Merry-go-round

      Спустя пять суток после конца света.       Часы у Марлесса остановились, и он потерял счёт времени, но ему казалось, что с момента катастрофы прошло минимум четыре дня. Никого ему, естественно, подобрать не удалось, тем более что через несколько часов после бомбардировки начало штормить, да так, что отличить день от ночи очень долго не представлялось возможным. Марлесс задраил шторки тента, догадываясь, что тайфун несёт с собой радиоактивный пепел, привязал себя к одному из понтонов, чтобы не бултыхаться по всему пространству плота, и замотался в пледы. А потом лежал и ждал, когда же всё кончится, то и дело проваливаясь в забытье от страшной качки, словно крутился до обмороков на какой-то гигантской карусели. Страшно ли ему было? Ещё как. С детства не было так страшно, особенно когда гигантские волны подминали под себя плотик и стремились его раздавить, сломать, поглотить. Но трофей оказался удивительно живучим и всякий раз выныривал целёхоньким, лишь приходилось иногда, в короткие затишья, когда ослабевал ветер и не было дождя, как-то исхитряться и откачивать просочившуюся через застёжки тента воду.       Шторм прекратился примерно на третий день дрейфа, небо слегка просветлело, а гигантские валы стали потихоньку превращаться в обычную зыбь. Марлесс смог нормально поесть, не вывернув содержимое консервов на дно и не вывернувшись сам, впервые с того времени, как его флот налетел на противника.       Трофейная еда не блистала приятным вкусом и разнообразием, спасённым талам предлагалось питаться галетами из крахмала пополам с водорослями и какой-то консервированной рыбно-овощной бурдой. Но выбирать не приходилось. Держать домашний скот давно уже стало нерентабельно, а море надёжно обеспечивало провизией и талов, и каледов, так что из рыбы, водорослей и даже планктона делали почти всё, что попадало на стол. Теперь, конечно, этот источник пищи пропадёт из-за радиации, ведь даже у океанической жизни есть свой предел. Чем больше с континентов будет лететь в воду радиоактивная пыль, тем меньше в морях останется пригодной для людей еды — что не сдохнет, то мутирует или накопит в себе столько ядов, что окочуришься раньше, чем дожуёшь то, что лежит перед тобой на тарелке. Да и не доберутся выжившие до моря, побережья отныне превратились в ядерное месиво. Если кто и уцелел, то он сидит в самой глубине континентов, зарывшись в грунт.       Марлесс ел, спал, откачивал воду, скапливающуюся в центре плота, снова ел и спал, и изо всех сил старался ни о чём не думать, потому что первые же мысли, приходившие ему в голову, назывались «прыгнуть с плота и утопиться». Один, посреди океана, без надежды на помощь, без движка, в свободном дрейфе, с врущим напропалую компасом и без дозиметра… Он хотел было сделать примитивный лаг из пластикового анкерка, спасконцов и выброски, чтобы хоть как-то преодолеть охватившую его апатию, но потом махнул рукой, поняв, что ему вряд ли хватит длины линя, даже если расплести и пустить в дело оба швартова. Да и вырезать нужный кусок пластика было нечем. Ситуация более чем тупиковая, надеяться не на что. В такой шторм вряд ли уцелел хоть один надводный корабль. Его самого спасло только то, что плот был крайне мал и лёгок, можно сказать, без пассажиров, и у океана не хватило сил утопить этот пузырёк воздуха в резиновой оболочке. Но дальше-то что? Сколько его будет носить по волнам в плоту-карусельке? Куда его принесёт? Может, действительно проще сразу за борт?       Он в очередной раз забылся дурным, беспокойным сном, но на рассвете резко открыл глаза и даже отстегнул угол тента, чтобы прислушаться получше.       Так и есть, не показалось. Где-то недалеко, сквозь шум волн, галдели птицы.       Птицы!.. Распахнув полог и закрепив на поясе спасконец, Марлесс взобрался на понтон и ухватился за внешнюю часть тента.       