Merry-go-round

      Спустя два месяца после конца света. Перелом.       Обычно адмиральское утро начиналось с зарядки, хотя в искусственной атмосфере тяжёлые физические нагрузки были строго-настрого запрещены, уж очень они били по сердцу. Но в этот день пришлось изменить привычке, так как Марлесса разбудил неприятный запах — тот, которого больше всего боишься на подлодке. Разумеется, после пробоины на большой глубине.       Запах гари.       Он слабо просачивался в щель прикрытого, но не закрытого наглухо люка каюты и неприятно щекотал ноздри. Как только Марлесс осознал, что именно происходит, он немедленно вылетел в коридор, принюхиваясь и пытаясь установить его источник.       Только не пожар, ради святого устава, только не пожар. Он и так напортачил дней пять тому назад, нечаянно стряхнув локтем включённый паяльник в почти починенный блок УКВ-антенны и отойдя поужинать. Суони, прибежавшая после панического звонка спасать то, что уцелело (он пока так и не смог уговорить её поменяться вахтами), изошлась вроде бы невинными, но на самом деле язвительно-тонкими насмешками, из-за чего хотелось то ли её придушить, то ли провалиться сквозь палубу. Кто бы мог подумать, что у талки столько ядовитых колючек под языком, и что она с таким удовольствием ими плюётся? Как, должно быть, пылали от стыда уши у её штрафников, если даже у него, старого и видавшего виды флотоводца, они горели фонарями?       И если он опять забыл выключить паяльник… Или как-то иначе виновен в возгорании… То лучше ему действительно провалиться сквозь палубу. Ориентируясь на запах, Марлесс мчался к источнику пожара, надеясь, что повреждения окажутся незначительными и их удастся замаскировать раньше, чем блондинка всё обнаружит.       Воняло снизу. Адмирал птичкой слетел по шахте на две палубы и увидел сизые слои дыма, плавающие в воздухе. Судя по всему, их натянуло из камбуза. Странно… Он там уже несколько дней не появлялся, а электроплиту держал отключённой от питания. И гарь по запаху не походила на пластик. Но что тогда?.. Всё ещё туго соображая спросонок, он ворвался в тесный отсек и обмер.       Дымила сковорода, на которой лежало чёрное нечто. Рядом чадила открытая нараспашку духовка. Сковороду через полотенце держала рука, принадлежавшая совершенно незнакомой женщине. У неё были платиновые подстриженные волосы, элегантно зачёсанные набок, длинные ресницы, платье цвета моря, туфли на каблуках и весьма скептическое лицо с ярко пылающими синими глазами.       — С-суони?.. — нерешительно уточнил Марлесс, чувствуя, как у него начинает дёргаться веко. То, что перед ним стояло, очень мало напоминало Стерву, но другая женщина на острове не могла появиться из ниоткуда.       Синеглазая красотка подняла на него ироничный взгляд и знакомым голосом сказала:       — С добрым утром.       Утро второго адмирала началось на три часа раньше, по будильнику. Уже отвыкшая вставать по вахтенному расписанию Суони со стоном нашарила звенящий на всю корму агрегат и треснула по нему ладонью. Потом медленно села и зевнула во весь рот. Ох, как противно день за днём продирать глаза на койке медпоста! Она здесь никогда не высыпается, тем более при раннем подъёме. Зачем ей вообще приспичило встать затемно?       Ах, да. Сегодня же…       Она зашарила ногами по полу, силясь вспомнить, где ботинки. Не нашла. Сонно поглядела на чужую одежду, брошенную на спинку стула, а потом на разбросанную по столу женскую мелочёвку. Скорее всего, Ребек не станет являться к ней во снах и предъявлять претензии за то, что Суони залезла в её личные вещи, и остальные девчонки тоже. Даже проклятущая врачиха при встрече в чертогах Тагра, наверное, не заскандалит из-за позаимствованной туши для ресниц. В конце концов, когда у адмирала в последний раз был повод позволить себе выглядеть женщиной? Год назад? Или полтора? Ну вот, она даже и не помнит, когда именно Тем вытащил её в оперу. Так что сегодня можно сделать исключение и побыть красивой.       