Сто пятьдесят восемь рэлов после конца света
3 декабря 2017 г. в 19:49
Сто пятьдесят восемь рэлов после конца света.
Марлесс успел укрыться за соседней подлодкой прежде, чем его собственная превратилась в чистый свет. Ядерное оружие редко взрывалось по-настоящему прямо в пусковой шахте, обычно срабатывала система защиты, и получалась так называемая «шипучка» - ракета ахала, но с неполной или вовсе без цепной реакции, разбрасывая вокруг радиоактивное топливо. Но на этот раз как минимум один заряд шарахнул по всем правилам. Хорошо, что под водой – мощность у нейтронной ракеты по определению мала, глубина взрыва достаточно велика, а жёсткие нейтроны связываются водородом быстро и качественно. Потому-то воду и используют в качестве охлаждения и защиты в ядерных реакторах. А тут ещё вражеская субмарина удачно подвернулась, и вовремя получилось забраться в её тень. Словом, Марлесс изловчился собрать все условия для выживания – да ещё, пока он поднимется на поверхность, выброс опасного пара сойдёт на нет. Радиация при подводных взрывах разряжается быстро.
Вода вокруг кипела, но индивидуальная спасательная капсула пока держала температуру и давление, хотя бортовой дозиметр уже начал неприятно потрескивать и мигать лиловой лампочкой. Надо выбираться отсюда поскорее — вражеский корабль, так хорошо заслонивший его от вспышки, закрутило ударной волной. Того гляди накроет, тогда костей не соберёшь.
Вот ведь неудачно вышло: талы, похоже, как-то модернизировали защиту своих кораблей, раз до сих пор могут ими управлять, а вот каледианский флот «ослеп» сразу. Поэтому флагман и не смог вовремя уклониться, когда едва живой, пробитый со всех сторон подводный катер-охотник пошёл на таран. Хорошо ещё, оставшиеся боеприпасы взорвались не сразу, дав шанс экипажу эвакуироваться. Кто-то уходил на плотах, а кто-то, как он, в индивидуальных капсулах, отстреливающихся через торпедные аппараты. Неудобное, конечно, устройство — лежишь в нём, как в гробу, и только руками с трудом можешь пошевелить, да ступнями регулировать скорость и угол перемещения. Но это лучше, чем ничего.
Надо бы найти своих. Ресурсов капсулы хватит только на уклонение от обломков и подъём, дальше придётся грести своим ходом. Самое оно, в радиоактивном кипятке посреди океана. Да и плавает он, как топор без топорища. Кому расскажи, что адмирал-подводник без спасжилета утонет, как новорождённый пуханчик, засмеют.
Чуть выше промелькнуло тёмное пятно. Ясно, что не рыба — морские обитатели отсюда смотались, едва заслышав гул движков. А для обломка — слишком правильная форма. Значит, спасательный плот, и пока без разницы, чей: можно прилепиться вакуумным якорем снаружи и выехать из опасной зоны на чужом движке, сэкономив аккумуляторы, а там уже решать, что делать дальше.
Так Марлесс и поступил: подобрался поближе, влип буквально самым носом под днище и позволил плоту буксировать себя наверх и в сторону от боя.
Подъём занял подозрительно много времени. Не менее четырёх скарэлов плот уходил по пологой дуге, непонятно покачиваясь и подрагивая. Марлесс уже сообразил по его специфической форме, что отступает в компании с талами, но когда их движок зачихал и встал — это было видно по винтам — он заподозрил что-то очень неладное и завёл двигатель своей капсулы, чтобы отойти как можно дальше от поля битвы.
Наконец, ртутная плёнка поверхности разомкнулась над колпаком плота. Адмирал обесточил электрополимериновую присоску якоря, отсоединяя его от днища, и позволил спасательной капсуле всплыть рядом. Дозиметр щёлкал и мигал редко, и это было очень приятно наблюдать — значит, снаружи всё относительно спокойно, можно высунуться, пока кто-нибудь из оставшихся кораблей не взорвался так же неудачно, как каледианский флагман. Угодить под выброс радиоактивного пара высотой в сотню-полторы леров совершенно не хотелось. Но Марлесс всё-таки сначала внимательно осмотрел плот, насколько это было возможно с забрызганной напрочь камерой внешнего обзора, и обнаружил здоровенную чёрную пробоину, зиявшую в его колпаке.