Снаружи оказалось серо и очень холодно. Ветер попытался сорвать его с мокрой резины, но Марлесс вцепился накрепко, не отводя взгляда от кружащейся и орущей стаи каменных пеструх, нашедших рыбный косяк. Однако берега не наблюдалось ни по одну, ни по другую сторону плота — роста хватало, чтобы выглянуть через купол тента.       Каменные пеструхи, птицы-рыболовы, обитательницы скал. Они не любят уходить далеко от своих гнёзд. Но ведь плот не могло дотащить ни до одного берега за полдекады. Если только… Нет, это невероятно. Даже до Малых островов было бы слишком далеко. Хотя, если ветер двигался попутным курсом с течением… Приплюсовав общую парусность и незагруженность плота… Нет, всё равно не верится. Но если это правда, и совершенно неуправляемый плот делал каждые сутки рекордные десять тысяч леров… То это действительно Малые острова. К тому же, к месту сражения нет суши ближе, чем они.       Но что толку надеяться — ведь мимо пронесёт, и ловить в этих скалистых лабиринтах нечего. Тут нет ни одной базы и даже ничего не растёт, кроме мха.       От промозглого ветра и брызг стало зябко, и Марлесс уже собрался запрыгнуть обратно, как вдруг утлое судёнышко поднялось на совсем уж высокую волну, и прежде чем провалиться вниз, как с горки, он увидел прямо по курсу далёкое тёмное пятно, слишком правильное для обычной скалы.       Марлесс издал тихий изумлённый возглас и нырнул в плот — где-то там, в трофейном барахле, ему попадался бинокль. Зарылся в отсыревшие пледы, раскидал консервные банки и фляги, отшвырнул спасжилет… Вот оно.       Он поднялся обратно на борт и, настроив окуляры, принялся ждать следующей высокой волны… Есть! Субмарина. Лежит брюхом на крошечном островке, чуть ли не меньше самой подлодки. Чья, пока толком непонятно, слишком до неё далеко, но у каледианских кораблей рубка вроде поближе к середине. Хотя точно пока не разобрать. И главное, плот тащит прямо туда. Если за ближайшие несколько часов течение и ветер не изменятся, его вынесет к островку.       Марлесс забрался обратно, так как совершенно заледенел на ветру, и закрыл полог. Чихнул, закутался в пледы, не особо надеясь согреться. И задумался.       Субмарина. Каким-то чудом её вынесло на остров размером с пылинку, а не похоронило в океане. Лежит совсем недавно, или её бы заметили и нанесли на карту, как ценный приз в районе Малых островов — воюющие стороны даже здесь проводили регулярную разведку. А значит, этот корабль, скорее всего, участник последнего боя. И ещё неизвестно, есть ли на борту кто живой и насколько подлодка безопасна в плане радиации. А у него, между прочим, нет даже пистолета. Даже ножа. Даже ракетницы. Фальшфейеры, и те растрачены в первую же ночь, когда из темноты порой долетали человеческие крики и была надежда, что кто-нибудь сумеет добраться до плота, если ему указать направление. Но разведать обстановку у подлодки всё равно не помешало бы, несмотря на возможный риск, ведь она — бездонный кладезь припасов. Там пресная вода, продукты, медикаменты, инструменты, а главное, защита от окружающей среды. Если он правильно опознал тип субмарины и на ней остались живые, плот ненадолго собьёт их с толку. Наверное, всё-таки следовало снять форму с какого-нибудь тала… Хотя толку сожалеть о несделанном и тешить себя праздными надеждами? Если волосы от природы тёмные, а не уродливо-платиновые, то чистокровного каледа даже в мокром виде не спутаешь с белобрысым выродком. Это перекрашиваться надо.       Через час Марлесс вновь высунулся из-под тента, прикидывая, куда точно его несёт. Островок и подлодка были теперь видны совершенно отчётливо, и да, это был тяжёлый ракетный крейсер талов последней принятой на вооружение модификации, известной каледам. В бинокль уже можно было различить тёмные пятна на его борту — очевидно, пробоины. Удивительно непотопляемая конструкция. Ещё декаду назад далазарские инженеры с руками бы такое сокровище оторвали, а талы не пожалели бы боеприпасов, чтобы превратить субмарину в гору неопознаваемых металлических ошмётков. Но сейчас это чудо вражеской инженерии, валяющееся на краю света, вряд ли могло потребоваться хоть кому-то на Скаро, кроме адмирала каледов, потерпевшего кораблекрушение.       