был уже вернуться из лечебницы, так что стоит идти обратно в офис и ждать его там, потому что Тадаши точно не захочет оставаться один. Ямагучи действительно приходит, неловко прячет капли от каких-то реактивов на рукаве лабораторного халата и улыбается настолько вымученно, что даже воющей пустоте не сравниться. — Ты не занят? Кей сворачивает файлы на компьютере, показывая, что готов отвлечься. Тадаши подходит ближе, и у него задорный хвостик на голове и очаровательные веснушки, и надломленные улыбки на таком фоне режут ещё больнее. — Как она? — Тсукишима понимает, что задаёт абсолютно бесполезный вопрос, но он честно не знает, о чём ещё в такой ситуации можно спрашивать. — Безмятежна, как всегда, — Ямагучи усаживается на ближайший стул, улыбается и поправляет на столе выбившийся из ровного ряда карандаш. Мама Тадаши страдает синдромом нехватки положительного стресса. Болезнь — неиссякаемый источник дискуссий, неизлечимый парадокс современного общества, отысканная безмятежность и потеря самого себя в качестве расплаты. — Мне постоянно говорят, что она всё понимает, что она узнаёт меня и даже рада видеть, — Ямагучи откидывается на спинку стула и срывается на нервный смешок. — Но это же всё такой бред, Тсукки, они все там одинаковые, с пустыми взглядами и отсутствием мыслей. Кей не перебивает, краем глаза следит, как дрожат у Тадаши пальцы, из-за чего потревоженные карандаши никак не удаётся уложить ровно. — Они всего лишь покинутые оболочки самих себя. Кей пытается сглотнуть подступивший к горлу ком. Тадаши не заслуживает этих оболочек, пустых и безнадёжных, ему не прогреть их даже всеми своими лучами, и Тсукишима чувствует вину за то, что является в жизни Ямагучи самой проблемной пустотой. Мама Тадаши хотя бы не мучается, доживает свои дни в умиротворённом существовании, потому что за стеклянным взглядом не прячется ничего гнетущего — это та самая форма счастья, обретённая в небытии. Тсукишима же от безмятежности и счастья далёк так же, как все потенциальные преступники Бюро далеки от свободной жизни. — Она давно перестала быть собой, и скоро даже её оболочка растает, — Кею кажется, что дрожь в голосе Тадаши сейчас пустит рябь помех по включенным экранам компьютеров. — И я даже не знаю уже, что для неё лучше: вот так существовать или же просто уже перестать быть. Ямагучи в очередной раз дёрганным жестом разбрасывает по столу карандаши, и Тсукишима перехватывает его руку, заставляя того рвано выдохнуть, затем неуверенно тянет на себя. Тадаши не сопротивляется и падает в объятия, запутавшийся и уставший, и сам Тсукишима в объятиях утешения никогда не находил, но даже у пустоты внутри есть догадки, что Ямагучи сейчас в них нуждается. — Извини, — бубнит Тадаши в плечо Тсукишиме. Он не плачет, Кей вообще в последний раз видел его плачущим очень давно. — Всё в порядке, — успокаивает Тсукишима. Тадаши давно не плачет при нём, хоть Кей и никогда не считал это слабостью. Ямагучи — невероятно сильный, а у Тсукишимы трудности не с людьми, а с самим собой. - - - Проблема Тсукишимы — отторжение. Он не чувствует себя частью общества, а для Сивиллы это один из первых сигналов об опасности, потому что системе нужна рассчитанная масса, без выбивающихся из неё подозрительных исключений. — Почему просто нельзя быть таким, как все? — с досадой бросает мама Кея, даже не стесняясь присутствия Ямагучи за их обеденным столом. Кей раздражённо закатывает глаза и продолжает равнодушно жевать. — Он не как все, он лучше, — встревает Ямагучи, после чего тут же опускает глаза в тарелку и краснеет. Ямагучи обожает и идеализирует Тсукишиму ещё с детства, и в этом нет ни приятного, ни раздражающего — Кею просто грустно с того, насколько Ямагучи в нём ошибается. Тсукишиме скоро восемнадцать, но ему не хочется ни празднований, ни меняющихся цифр в возрасте. — Это затворничество, — вздыхает Ямагучи, когда Тсукишима отклоняет его предложение пойти отмечать