Суони ещё раз зевнула и поплелась в санблок — есть и преимущества в жизни на корме, нормальный душ и прачечная, и всегда в достатке горячая, а не еле тёплая, вода. Надо всё-таки попытаться оттереть въевшуюся в руки грязь, хотя они уже ноют от ацетона. Вчера она обошлась с ними довольно безжалостно, отдирая смазочное масло с пальцев чуть ли не с кожей. И всё же, в уголках ногтей упрямо держалась раздражающая чернота. Вот как Ребек на базе ухитрялась бегать с белыми чистыми ручками и аккуратными ноготками при том, что обыкновенно была не чище болотного чёрта? Это, наверное, какой-то хитрый навык женщин, успевших обзавестись семьёй. У Ребек были дети, как и у Трелан, радистки с второй вахты, и они обе умели и приодеться, и поухаживать за собой под настроение. Но одежда Трелан на Суони просто не налезла бы, поэтому пришлось грабить «увольнительную амуницию» механика. Собственные платья адмирала, а их у неё было аж целых два, будничное и выходное, остались на берегу.       Час усилий не прошёл даром. Что не удалось отмыть, то получилось распарить и отковырять медицинским пинцетом; всяческими пилками для ногтей и прочими инструментами садиста, найденными у врачихи вместе с косметикой, она всё равно пользоваться не умела и слабо представляла, зачем они нужны. Но вывод Суони сделала однозначный — возясь в машине, стоит почаще вспоминать о чистоте рук и стараться не пренебрегать перчатками, чтобы в следующий раз, как приспичит, не мучиться с растворителем и пинцетом.       Потом она влезла в одежду Ребек, пришедшуюся почти впору — чёрные лосины с эффектом иризации и тунику цвета морской волны, с воротником-стойкой и открытыми плечами, сшитую из какой-то приятно драпирующейся ткани. Она выбрала вещи в рундуке механика чисто из-за цвета, даже не подозревая, что такой крой удачно маскирует недостатки её фигуры. С трудом втиснула ноги, привычные к форменным ботинкам, в узкие серебристые туфельки. Потом повесила на шею широкую короткую цепочку — бог знает, из какого металла, но блестела она, как хромированная сталь, и Суони это понравилось. Как и всякая женщина, она была той ещё сорокой (если женщина утверждает, что она не сорока, то она врёт), но не умела со вкусом одеваться и поэтому запросто могла вырядиться нелепо. Сейчас её спасал более-менее сбалансированный гардероб третьего механика, но это её не смущало. Адмирал за много лет выработала хитрую тактику использования чужих знаний там, где не хватало своих, и без стеснения её применяла. Когда ей надо было что-то поменять в гражданском гардеробе, она просто входила в первый попавшийся магазин или ателье и говорила: «Мне нужно платье». Или жакет. Или брюки. Или что там ещё. А дальше называла имеющуюся на это удовольствие сумму и полагалась на вкус, навыки и честность специалистов. И то, случалось это крайне редко, так как Суони предпочитала ходить в форме, и гражданские вещи у неё почти не изнашивались. За модой она никогда не следила, украшения подбирать не умела, обувь и одежду, в зависимости от ситуации, оценивала по одному из двух критериев: «удобно или неудобно лазить через забор» или «понравилось или не понравилось моему текущему парню», причём первый критерий обыкновенно брал верх, а «парню» приходилось под него подстраиваться. Отчасти поэтому любовники у неё долго не задерживались, но она и не страдала по этому поводу: как-то глупо надеяться, что тебя будут ожидать по полгода, в любой момент рискуя получить похоронку. Да и вообще, если воин — мужчина, то нормально, что у него где-то есть жена, которая растит его детей. А когда воин — женщина, получается какая-то двусмысленная ситуация по отношению к мужу, мол, сиди и домохозяйничай, родной, пока я из похода вернусь, и юбку не забудь надеть. А Суони в принципе слишком уважала людей, чтобы поставить симпатичного ей человека в столь странное положение.       