Он терпеливо ждал, пока плот несло к острову, надеялся — и боялся. Надеялся, что его всё-таки прибьёт к берегу, что подлодка пустая. Боялся, что его встретят и немедленно пристрелят потерпевшие кораблекрушение выродки. Или хуже, его могло ждать рабство. Или ещё хуже, его могло пронести мимо островка.       Лерах в трёх от берега он почувствовал, как вода изменила направление, погнала плот в сторону. Три лера, пологая сторона острова — дно должно было быть недалеко. Стиснув зубы, Марлесс быстро забрался в вонючий холодный гидрокостюм и спасжилет, привязал к поясу швартовый трос за выброску и сиганул в воду, отчаянно и нелепо колотя ногами и руками в стиле грызунчика, навернувшегося в ручей. Вода немедленно просочилась под комбинезон, но всё же показалась не такой холодной, как в сердце океана. Барахтаясь, задыхаясь, плюясь от солёной горечи во рту, мысленно ругаясь на чём свет стоит на собственную дурь, он кое-как дотянул до места, где его ноги начали задевать за дно, и с каждой попутной волной бросался вперёд и вперёд, чувствуя, как потихоньку выходит запас троса и плот начинает утягивать в море.       Но всё-таки боровшийся за выживание человек на этот раз оказался удачливее природы. На мелководье торчал здоровенный камень, наполовину ушедший в грунт, и прежде чем течение окончательно победило, Марлесс сумел закрепить швартов вокруг него. Теперь дело техники — дождаться, когда плот выгонит ветром из основного потока, и попытаться его вытянуть ещё ближе к суше. Если, конечно, выдержит конец — камень оказался слишком зазубренным и острым со всех сторон, а закрепить трос как следует сил после заплыва не хватило.       Застучали зубы. Адреналин кончился, измученный организм начал сдавать. Марлесс развернулся к берегу, и тут же ноги у него подкосились, а подкатившая сзади волна довершила дело, подло ударив под колени и в задницу, а потом окатив с головой. Выплюнув воду, он в полуобморочном состоянии выполз на сушу и упал отдышаться. Океан, шурша, накатывал на ноги. Голова отчаянно кружилась после стольких суток свистопляски и от непривычно неподвижного берега — казалось, земля под животом продолжает качаться, как днище плота, и от этого мутило, а в глазах плавали белые искры.       Потом стало очень холодно, и чтобы не замёрзнуть насмерть, он заставил себя подняться хотя бы на четвереньки и доползти до ближайшего большого камня, чтобы укрыться за ним и окончательно прийти в себя. В гидрокостюме было на редкость противно, он совершенно не грел, но всё же немного защищал от промозглого ветра. Немногим позже, слегка придя в себя, Марлесс осознал, что совершил один из самых идиотских поступков в своей жизни, и устало удивился, каким чудом ему удалось добраться до островка, не умея держаться на воде без спасжилета. Потом мозг заработал чуть лучше, и, оглядевшись, он понял, что широкая и длинная корма вражеской субмарины мешала течению и значительно его ослабляла. Умей бы он как следует плавать, для него не представляло бы никакого труда достичь берега.       Что ж, дело сделано, назад переигрывать поздно. Второй раз он в воду не полезет даже под пистолетом. Если на подлодке есть выжившие, то он труп. Если нет, то возможно, он сорвал большой куш в игре с океаном. Марлесс поднялся, поёжился от холода и, шатаясь на непослушных ногах, побрёл к кораблю.       С виду тот выглядел совершенно брошенным — пустой, холодный, тихий. Но почему-то казалось, что из каждой пробоины на одинокого приближающегося каледа смотрит по десятку пар злых глаз. И адмирал совершенно не удивился, когда лерах в полутора от борта он услышал твёрдый женский голос:       — Стоять. Руки вверх.       