в какое-нибудь кафе. Затворники ограждаются от всего мира без исключения, но только от Ямагучи отдаляться совсем не хочется. — Это пустота, — исправляет Кей и перелистывает страницу. Он один из немногих в этой эпохе, кто всё ещё не может отказаться от настоящих книг и перейти на электронные. — И тебе хочется со всем покончить? Тсукишима объясняет, что это не та ситуация, когда проходишь по мосту и хочешь спрыгнуть. У него слегка иначе: если мост под тобой вдруг обрушится сам — ты не будешь против. Ямагучи понимает и лишь надеется, что мосты выдержат. Тсукишима безупречно учится и стабильно радует отличными результатами, но сам будто где-то далеко, против всех, неприжившийся и отчуждённый. Он понимает, что Сивилле будет плевать на высокие оценки и стремление к знаниям, она копнёт глубже, заберётся в ту самую пустоту и докажет, что она ещё как обитаема, выудит наружу затаившихся в ней демонов, учтёт их в киматическом анализе и швырнёт в Кея числом-результатом, перечёркивающим ему жизнь. На ежедневных проверках оттенка Тсукишима уже привык к настороженным взглядам, намекающим на его тревожное 81, но ему так плевать, ему так хочется сбежать и огородиться наушниками, заглушить музыкой изматывающие мысли, нырнуть в имитацию спасительного небытия. На день рождения они с Ямагучи лежат на кровати в комнате Кея, оба с взглядами в потолок, пока по экрану телевизора ползут титры после закончившегося фильма. На потолке лениво пляшут огоньки подаренного светильника, бликами отражаются на стёклах очков, и творится какая-то непозволительная идиллия, и даже возрождается вера в мир или всплывают в голове ещё какие-нибудь глупости, возникшие в усыпляющем уюте полутьмы. Ямагучи ёрзает рядом и переворачивается набок, и Кей едва успевает повернуть к нему голову, как Тадаши его целует. У Ямагучи блаженно прикрыты глаза, а Тсукишима не чувствует ни отвращения, ни чего-то такого, что описывают в книгах или пытаются передать в фильмах, нет никаких взрывов в голове и тока на губах. Просто долбанная пустота и скачущие с потолка на стены огни. Кей инстинктивно тянет руку, чтобы приобнять, но Ямагучи всё равно сам отстраняется и укатывается обратно на свою половину кровати, отворачивается к стене, говорит что-то, что в такие моменты обычно невероятно важно, но Тсукишима не улавливает, смотрит размытой дымкой на потолок, отстранённо слышит приглушённое “всё равно люблю” и “это ерунда, мне лишь бы рядом”, и огни начинают жечь где-то у зрачка, и хочется сморгнуть эти режущие отблески, и хочется, чтобы потолок обвалился, но тогда всё было бы гораздо проще и эгоистично до тошноты. Ничего не меняется, и лишь тяжелеет внутри от осознания, что быть таким, как все, точно не получится. С горизонта тянет кострами близящегося выпускного, и от незримого дыма уже становится труднее дышать. У Тсукишимы за полгода темнеет оттенок, ему снятся белые палаты и кровавый закат за стеклом, но на фоне собственного равнодушия как-то и не верится, что всё катится к чертям. Ямагучи же вовсю готовится к экзаменам, на ежедневных проверках сияет чистейшим оттенком психопаспорта, чистейшим взглядом смотрит за горизонт, который для Кея уже давно догорел. — Всё будет хорошо, — заверяет Тадаши, когда узнаёт про уже практически необратимые 92 у Кея, умоляет несуществующих богов, заклинает на счастливый исход, который Сивилла уже вряд ли подарит. У Ямагучи точно всё будет хорошо, а вот на себя Тсукишима уже даже не рассчитывает. Ямагучи поступает в научный университет, а Тсукишиму увозят в Центр Реабилитации с коэффициентом, перевалившим за сотню. Кей смотрит на истеричную рябь на вымокшем асфальте, задыхающиеся в лужах огни ночного города и стоящую под зонтом заплаканную мать, а потом всё исчезает за тяжёлыми дверьми машины без окон, и только барабанящий снаружи дождь напоминает, что по ту сторону остаётся мир, которому плевать, если Тсукишима Кей больше не будет его частью. Белая