Сразу стало понятно, откуда такая медлительность. Вот она, разница менталитетов — талы зациклены на запасе плавучести самих субмарин, чтобы подводный корабль не ушёл на грунт, даже если его зальёт по верхний люк, но аварийные средства спасения у них поганые. Каледы же готовы потерять лодку, но спасти экипаж — слишком некогда учить молодёжь с нуля, опытных подводников надо беречь.
Талы в плотике мертвы или умирают без шансов на спасение, несмотря на свои знаменитые костюмы. Многие из знакомых Марлесса завидовали форме белобрысых — мол, такую бы «шкуру» себе заиметь. Плавать в обычной форме каледа-подводника было не слишком удобно, даже если суметь сбросить ботинки, а аварийные защитные комбинезоны вообще являлись квинтэссенцией неуклюжести, совершенно не предназначенной для длительного ношения. Талы же совместили оба элемента, как в угриную кожу влезли — термобельё, эластичный облегающий комбинезон и гибкие боты на мягкой противоскользящей подошве, а к ним по тревоге — сумка с перчатками и маской-шлемом, оборудованной системой химического восстановления воздуха. Вроде всё тонкое, в облипочку, а выплывали эти черти даже с восьми леров без особых последствий, словно кессонка, обжим и переохлаждение их не касались. Марлесс помнил, как пару лет назад матросы, похабно гогоча, притащили на борт и принялись мерить трофейную «шкуру», гадая, как она устроена. По всему, потеть в ней надо было знатно, и натирать на сгибах она должна была тоже — но, чудеса, в ней не потелось и нигде не натирало, костюм воспринимался второй кожей, плотной, как у морского зверя, и лёгкой, как пёрышко. Не сравнить с родными гидрокомбинезонами, тяжёлыми, неуклюжими и душными, в таких только рыб пугать. Зато вид в «шкуре» был, мягко скажем, непристойный — по форме, она прикрывалась чем-то вроде лёгкой куртки, но выглядело это ещё эротичнее, чем просто комбинезон. Талы вообще любят одеваться чрезвычайно открыто, вызывающе демонстрируя тело, их одежда годится только для борделя. Что с этих аморальных выродков возьмёшь...
Вот только никакая суперодежда не спасёт от давления на больших глубинах, там и жёсткий скафандр раздавит. И если нарушилась герметичность спасательного плота, умрут все. Поэтому каледы собирали спасательные капсулы любого размера, даже индивидуальные, как полноценные подлодки. А талы тут отхалтурили, сделав ставку на сферическую форму эвакуационных устройств и на то, что одежда подводников по умолчанию рассчитана на повышенное давление. Насколько он помнил, их глубинные плотики во время эвакуации заливались изнутри специальной сверхлёгкой жидкостью под небольшим давлением. Это замедляло всплытие, но не давало океану схлопнуть спасательную капсулу, ведь любая жидкость держит баронагрузки лучше газа, по определению. Однако, если на большой глубине герметичность нарушалась и внутрь попадала забортная вода, экипаж можно было уверенно вычёркивать из списков действительного флотского состава.
Что с талами сейчас и произошло.
Марлесс подвёл капсулу как можно ближе к плоту, неловко натянул капюшон гидрокостюма и маску, дёрнул за рычаги разгерметизации. Да уж, он не белокурый электроугорь, ему придётся повозиться, чтобы в комбинезоне и спасжилете как-то влезть в гости на вражеский борт. Хорошо, что вдоль «экватора» сферы протянуты спасательные леера, можно будет подтянуться к замкам. Внешняя оболочка должна как-то сбрасываться, и не только изнутри. Шарик на поверхности — это много хуже, чем неудобно, никакой остойчивости. Настоящий плот внутри, осталось снять броню.