Всё-таки куш он не сорвал. Но пока не пристрелили, так что лучше не фордыбачить и послушаться приказа.       — Гидрокостюм снять, оружие сложить, — продолжила командовать женщина. Она говорила без агрессии, почти доброжелательно и даже на далазарском наречии, но с таким акцентом, что Марлесса чуть не стошнило. Или рвота подкатила к горлу от количества проглоченной морской воды. — И без фокусов. Вы на мушке.       Он стащил с себя резиновый комбинезон, оставшись стоять на ветру в тонкой мокрой фуфайке, измятых штанах и несчастных грязных носках с продранными пятками — ботинки отправились в небытие ещё вместе с кораблём. В обуви в гидрокостюм было не влезть, несмотря на то, что её делали очень лёгкой и мягкой, ведь на борту подлодки нельзя стучать подошвами, даже это может уловить вражеский гидроакустический радар.       Досадно, что противник видит адмирала каледов в столь жалком виде, но тут уже ничего не поделаешь.       — Я не вооружён.       Рэл, два. Какая-то тихая возня. Потом из пробоины вылетел штормтрап.       — Поднимайтесь, и сразу лицом к переборочке, руки за голову.       Марлесс послушно полез наверх — в конце концов, хотели бы убить, убили бы сразу. А так хоть от ветра укрыться. Поднявшись до пробоины и перебираясь через борт в разбитый в хлам ракетный отсек, он стрельнул глазами по сторонам, но никого не увидел. Кто бы его ни встречал, сколько бы их ни было, они на всякий случай убрались с простреливаемого пространства. Пришлось послушно закинуть руки на затылок и повернуться к искорёженной переборке, по-прежнему жалея о помятом виде и заросшей роже. Вот дней пять не вспоминал о лезущей щетине, а тут нате — попался на глаза талской бабе и уже думает, что выглядит позорнее древнего пирата.       Мягкие, почти беззвучные шаги. Быстрый обыск узкими, гибкими ладонями в сизых рукавах — хрен их разберёт, этих выродков, у них и у мужчин могут быть такие руки. Обыскавший его тал отступил на несколько шагов.       — А теперь, — скомандовал он тем же певучим женским голосом, — направо до трапчика, и четыре палубы наверх. И не шалите во избежание несчастного случая.       Марлесс молча послушался. «Трапчик», «переборочка»… Вышиваньице, вязаньице, вареньице. Он ещё мог понять присутствие женщины на тральщике-рыболове, но не на подводной же лодке!..       Поднимаясь по шахте, он бросил взгляд вниз, но увидел лишь светлую макушку, широкие плечи и правую руку, почти не придерживающуюся за перекладины. Левая рука женщины была опущена, и что в ней было, он разглядеть не мог — что-то тёмное. Пистолет, наверное, что ж ещё. Чужачка что, левша? Это дополнительные сложности в поединке, но всё же можно было бы рискнуть спрыгнуть на неё и попытаться вырубить, из такого положения она выстрелить не сумеет. Но он понятия не имел, сколько ещё блондинов на борту, и предпочёл подождать развития событий.       — Направо, — приказала талка, как только он поднялся на нужную палубу. Судя по мягчайшим шагам, она не очень-то отставала, но необходимую дистанцию выдерживала.       Здесь, в коридорах незнакомого корабля, едва горел свет, но зато было тепло, хоть и очень сыро. По полу извивался пожарный рукав. Возможно, субмарине досталось серьёзнее, чем подумал адмирал.       Когда он поравнялся с открытым люком, за которым виднелся привинченный к палубе стол кают-компании, скорее всего, предназначенной для рядового состава, женщина опять скомандовала:       — Так, давайте-ка руля в этот отсек и присаживайтесь.       Марлесс вошёл и устроился во главе стола на вращающемся стуле, также привинченном к полу. В помещении было темновато, лампы горели вполнакала. На другом конце стола, на куске фанеры, валялись непонятные железные пластинки, пара гвоздей и молоток. В углу глаза скользнуло сизое пятно — талка вошла следом, но он даже не повернулся, только подчёркнуто-сухо спросил:       — Ну, и?       