палата из снов становится реальностью, растянутой на недели, а после и на месяцы, и Тсукишима даже усмехается. Ему становится не до смеха, когда Ямагучи плачет по ту сторону стекла. — Почему это случилось именно с тобой? — всхлипывает он, возмущённый несправедливостью Сивиллы и ответным леденящим безразличием Кея. — Потому что со мной только так и можно было, — у Тсукишимы как всегда спокойный и ровный голос, и он впервые задумывается, откуда вообще у него могли взяться цифры, почему он не родился с асимптоматикой и не был отвергнут системой с самого начала, чтобы уже сразу без лишних надежд и стремлений. У Тадаши боль почти осязаемая, обида до слёз и щемящее касание ладонью стекла в неисполнимом желании дотронуться и обнять, а у Кея — всё та же пустота, аквариум с мёртвыми рыбами под рёбрами, ненависть к миру, заботливо подсчитанная и облачённая в цифры, хотя Тсукишима уверен, что число должно быть куда больше. — Я всё равно буду ждать тебя на этой стороне, слышишь, Тсукки? Ямагучи уходит, и у Тсукишимы случается первый приступ истерики за всё время пребывания в центре, и в камеру под вой сирен тут же запускается кроваво-красный дым, подползает со всех сторон и затекает в лёгкие, усыпляет и дарит иллюзорный временный покой. Через два года к Тсукишиме приходят работники Бюро с предложением работы. Это так в духе Сивиллы — вышвырнуть за борт своего сумасшедшего тюремного корабля, а спустя время скинуть якорь с призрачными возможностями вновь наладить жизнь. — Сивилла посчитала тебя полезным, учла твои умственные способности, высокие показатели успеваемости, — молодой инспектор Савамура сворачивает данные на голо-браслете, складывает руки на столе и смотрит уже на самого Тсукишиму. — В общем, для тебя это шанс выйти отсюда и попробовать начать заново. — Потенциальные преступники заново не начинают, — Кей отвечает с горькой усмешкой и поправляет очки. — Просто меняют больничную камеру на камеру побольше. Инспектор смотрит на него с пониманием и даже с капелькой сочувствия. Тсукишима чувствует подкатывающую тошноту. — Я тут навёл справки, — Савамура снова хватается за браслет проверить какую-то информацию, — у тебя же вроде друг собирается работать в Бюро, так ведь? Ямагучи Тадаши, я прав? — Ну он хотел работать в лаборатории, насколько мне известно, — Кей слегка теряется в словах от упоминания Тадаши, но быстро берёт себя в руки. — Не знаю, правда, определят ли его работать в Бюро. — Да уж, вполне возможно, что он сам решит работать в лечебнице, учитывая нынешние обстоятельства, — Савамура поднимает удивлённый взгляд на Тсукишиму, видимо, уловив у того недоумение на лице. — Не знаешь, что у него случилось? Он к тебе разве не приходит? — Приходит, но… — Ничего тебе не рассказывает, чтобы не тревожить? Тсукишима смотрит совсем растерянно, невольно холодеет и ждёт разъяснений, мысленно царапается о неприязнь того, что узнавать подробности приходится от абсолютно незнакомого человека. — У его мамы развился синдром нехватки положительного стресса, слыхал о таком? — Ходячие трупы без эмоций и всяческих мыслительных процессов? — Не надо так резко, — хмурится инспектор. — В общем, её поместили в лечебницу, где за такими пациентами ухаживают круглосуточно, и Ямагучи её навещает по мере возможности. Тсукишима остывает всем телом, осознавая, что Тадаши, по сути, мечется сейчас между двумя тюрьмами, надеется на спасение, в которое один не верит, а вторая и вовсе разучилась мыслить, и при этом он учится на чёртовом факультете химии, не сходит с ума и даже сохраняет свой психопаспорт в порядке. Кей и не думал, что может восхищаться этим человеком ещё сильнее. — Итак, твой коэффициент стабилизировался, хоть и без возможности восстановления, — Савамура снова возвращается к главной теме разговора. — Проходи до конца реабилитационный курс и будешь работать в бюро исполнителем. Тсукишима в ответ может только фыркнуть. — Слушай, в