Исключением из правила оказался Тем. Сутулый очкарик, женатый на фундаментальной физике примерно так же, как она — на своём корабле, с виду забитый и насквозь домашний, но на самом деле просто очень спокойный, уравновешенный и умеющий тихо, не повышая голоса, осадить знаменитого флотоводца. Он и главу Республики так же бы на место поставил, был бы шанс. Теммозуса вполне устраивало то, что раз в полгода к нему в дом вламывался бешеный смерч в адмиральском кителе, не умеющий даже толком тарелку за собой помыть, переворачивал всё вверх тормашками, а через две декады исчезал в морских глубинах ещё на полгода, и можно было спокойно посвятить себя любимой науке. Суони подозревала, что она у Теммозуса была вообще единственной женщиной, если не в жизни, то по крайней мере, за весь период их знакомства, хотя искренне порадовалась бы, обзаведись он постоянной подружкой. Но вряд ли с этим человеком когда-нибудь случится чудо, учитывая, что даже в их отношениях инициатором оказался не он, а она, почти в приказном порядке.       Потерев щёточкой коричневый брикетик туши и старательно намазывая её на ресницы, Суони вспомнила знакомство с Темом. К ней на базу, спецрейсом, привезли новую модификацию ракет, а с ними заодно тощего, как мизинец, физика-консультанта, даже на ходу не вылезавшего из бумаг с расчётами — словом, типичного комического персонажа из какой-нибудь театральной постановки, путающего ложку с тапком и врезающегося лбом во все притолоки. Запойный физик-математик с прогрессирующей шизофренией. Шут в очках. Ребята старались не ржать в голос, когда в поле зрения появлялся этот задумчивый гвоздь, но он, кажется, в упор не замечал, какой фурор производит одним фактом своего присутствия на субмарине, и занимался только подготовкой испытаний, не вытыкая носа из записей, компьютеров и аппаратуры.       Суони, на подлодку которой сосватали это чудо, взяла физика под снисходительно-насмешливую опеку. Ну что поделаешь, не всем же быть моряками и не все приспособлены к жизни по вахтам. Гарленус ей в данном вопросе был не помощник — сухопутных он презирал, учёных демонстративно не любил, поэтому общение с гостем пришлось полностью взять на себя, иначе Теммозус почти на две декады оказался бы под негласным бойкотом: известно, куда командиры, туда и экипаж, на то и подлодка. Вот и пришлось брать ситуацию под личный контроль и понемножку общаться с яйцеголовым очкариком.       На самом деле Тем, конечно, был совсем неглуп и видел, что не вписывается в общество, поэтому полностью сосредоточился только на работе и не обращал внимания на солёные шутки в свой адрес и смешки за спиной. Когда Суони это просекла, она начала его уважать. Не каждый из её знакомых обладал такой выдержкой. С её точки зрения, умение не обижаться на окружающих и прощать им непонимание и насмешки было признаком великодушия, а оно, как известно, первое проявление сильной натуры. А она любила сильных.       Адмирал и сама не заметила, как стала чаще пытаться разговорить физика за совместными трапезами в кают-компании. Тем сначала зажимался, отделываясь общими фразами, но всё же потихоньку начал оттаивать.       Прорвало его на активное общение в ночь после испытаний. Без инцидентов отстреляв боезапас в расчётной точке и побыстрее смотавшись оттуда, подлодка поднялась на продувку, и Суони воспользовалась шансом подышать свежим воздухом, заодно вытащив с собой Теммозуса. По ночам облака иногда истончались настолько, что в прорывах между ними можно было увидеть спутники и даже редкие звёзды, а это нечастое зрелище на континентах. И хотя, как известно, вылезать посреди океана наверх строго не одобрялось, народ частенько это делал — естественно, с благословения командира. Так что Суони решила, что в этот раз будет её очередь вентилировать лёгкие, кто бы что по этому поводу ни думал, и выманила физика с собой.       