Он трижды сорвался и едва не угодил головой в борт, прежде чем смог крепко уцепиться в нужном месте и рвануть за подозрительную треугольную штуковину — единственное, что торчало снаружи, помимо винтов и лееров. Плот вздрогнул, заскрежетал, по бортам проступили ровные горизонтальные щели, деля его на три части, как глобус параллелями. Низ вдруг отсоединился и пошёл на глубину, обнажив настоящее дно плота, сделанное на вид из толстой резины, многокамерное, наверняка с сотовым каркасом. Но верх никуда не делся. Проклятье, разве доберёшься до пробоины в таком обвесе? Должна же эта крышка как-то сниматься!.. Отчаявшись, Марлесс изловчился и, максимально оттянув леер, со всей силы ударил ногами по куполу, а потом ещё раз и ещё. Металл вдруг подался и со скрипом поехал в сторону, а потом почему-то на него — наверное, волной качнуло, — всё быстрее, едва не снеся ему половину черепа. В последний момент удалось нырнуть, с неимоверным усилием преодолев сопротивление спасжилета, частично укрыться под днищем плота, и огромная крышка лишь тяжело проскользнула вдоль спины, потянула за собой вниз. Но воронка от неё была слишком мала и слаба, чтобы оторвать Марлесса от спасительного леера, только слетел плохо закреплённый и уже поднабравший воды капюшон с маской. Это было плохо – во-первых, радиация на поверхности всё-таки не приснилась и дышать заражённым туманом не хотелось, а во-вторых, холодная вода немедленно начала просачиваться через ворот комбинезона, тонкой струйкой поползла по спине — пожалуй, даже слишком холодная. Ещё немного, и он начнёт замерзать, лёгкая форменная фуфайка его не согреет.
Марлесс вынырнул, продышался и поскорее полез на плот через жёсткий бортик, зная, что не встретит сопротивления, и желая побыстрее забраться под тент, чтобы укрыться от ветра и волн.
Талы валялись внутри кучей, как сизые дохлые рыбы. Из любопытства он стянул маску с самого верхнего — так и есть, кровь изо всех щелей, багровые белки, синюшно-пятнистая опухшая кожа и никаких признаков жизни. Мертвы. Туда вам и дорога, падаль. Марлесс выпутался из спасжилета, прополоскал трофейную маску и нацепил на себя вместо той, которую он утопил во время борьбы с вражеским чудом техники. Негерметично, но хоть какая-то защита. А потом принялся выкидывать талов по одному за борт, предварительно свинчивая воздушные фильтры. Несколько раз ему пришлось прерываться и отдыхать. Тридцать семь трупов — это всё-таки было многовато для него одного, тем более в противогазе. Зато плот ему достался вместительный и на вид целый, можно будет поискать своих, кто сумел выбраться из каши там, внизу. Лишь бы завёлся движок.
У одного из трупов — хрен их разберёшь, кто в каком звании, на «шкурах» знаки различия отсутствовали, — обнаружилась титановая капсула с поплавком, по виду для документов, заклеенная для герметичности изолентой. Это могло оказаться важным; Марлесс с трудом разжал мёртвые пальцы, так как тал вцепился в свою собственность намертво, и бросил добычу на дно плота. Пока что работы хватало, но время прочесть вражескую почту ещё найдётся.
Вспомнил Марлесс про неё лишь через несколько часов, когда разобрался с покойниками, убедился в неустранимой поломке двигателя из-за повреждённых морем аккумуляторов, отчерпал ручным насосом воду, закрепил на бортах электрические фонари, чтобы плот было лучше видно в море, выбросил несколько спасконцов с яркими буйками-маячками, растратил заряды во всех фильтрах и, вдобавок, промёрз до костей. Подойти он к всплывшим людям не смог бы при всём желании, вёслами эту неуклюжую махину не сдвинешь, да их и не предлагалось. Поэтому оставалось надеяться на то, что народ заметит фонари и поймёт, к чему они. А если кто из белобрысых подгребётся, его всегда можно оглушить и отправить обратно. До бомбардировки адмирал ещё был готов соблюдать негласное правило штормового перемирия и принимать на борт всех без разбору, но сейчас — ни за что.