Бюро давно уже нет старых предрассудков в отношении к исполнителям, и уж поверь, Бюро для тебя всяко лучше этой тесной камеры. Кей тут бы поспорил. Возможно, здесь его пустоте как раз и самое место, и пусть она задыхается в кровавом дурмане и захлёбывается безупречным белым. — Подумай хорошенько, Тсукишима. Когда инспектор Савамура уходит, Кей долго оглядывает белоснежные стены, думает о подобии свободы, которым его пытаются выманить наружу, думает о Ямагучи, который по-прежнему сильный и продолжает верить вместо двоих обречённых. Кей болезненно шипит. Иногда даже пустота может соскучиться. Тсукишима всё-таки покидает реабилитационный центр, отрабатывает в Бюро исполнителем полтора года, после чего его думают перевести в аналитический отдел. — Давайте к нам его, таким мозгам самое место среди аналитиков, — предлагает Акааши на собрании третьего отдела. — Он у вас там либо перепалки устраивает, либо хохочет с Танакой и Нишиноей. Упомянутые исполнители одновременно хрюкают со своих мест. — А так он будет хохотать у вас, — усмехается Савамура и строго скрещивает руки, но рассерженным всё равно не выглядит. — Мы серьёзные люди, — возражает Акааши, с аристократичным видом затягиваясь. Стоящий рядом с ним Кенма поддерживает его огромным надутым пузырём из жвачки. — Мы навели порядок и даже почти запретили Бокуто с Куроо врываться к нам. — Что скажешь, Тсукишима, тебе нужен этот дурдом? — интересуется у Кея Савамура. Тсукишиме всё равно, где быть, но работа в офисе аналитиков всё же привлекает его больше, чем постоянные выезды на места преступлений и перестрелки. — Хочу в аналитический дурдом, — решает он, и Савамура обещает договориться о его переводе с начальством. Через полгода в Бюро устраивается Ямагучи, и Тсукишима с ужасом осознаёт, как давно его не видел, как без него скулило и сквозило, чуть ли не роняет из рук кофе, пока идёт по коридору до лаборатории. Ямагучи обнаруживается за микроскопом, при виде Кея подскакивает с места, онемевший от неожиданности, с отросшими волосами и в белом халате. Тсукишима носит такой же, да только для него это белое ощущается издёвкой, а Тадаши это белое-чистое-совершенное действительно подходит. Тсукишима встаёт перед Ямагучи, возвышается над ним и неуверенно тянет губы в подобие улыбки, дрожащей рукой ставит стаканчик на стол. — Я тебе кофе принёс, подумал, что ты захочешь. Тадаши сейчас плевать на кофе, он кидается на Кея, прижимается и обнимает, шмыгает носом куда-то ему в плечо и шепчет в одуряющем неверии: — Ты и представить не можешь, как я по тебе скучал. Тсукишиме кажется, что дышать наконец-то становится легче, и на эти объятия он даже отвечает. - - - Тсукишима заходит в офис аналитиков и видит, как в панике подскакивает Акааши и наспех слезает со стола, отталкивая от себя Бокуто, который размахивает по сторонам развязанным галстуком и улыбается идиотом. — Мы дико извиняемся, — растерянно бормочет Кейджи, нервно приглаживая растрёпанные волосы. Бокуто идёт к дверям, проходит мимо Тсукишимы и хитро хихикает, показывая, что лично он дико не извиняется и вообще бессовестный. Тсукишима подёргивает плечом, выражая безразличие. Он ничего не имеет против, на самом деле. Просто понимает, в очередной раз застав нечто подобное, насколько от такого далёк сам. Мир помешан на тактильном спасении, бредит прикосновениями и шальной близостью, а Кей лишь стоит в сторонке, скучающе зевая. — Нет ничего плохого в том, что тебе не хочется ничего такого, — говорит однажды Ямагучи, стараясь то ли успокоить Кея, то ли убедить самого себя, и Тсукишима презрительно морщится, чувствует себя дефектным и неправильным, злится на себя и на мир, с которым у них пожизненная несочетаемость. Этим миром правят цифры — Кей накопил их в избытке и остался в проигрыше. Этим миром правят прикосновения — Кей не знает, куда девать руки, когда его обнимают против воли, и чувствует сухое и горчащее отторжение. Акааши