С погодой повезло. Качка была сравнительно небольшой, а просветов на небе оказалось и впрямь достаточно, чтобы увидеть ночные светила. Вода вокруг субмарины слегка фосфорецировала — корабль попал в плотное облако планктона, и задерживаться на поверхности не следовало во избежание рассекречивания. Тем не менее, Суони с гостем проторчали у люка почти три скарэла, травя баланду. Физик пришёл в детский восторг при виде звёзд и от того, что адмирал знает их названия и тыкает в них пальцем чуть ли не с закрытыми глазами, но потом завздыхал, что двигатели у новых ракет придётся дорабатывать, ведь восемь боеголовок из тридцати шести пришли не точно в цель, а с отклонениями. Пусть даже в радиусе столицы противника, но…       Он не договорил, но Суони поняла. Предположительные точки поражения отклонившихся ракет пришлись на жилые кварталы. Военным объектам тоже досталось, но всё же, учитывая время суток, у каледов должно было быть много пострадавших среди гражданских.       Обычно врагам открыто сочувствовал только весьма определённый класс людей. И Суони спросила без каких-либо отрицательных эмоций, сама поразившись своему спокойному интересу: «Вы пацифист?»       Тем чуть в море не навернулся и удивлённо вытаращился в ответ: «Я что, похож?»       Конечно, он был похож. Очень. Даже несмотря на то, что проектировал потенциальные носители ядерных зарядов и вечно занимался какими-то расчётами, связанными с конструкцией ракет. Но адмирал этого вежливо не сказала.        «Нет, я не пацифист и никогда им не был, — более спокойно и серьёзно продолжил Теммозус, оперевшись на поручень и глядя в ночное море. — Но я учёный. И не могу не обращать внимание на те факторы, на которые позволяют себе закрывать глаза политики и военные. Мы отравили Скаро. Планета, скорее всего, восстановится, но жизнь на ней прежней не будет — и нас на ней тоже не будет. Процент неизлечимых заболеваний, мутаций, детской смертности быстро и неуклонно растёт. А мы продолжаем гробить собственный дом у себя под ногами и самих себя вместе с ним. Ситуация без нашей помощи не исправится, более того, в ближайшие годы она станет только хуже — надеюсь, вы, как военный, понимаете, о чём я. Даже если вдруг, каким-то невероятным чудом, мы прекратим войну с каледами и совместно с ними займёмся чисткой Скаро, мы не успеем спасти разумную жизнь. Наши потомки обречены на вымирание».        «Очень оптимистично, — съехидничала Суони. Она и сама чувствовала, что мир катится куда-то не туда, но обыкновенно помалкивала, потому что за прогнозы в подобном ключе можно было загреметь под трибунал. — Значит, будем вымирать. Другого выхода всё равно нет».        «Есть, — тихо отозвался Тем, почему-то поглядев на небо. Следующие его слова разъяснили адмиралу этот взгляд. — Вам никогда не приходило в голову, что ракеты можно направлять не только на соседний континент? Знаний и ресурсов Республики вполне достаточно для того, чтобы запустить ракету на орбиту и даже выше. При желании наша лаборатория хоть сейчас может заслать станцию-шпион на любой из спутников Скаро, хотя бы чтоб понять, из чего они состоят, и чтобы наблюдать за вселенной не через атмосферу. Но нам попросту не выделяют для этого средства — чистая наука нынче слишком дорогое удовольствие».       Суони тоже подняла глаза на небо, где сквозь обрывки туч ярко сиял Фалькус. Поднять туда, на орбиту? На одну из трёх лун? Или выше?..       