За спиной послышался звук чего-то льющегося. Всё та же узкая ладонь поставила перед ним железную кружку, полную тёмной жидкости:       — Пейте.       Нос уловил знакомый запах фруктовых спиртов. Не может быть!.. Или он сошёл с ума, или мир и впрямь безнадёжно рухнул. Пока адмирал таращился на предложенное вино, талка села в трёх стульях от него, сжимая в левой руке бутылку. Немолодая, по-мужски широкоплечая, хуже чем раздетая в своём комбинезоне-чулке, лицо всё в ссадинах, а на нём — блестящие неестественно-синие глаза и нездорово-яркий румянец; Марлесс вдруг понял, что она пьяна, и ужаснулся степени абсурдности ситуации. Его, далазарского адмирала, взяла в плен пьяная талская подводница, да ещё и невооружённая, а то, что он принял за пистолет, оказалось бутылкой. Это с его стороны была осторожность или всё-таки трусость — счесть угрозой белобрысую бабу? И, прекратив сопротивляться творящемуся вокруг маразму, он взял кружку и залпом осушил до дна.       — За упокой Скаро, — прокомментировала талка, прикладываясь к горлышку. Судя по тому, как задралось дно бутылки, она слизывала последние капли. — Я не спрашиваю, при каких обстоятельствах вы добыли наш плот, из какого квадрата вас сюда вынесло и кто вы вообще такой. Обстановка следующая: вы, я, необитаемый остров, скисающий реактор, подмоги не будет. Перемирие и работа в коллективе повышают наши шансы на выживание ровно в два раза. Взаимные обвинения и последующий мордобой точно так же их снижают. Ах, да. Разрешите представиться — предусмотрительная стерва. Не хотите ли бульону?..       Суони сама не знала, почему сохранила жизнь врагу. Возможно, исключительно из-за боязни одиночества и из-за понимания, что без мотивирующего фактора она тут сопьётся, потому что перебороть неожиданную и явно стрессовую тягу к бухлу у неё с утра не получилось. А может быть, потому, что слепую ненависть к врагам она в себе выжгла ещё в юности, сменяв её на холодный расчёт, иначе никогда бы не дослужилась до своего текущего звания — просто не дожила бы. С самого начала, обнаружив плот, она запретила себе надеяться на хорошие варианты, спряталась и стала наблюдать из засады за его приближением. За биноклем не побежала, потому что ситуация могла измениться в любое мгновение. Возможно, плот пронесёт мимо, возможно, на огонёк подгребут свои, а возможно, и враги, ведь никогда не знаешь, что получишь в подарок от океана. В конце концов, внутри могла оказаться гора трупов, которую пришлось бы хоронить. Вот была бы радость!.. Когда плот подошёл ближе, Суони увидела, как кто-то отстёгивает край тента изнутри, и сердце у неё замерло — на плоту находились живые люди. А потом оно ухнуло куда-то в желудок и яростно там забилось: на наружную часть понтона выбрался человек в тяжёлом и неуклюжем каледианском гидрокостюме и в таком же неуклюжем спасжилете, и, неловко взмахнув руками, прыгнул в воду. Вот… идиот. Там же течение, даже отсюда видно завихрения в воде. И как нетехнично, как по-дурацки плыл калед, борясь с океаном в своём безобразном обвесе — она едва подавила порыв выскочить и помочь — или окончательно утопить? — хотя это было опасно. На плоту могли оказаться ещё враги, и навряд ли б они правильно её поняли. Или, напротив, слишком правильно.       Черноволосый чудом выгреб к берегу, с трудом пришвартовал плот и пополз из воды. Проплевался, отдышался, на четвереньках перебрался за большой камень и сел, вытянув ноги и глядя в серое мёртвое небо. Суони, отложив эмоции в сторонку, терпеливо наблюдала. Да, это был мужчина другой расы, измученный не меньше, чем она пару дней назад. На острове появился враг. Но… Посмотреть на ситуацию с другой стороны, так на острове появились дополнительные рабочие руки. Конечно, если морячок не один, придётся галопом нестись в арсенал и хватать пулемёт, потому что ни из чего другого она сейчас в цель не попала бы, но если один — а из плота до сих пор никто ещё не выбрался, и чужак не спешил подтаскивать плавсредство к берегу, — то лучше попробовать с ним договориться. Ну не полный же он дебил-то? Каледы хоть и примитивные, но даже они иногда умеют думать.       