Без двигателей, без вёсел, без связи с военно-морскими силами каледов, без запасов кислорода для трофейной маски. Зато был солидный запас питьевой воды, сигнальные ракеты, которые Марлесс решил периодически запускать после наступления темноты, и какие-то консервы, а главное — тёплые непромокаемые пледы, в кучу которых он залез при первой же возможности, чтобы не схватить пневмонию. Волна размеренно качала плот, и усталость начала брать своё. До смерти захотелось спать, но не в зоне же массового кораблекрушения и не со штормом на носу. Поэтому, нашарив капсулу, адмирал отколупал изоленту и отвернул крышку. Лучше читать, чем бороться со сном.
Внутри оказались письма, написанные карандашом на настоящей бумаге, одно запечатанное, одно просто свёрнутое. Почерк был летящим, крупным, с острыми росчерками. Мужчина включил фонарик, так как уже надвигались сумерки и под задраенным тентом стало довольно темно, и быстро пробежался взглядом по первому листу. Он не любил давиани — язык соседнего континента — ни в устном, ни в письменном виде, хотя владел им в совершенстве. Талы разговаривали, как пели, это его бесило. А слоговая азбука бесила ещё больше. Но он не командовал бы флотом, если бы не умел превосходно контролировать эмоции.
«Дорогой мой камрад, — тьфу, как же он ненавидел лицемерное блондинское панибратство, все-то они друг другу верные товарищи на веки вечные, и социального неравенства у них нет, ага, десять раз, — раз вы это читаете, значит, мы уже не увидимся. Вынуждена сообщить, что, если вам удастся добраться до базы, у вас могут возникнуть серьёзные осложнения вплоть до ареста; не удивляйтесь и отнеситесь ко всему с вашим обыкновенным юмором. Передайте командованию второе письмо, не распечатывая. Вы не могли знать, что нарушаете полученный мною приказ правительства, и нет в том вашей вины, что я сочла его преступным и поступила так, как велела совесть. Для вашей же пользы рекомендую публично осуждать мой проступок и не пытаться отмыть мою репутацию — если на континенте в этой заварухе уцелеют какие-либо гражданские, кроме высокопоставленных чинов, их кто-то должен защищать. Не подставляйтесь под трибунал из принципа. Опытным военным вроде вас цены не будет в сложившейся обстановке. Ради нашей дружбы, сделайте, как я прошу. Записку уничтожьте. Ваша С.»
— «Ваша С.», — насмешливо передразнил Марлесс вслух. — Так бы и писала, «ваша стерва».
А плот-то, похоже, с флагманской субмарины, или командир подлодки был как минимум на короткой ноге с автором письма. Но точно ли это писала талианская адмиральша? Возможно, второе письмо прояснит этот вопрос. Раньше он пожалел бы, что никто из талов не выжил, но сейчас «язык» не сыграл бы никакой роли, кроме удовлетворения пустого любопытства. Неизвестно, что именно творится на Далазаре, но это можно предположить с высокой долей вероятности, и нет такой информации о неприятеле, которая могла бы изменить положение. Одно утешает, на Давиусе обстановочка не лучше.
Мужчина с шуршанием распечатал конверт, в котором оказалось два отдельно свёрнутых листка — один предназначался для генштаба, и там в сухой бюрократической форме излагалось чистосердечное признание в нарушении и сознательном подлоге правительственного приказа, а также утверждение, что никакого заговора не было, комсостав Второго флота невиновен, а всё предпринятое — личная инициатива адмирала Суони и её личная ответственность. Отмазывает своих, понятное дело. Интересно, что конкретно она сделала не так? Хитрая ведь, сучка, везде пишет обтекаемо, даже номер приказа не назван, подразумевается, что читающие и так в курсе, что она вытворила. Вот и пускай бабу к штурвалу.
Наконец, Марлесс взял последний лист, адресованный лично верховному главнокомандующему, председателю совета объединённой талианской республики, главе Давиуса, все титулы и звания, бла-бла-бла, непомерный пафос. Мужчина развернул записку, прочитал короткую строчку, написанную наискосок крупными размашистыми буквами, и расхохотался до слёз, до колик в животе, на всё море:
«Ну, мудак, и кто был прав?»