Сердце глухо стукнуло в груди, даже дух захватило. Что-то, созданное человеческой мыслью и человеческими руками, там, среди звёзд, в царстве богов и стихий…        «У каледов есть технологии, которые пока нам недоступны, — продолжил Теммозус. — У нас есть технологии, недоступные им. Но, что интересно, они взаимодополняющие. Если бы мы объединили эти знания, мы смогли бы построить корабли для межзвёздных путешествий и улететь со Скаро на поиски нового дома».       Суони не поверила ушам. Люди? В космос? На поиски новой планеты?!        «Чтобы и там передраться», — съязвила она, пытаясь скрыть изумление.        «Вселенная огромна. Оставив Скаро, мы могли бы разойтись в разные стороны и больше никогда не встречаться. Неужели нам не хватит целого космоса, чтобы просто спокойно жить, каждый в своём углу? Да, поиск новой планеты потребует усилий не одного и не двух поколений. Возможно, даже придётся лететь в соседние галактики. И между прочим, — Теммозус наконец-то повернулся к ней, лукаво взблеснув очками, — именно подводники и могли бы стать первыми звёздными путешественниками. У вас есть опыт длительной жизни в тесном коллективе и в ограниченном пространстве, вы привычны к испытаниям и проблемам, которые расчётно могут подстерегать людей в космосе — к разгерметизации, к отклонениям в составе дыхательной смеси из-за ошибок аппаратуры, к различного рода неполадкам, которые следует устранять оперативно и не растерявшись. Из вас получились бы отличные экипажи космических лодок. Жаль, что этот проект в наших условиях абсолютно нереализуем».        «Да, — задумчиво согласилась Суони, пытаясь как-то уложить услышанное в голове, — нереализуем. Но звучит потрясающе, — она помолчала, глядя на редкие алые звёзды. — Послушайте, Теммозус, сейчас нам пора погружаться, пока не налетела вражеская авиация, но… Скорее всего, «Мю-141» вернётся на базу раньше расчётного срока, и у вас будет несколько часов свободного времени до того, как подадут самолёт. Если так получится, вы расскажете мне поподробнее про этот ваш невозможный проект? Он, разумеется, абсолютно утопичен, но мне стало интересно. Никогда раньше не задумывалась, что с помощью обычной ракеты можно прыгнуть выше головы».       Это была не только закинутая удочка, но ещё и проверка — а вдруг армейская безопаска решила прощупать адмирала на предмет пацифистских воззрений через этого хлюпика? Суони рассчитывала это вызнать в личной беседе. А ещё её глубоко поразила задумка учёного — фантастическая, но такая потрясающая. Даже не скажешь, что эта ходячая ручка от швабры не только морально сильна, но и способна выдавать такие смелые идеи. Теммозус определённо попал в круг её интересов и занял там прочное место. Во всех смыслах.       Физик приподнял очки, близоруко прищурившись, и кивнул в ответ с какой-то странно проницательной улыбкой, словно угадал все её сомнения и задние мысли.       Когда они добрались до базы и у них действительно выдалось несколько часов свободного времени, Суони затащила его к себе на квартиру, припёрла к дивану и фактически изнасиловала, благо разница в комплекции и физподготовке это позволяла. Впрочем, Тем и не сопротивлялся, хотя поначалу немного удивился, что в нём нашла столь знаменитая личность, как самый молодой флотоводец Республики.       В тот день адмирал ещё не знала, что их роман затянется, ей просто хотелось выплеснуть восхищение самым лёгким способом, но когда она провожала учёного, то поняла, что, кажется, сильно недооценила ни его, ни ситуацию — Тем пошарил по карманам, вытащил карандаш и огрызок бумаги и, быстро нацарапав несколько слов, протянул ей: «Вот. Когда будешь в столице, позвони по этому телефону и приезжай по этому адресу. И только посмей остановиться в гостинице — уши оторву». Он сказал это таким спокойным, но таким твёрдым и уверенным голосом, что Суони чуть вновь не открыла рот — и в кои-то веки не нашлась, что ответить хотя бы на внезапное «ты». А после первой же навигации вспомнила угрозу оторвать уши и то, как физик на неё выразительно посмотрел, и вдруг почему-то поверила, что этот карандаш-переросток запросто ворвётся в генштаб и прилюдно выполнит обещание. Пришлось проигнорировать гостиницу для военных и ввалиться к нему домой, чтобы не стать опозоренной в глазах сослуживцев.       