Суони смогла разглядеть своего гостя получше, когда он тяжело встал и, пошатываясь, побрёл к субмарине, холодным хищным взглядом ощупывая борт в поисках подходящей пробоины. И ведь не боится ни капли, хотя знает, что представляет из себя идеальную мишень. Значит, он в крайней степени отчаяния и очень, очень опасен, а на малейшую агрессию ответит ещё большей агрессией. Следовало соблюдать максимум осторожности. Зачем он полез в воду в настолько неудобной экипировке? Почему так неловко двигался? Это результат небольшой контузии, или под гидрокостюмом прячется связка гранат? И она, окриком остановив каледа, велела ему снять с себя комбинезон, под которым могла быть сныкана взрывчатка.       Но ничего там не оказалось, а при обыске у визитёра не нашлось даже ножа. Похоже, что он из комсостава — и возраст тот, в котором в низших чинах уже не ходят, и брюки не тёмно-серые, а чёрные, офицерские. На первый взгляд он выглядел обречённо-спокойным, но его выдавала перенапряжённая спина. А ещё он был чудовищно замёрзшим. Подняв на всякий случай штормтрап, Суони погнала каледа наверх, в обжитые помещения. Если уж решила приручить это далазарское животное, то лучший способ начать налаживать отношения — это переодеть в сухое и накормить. Однако на пороге кают-компании её осенила идея получше, и выпростав всё, что оставалось в бутылке, в кружку (в конце концов, хватит спиваться), она подставила её пленному. Вино его прогреет не хуже горячего душа, которого нет, и точно заставит расслабиться.       Калед не стал отказываться от неожиданного угощения, но когда Суони представилась, он очень странно на неё посмотрел и молча поставил осушенную кружку на стол. Подвисла непонятная тишина.       — Я, кажется, задала простой вопрос, — сказала Суони. — Есть хотите?       — Для полководца такого уровня, — ответил гость на чистейшем давиани, — у вас отвратительное произношение. Не мучайте язык, я говорю по-вашему.       «Не мучайте язык — и мои уши», — мысленно съязвила она, легко угадав то, что недоговорил черноволосый. Но не обиделась. Тон каледа можно было понять и даже извинить — столько дней промотаться на плоту и в итоге вылететь к врагам. Его вон, до сих пор штормит от усталости и качки безо всякого вина, словно палуба норовит вывернуться из-под ног.       — Хорошо, — согласилась она на родном языке. В голове слегка шумело от выпитого, но тем не менее, в глазах ещё не двоилось, и наконец-то получилось разглядеть своё приобретение вблизи и подробно.       У каледа было широкое, почти квадратное лицо с резкими чертами и складками в углах рта, такими чёткими и грубыми, словно их по шаблону выпилили лобзиком. Дополнялось это носом с небольшой горбинкой и холодными светло-серыми глазами с тяжёлыми, усталыми веками. В чёрных волосах поблёскивали седые пряди, особенно ярко выделялись виски и клок волос чуть выше слипшейся чёлки. Не слишком ладно скроен, но крепко сшит — видно, что любой норматив общей физподготовки для него не проблема. Ни грязная фуфайка в разводах морской соли, ни щетина, ни драные носки не могли уменьшить его мрачной суровости и какого-то особого аристократизма, присущего высшим офицерским чинам Далазара; напротив, эти черты только ярче выступили в нищенском обрамлении. Похоже, в гости на субмарину заплыла крупная рыбина.       — На плоту есть раненые? — спросила Суони, не дождавшись ответа на дважды повторенный вопрос. Видимо, это означало, что калед пока не голоден.       — Я один, — по-прежнему сухо ответил он. На скулах у него уже начал проступать румянец — вино очень быстро его догнало. Наверное, от усталости.       Суони со стуком поставила бутылку на пол.       — Тогда — выспаться и привести себя в порядок, — безапелляционно заявила она. — С душем пока проблема, если только не хотите мыться холодной забортной водой. Но в каюте командира должна быть бритва. Идёмте, я вас провожу.       