чуть позже берёт со стола папку с документами и уходит из офиса, и Кей вновь остаётся один. Ненадолго. — Кенмы здесь нет? — в двери заглядывает что-то чёрное и лохматое, и Кей невольно вздрагивает. — Он на совещании в офисе первого отдела, — бросает в ответ Тсукишима и снова отворачивается к экранам. Куроо на всякий случай озирается по сторонам и зачем-то крадётся к рабочему месту Кенмы, и Кей краем глаза наблюдает, как исполнитель кладёт тому на стол какую-то коробочку с бантиком, затем стрелой несётся обратно к дверям. — Не сутулься, — строго бурчит на прощание Куроо и скрывается в коридоре. Кей фыркает и выпрямляется, смотрит на оставленную коробочку с подозрением и надеется, что она не взорвётся. Кенма возвращается в офис где-то через полчаса, устало валится на свой стул, замечает коробочку, распаковывает и заглядывает внутрь. Неожиданно Козуме начинает сдавленно хихикать, прикрывая рукой рот, и Кею даже становится любопытно, что там за подарочек. Наблюдать за другими порой бывает не так уж отвратно и утомительно, в каких-то ситуациях Тсукишима даже умудряется умиляться, и пустота внутри на время перестаёт даже холодить. А иногда пустота ощутимо давит и становится особенно невыносимой, и в такие вечера Кей не знает, куда себя деть. Он приходит в лабораторию, приветственно кивает возящемуся с пробирками Асахи и идёт к Ямагучи, который что-то старательно набирает на компьютере. — Ты сильно занят? — Тсукишима невольно заглядывается на вертящуюся в воздухе голограмму какой-то молекулы. — Что-то случилось? — Тадаши поднимает на него встревоженный взгляд, сверкает россыпью веснушек, и Кей думает, что эти веснушки — единственное, пожалуй, в этом мире, что так приятно пересчитывать. Тсукишима не отвечает, потому что не понимает сам, что не так. Это просто такие вечера, которые стягиваются на шее удавкой, и высвободиться из неё самому почему-то не получается. Он надеется, что Ямагучи сказочным образом сумеет это понять. — Минутку подожди, я допечатаю отчёт, — Ямагучи — сказочный сам, поэтому понимает всё. В лабораторию тем временем ураганом приносит Нишиною, который радостно накидывается на перепуганного Асахи, виснет на нём влюблённой коалой, и Асахи не сопротивляется, таскает Ною на себе и смущённо улыбается. — Пошли в лаборантскую, а то тут покою конец пришёл, — смеётся Ямагучи, допечатав и вставая из-за стола. Тадаши заводит Кея в помещение с тянущимися от пола до потолка стеллажами, заставленными различными склянками и коробками, нажатием кнопки закрывает автоматические двери и оборачивается к притихшему Тсукишиме. — Ну так что? Ничего. Ничего, текущее по венам, ничего, стучащее внутри грудной клетки в тишине тесной комнатушки, ничего, обозлённое и отчуждённое, прикрытое белым халатом и отброшенное в угол за ненадобностью. Ничего, которому вдруг захотелось почувствовать себя необходимым. — Обними меня, — просит Тсукишима, и зачем-то душит вина, хотя вины нет ни в чём, зато есть много спутанного и противоречивого, которое оживает после привычной спячки в непредсказуемый час непредсказуемого дня календаря. Тадаши ничего не нужно объяснять, и он просто обнимает, и становится на удивление легче. Потому что Тадаши ничего не требует, не обижается на отторжение, понимает и принимает, не боится пустоты, потому что сроднился с ней ещё много лет назад. Тсукишима стоит неподвижно, с повисшими безжизненно руками, размышляет о том, что Ямагучи в объятиях ищет защищённости, укрытия в надёжном и неприступном. Кей же — высокий до нелепого, ему не спрятаться в чьих-то руках и не свернуться в клубок, он даже в собственном теле ощущает себя непригодным и неуместным. — Прекрати отторгать самого себя, — просит Ямагучи, и это то, что Тсукишима никогда не сможет ему пообещать. Руки тянутся сами, и Кей обнимает Тадаши, и будто это и правильно до мимолётной дрожи, и будто получается спастись. Пусть и временно, но даже пустота покорно утихает.