С той поры и повелось — приезжая в столицу, Суони квартировала у Теммозуса к взаимному их удовольствию. Тем оказался внимательным и заботливым, и ровно тем типажом, который спокойно изображает «жену» при такой, как она, женщине. Наверное, из него и отец вышел бы замечательный, вот только здесь Суони ничем помочь не могла.       Зато могла слушать. Теммозус вытаскивал её в парки, подальше от госпрослушки, и смело делился самыми фантастическими идеями, рассказывал о космосе, о далёких галактиках — похоже, он бредил мыслью, что когда-нибудь талы освоят далёкие миры у чужих звёзд, а в ней видел будущего командира космической лодки. А Суони просто слушала его слова, как красивую сказку, и поддразнивала «учёным-болтологом».       Были у них и другие разговоры. Тем никогда не задавал ей вопросы стратегического характера, но сам довольно охотно делился информацией о собственной работе, хотя, конечно, это было строжайше запрещено — и порой адмирал отрезвляюще касалась ладонью его губ, мол, дальше молчи. Потому что не было никакой гарантии, что вскоре она не окажется в плену у каледов и её не заставят это выдать.       Именно от Теммозуса она и узнала о разработке ядерного оружия на основе кобальта задолго до того, как о нём заговорили открыто, и о его невероятной опасности для всего живого, о чём, естественно, никто в открытую не говорил. Тем сам был в ужасе от того, для чего совершенствовал двигатели ракет, но выйти из проекта уже не мог — или работай, или будешь расстрелян за измену. Наверное, поэтому он ей в подробностях и разъяснил, во что выльется применение новых боеголовок. От него же Суони знала ещё массу любопытных подробностей об обороне Давиуса и о степени готовности Республики к ядерной войне. Не сказать, чтобы эта информация её успокаивала — скорее, напротив, пугала.       И сейчас, сидя на необитаемом острове и день за днём анализируя политическую и военную обстановку, приведшую в итоге к бомбардировке, Суони убеждалась в своих самых худших опасениях и постепенно понимала, что физик, не имея права прямо просить её сделать то, что она сделала, подвёл её к этому решению исподволь.       Да. Всё-таки он был пацифистом, хоть и не состоял в подпольном движении. И её заодно заразил — не идеями недостижимого мира, конечно, но какой-то излишней дозой гуманности. Остаётся лишь надеяться, что этот долговязый чудак ещё жив и сидит в каком-нибудь бомбоубежище поглубже. Будет грустно, если его космические проекты и доброе сердце пропадут навсегда. И ещё очень жаль, что он никогда не узнает, что она уцелела в бою и застряла на краю мира — одинокая, заочно осуждённая, вынужденная делить кров с врагом, но пока ещё живая и невредимая.       Суони накрасила второй глаз и критически осмотрела проделанную работу в маленьком зеркальце. Вроде ничего, выглядит терпимо. Краситься она ещё в школе научилась, как любая нормальная девчонка, хотя за это строго наказывали розгами по рукам. Став взрослой, она иногда стряхивала пыль с этого навыка и позволяла себе выглядеть красивой.       В конце концов, сегодня у неё есть повод.       Покрутившись в позаимствованных обновках и немедленно подвернув ногу в непривычной обуви, адмирал прошипела тихое ругательство, но осталась удовлетворённой внешним видом. Теперь надо было идти в гости на нос и осуществлять вторую часть плана. У плиты она не стояла с тех пор, как пошла в мореходку, но когда-то очень неплохо умела обращаться с продуктами, и мама часто доверяла ей даже приготовление обеда. Что-то ведь должно было осесть в голове с детства?       