Калед по-прежнему задумчиво смерил её взглядом, словно решал, надо ли доверять нетрезвой чужачке, и не изменит ли она своего решения потом, когда проспится.       — Вам бы тоже… отдохнуть, — заметил он вроде бы нейтральным тоном, но Суони уловила подначку и зло кивнула головой на начатую работу, разложенную на столе:       — Мне некогда отдыхать. Я четверых похоронила, мне ещё выбивать таблички.       В глазах каледа появилось некоторое понимание реального положения вещей, и он уже спокойнее заметил:       — Сначала надо проверить плот, пока его не сорвало — не думаю, что я был в состоянии достаточно надёжно закрепить швартов.       — Всё ещё не накупались? — адмирал встала и хлопнула ладонью по столу. — Так. Переодеваться и спать. Немедленно. Не хватало мне ещё простуды на борту.       Лицо каледа застыло от плохо скрытой неприязни. Что, не привык к командующим тёткам? Ничего, морячок, ты в гостях, тебе полезно.       — Вы считаете, — глухо сказал он, крутанув пальцем кружку, — у меня не хватит сил справиться с женщиной?       И поднял тяжёлый изучающий взгляд на её лицо.       Это была несомненная угроза — и проверка. Не на ту напал!       — Что ж, — тут же нашлась Суони, ни на миг не стушевавшись, — по крайней мере, меня будет кому похоронить или хотя бы скормить рыбам. А вас — уже некому. Долго ли вы продержитесь в одиночестве, не рехнувшись?       Несколько мгновений они сверлили друг друга взглядами, словно шли на таран. Потом — одновременно — в его глазах потух вызов, а Суони широко улыбнулась, почувствовав, что эта схватка характеров осталась за ней.       — Никогда не понимал женщин, — вздохнул калед, поднимаясь на ноги. — Но сейчас ваша мотивация, пожалуй, ясна. Ведите в док… «предусмотрительная стерва».       Адмирал вышла, поманив за собой гостя и уже будучи совершенно уверенной в том, что он в ближайшее время не попытается на неё напасть. Пожалуй, удобнее всего его будет устроить в каюте Гарленуса — это и на глазах, и один контур обогрева и освещения. Никогда не лишне поэкономить энергию — свет и так уже выключен во всех ненужных отсеках, а сами они задраены во избежание заселения каких-нибудь прибрежных обитателей. Незачем вскрывать и реанимировать для проживания офицерские каюты на двух-трёх человек. Это только напрасная трата электричества.       Суони и калед поднялись на верхнюю палубу. Адмирал потянула за маховик нужного люка, распахнула тяжёлую створку и, сунув руку внутрь, щёлкнула выключателем:       — Полагаю, вас устроит командирская каюта. Чистое бельё в шкафу, грязное бросьте в подкроватный ящик. Вода в кране есть, но прохладная. Где там у Гарленуса бритва и всё прочее, что вам, мужчинам, нужно, найдёте сами. Возможно, — она прошлась критическим взглядом по крепкой мужской фигуре в лохмотьях, сравнивая габариты, — вам подойдёт его одежда, а если нет, пороемся у стармеха. Устраивайтесь. Я всё-таки принесу чего-нибудь горячего, вам не мешает прогреться.       Когда она через половину скарэла вернулась с кружкой бульона, над которой поднимался вкусный рыбный пар, то увидела, что мокрая фуфайка валяется на полу, а калед лежит вниз лицом на нерасстеленной койке и спит, да так крепко, что даже по авралу не растолкаешь. Грустно усмехнувшись, Суони сама выпила бульон, а потом всё-таки заглянула в офицерскую каюту, взяла там два одеяла и накрыла ими мужчину. Снимать с него брюки она не стала.       Когда адмирал спустилась на пляж за брошенными вещами своего гостя, то увидела, что плот сорвало, как он и опасался, и относит за мыс. Что ж, не очень-то и хотелось. Если прогнозы учёных верны, то через год отсюда можно будет дойти пешком как минимум до Далазара, небо уже выглядит мрачнее обыкновенного. Скоро из туч посыпется серый радиоактивный снег.       Скаро ждёт долгий, долгий ледниковый период.