Прокравшись на нос и едва не пропоров при этом каблуками бахилы, Суони обнаружила приятную полутьму в конце коридора, где находился ЦП. Раз свет горит вполнакала, значит, Оро ещё дрыхнет в своём логове, и сюрприз получится на славу. Вопрос только был, попытать счастья со сладким пирогом или повозиться с рыбным…       Решила — всё-таки со сладким, ведь рыбы в жизни и так хватало. Со скрипом вспомнив ингридиенты и порядок их помещения в миску, адмирал подобрала на складе провианта то, чем, предположительно, можно было заменить недостающие продукты, сунула получившееся в духовку и совершенно не подумала о том, что плиту она не знает, температуру выставлять не умеет, а сколько времени должен печься пирог, совершенно забыла. И ушла проверять, до чего сосед довёл электронику командных постов. Совсем неудивительно, что через некоторое время Суони торпедой принеслась на камбуз, ориентируясь на запах гари, вытащила сковороду с тем, что получилось, и убедилась, что спасать уже нечего.       А потом она подняла глаза и увидела в проёме люка вытянутое лицо Марлесса.       И поняла, что сюрприз так или иначе удался.       — С добрым утром, — блондинка подошла к мусорному баку и попыталась вытряхнуть в него чёрное содержимое сковородки, но оно засопротивлялось, намертво прикипев к стенкам.       — Суони, — повторил Марлесс, пытаясь осознать и принять происходящее — от превращения неотёсанной чумички в красивую женщину до попытки приготовить что-то съедобное в исполнении вражеского адмирала. Бодренько утро начинается… — Что происходит?       — Ничего, — беспечно пожала плечами блондинка и снова встряхнула сковородку. — Двадцать пять лет пироги не пекла, уже забыла, как это делается.       Пирог. Стерва. Стерва. Пирог.       Воистину, конец света.       — А… по какой причине у нас праздник? — Марлесс чувствовал себя так, словно готов взорваться из-за нереальности происходящего — то ли от гнева, то ли от хохота. И совсем не заметил проскочившего «нас».       — А, — всё с той же великолепной беспечностью махнула рукой блондинка, — у меня сегодня день рождения. Обычно я его не отмечаю, но здесь так мало развлечений…       И она снова энергично встряхнула сковородку. Пирог наконец-то оторвался и с глухим деревянным стуком ударился о дно бака.       Да уж, развлекла так развлекла.       — День рождения? — никогда ещё Марлесс не чувствовал себя настолько тупым, впервые осознав, что талы тоже вроде как рождаются и, наверное, отмечают дату появления на свет. До сих пор он об этом вообще не размышлял, а население соседнего континента воспринимал как статистов, словно старики всегда были стариками, дети — детьми, солдаты — солдатами, женщины с младенцами — женщинами с младенцами. Ну вот просто были, и всё. О том, что каждый из них не из воздуха нарисовался, он никогда не задумывался, а сейчас вдруг сделал великое открытие — Стерва тоже когда-то была маленькой, беззащитной и писала в пелёнки. Примерно тогда же, когда он ходил в коротких штанишках, учил буквы и возил за собой игрушечный танк на верёвочке.       — Ну да, день рождения, — мило подтвердила Суони, и Марлесс внезапно понял, как выглядит в её глазах — нелепый, взъерошенный, небритый, в одних подштанниках и с дебильными вопросами, вываливающимися изо рта, как неуклюжие улитки.       Вывод был безрадостен — он полный идиот. И любая попытка объясниться будет выглядеть ещё более идиотской. Прежде, чем он нашёлся, что сказать, Суони решила помочь ему спасти положение:       — Идите оденьтесь, а я пока тут приберу. Боюсь, придётся обойтись без вкусного — ко второй попытке я сегодня не готова. Извините, что так получилось.       Стерва сказала доброе слово… Марлесс кивнул и молча вышел, стараясь не ускорять шаг, хотя ему очень хотелось побыстрее смотаться с палубы. За спиной заскрежетал металл о металл и полилась вода — талка принялась отскребать остатки так называемого пирога от сковороды. Может, и к лучшему, что это… нечто сгорело. Судя по стуку в ведре, оно вряд ли было съедобным, а ведь пришлось бы из вежливости проглотить кусочек-другой и похвалить.       День рождения у неё… Кгхм. Напугала до полусмерти. Что-то ему везёт с Шеке — то бутылку за пистолет принял, то правшу за левшу, то фирменный тортик за пожар.       …То красавицу за чудовище.       Перед внутренним взором встала высокая светловолосая женщина с пылающими синими глазами. А ведь они у неё большие — только почему это не было заметно раньше? И правильные, выразительные черты лица. И изящные руки. И красиво очерченный рот, которому не нужна никакая помада, кроме смягчающей. Одежда, конечно, на каледианский вкус выглядела ярковатой и пошловатой, как и всё у талов, но Суони она шла — наверное, из-за глубокого океанического цвета платья, или как там эта недорубашка у блондинов называется.       Надо же. Оказывается, если Шеке отмыть, причесать, приодеть и убрать все ссадины и синяки, то она станет… просто женщиной? Да ещё и привлекательной. Пусть не юной, но всё же, выглядевшей значительно моложе своего возраста — никак не скажешь, что талке под сорок, скорее, за тридцать. И при этом была в ней соответствующая зрелости внутренняя уверенность, взрослое достоинство, цельность натуры и какая-то ещё незнакомая ему твёрдость. Как у выдержанного вина.       Словом, Суони сумела в очередной раз его удивить — а заодно поставить в неловкое положение не только из-за появления на камбузе в непристойном виде, но и из-за того, что предстояло срочно придумать подарок, которого не было.       Водя бритвой по подбородку, Марлесс задумался, что здесь, на островке посреди океана, да ещё буквально на коленке, можно организовать. Стихи на ходу из пальца высосать? Пустое, он сроду не был рифмоплётом. Какое-нибудь украшение из проволоки свернуть? Ещё неизвестно, как Стерва к этому отнесётся. Даже банальные конфеты неоткуда взять. Вот проклятье, как назло, ни одной толковой идеи!       И тут его осенила сумасшедшая мысль. Нет, сумасшедшая — не то слово, но зато спасительная для его гордости. И даже если Суони на него за это наорёт, это её проблемы, а его совесть будет чиста.       Наскоро закончив с умыванием и одевшись, Марлесс прокрался к люку, ведущему в заражённые отсеки…       Убив кучу времени, но всё же оттерев сковородку от нагара, Суони накрывала завтрак в кают-компании. Обычно она никогда не брала на себя обязанности вестового, но сегодня сделала исключение, так как чувствовала себя неловко — и от того, что не смогла испечь самый простой пирог, и от того, что перепугала соседа. Похоже, запах гари выдернул Оро прямо из койки. Нехорошо получилось. Да ещё он так сильно смутился, когда осознал, что едва одет, даже покраснел. Каледы странные до смешного… Красиво сложенный мужик, а стесняется себя, как школьница. Вон, уже три с половиной скарэла носа не кажет с верхней палубы. Небось, переживает — как же так, посторонняя женщина увидела его без рубашки и небритым.       Суони задумчиво улыбнулась. А Марлесс и впрямь ничего, хотя она это и так давно заметила. На лицо, конечно, он не красавец — ну так известно, с лица воду не пить. А фигура у него отличная, прямо даже и не скажешь, что он с соседнего континента родом. Обычно каледы на вид дохлятина дохлятиной, и для своего народа Оро — исключение из правила. Даже странно, что его на подлодку взяли, с такими-то плечами и ростом. Но, возможно, к этому были серьёзные причины. Не на пустом же месте, наверное, морпех подался на подплав. Потому что, если посмотреть со стороны, это он сменял шило на мыло — что в морской пехоте, что на подводном флоте служба не сахар, а шансы выжить весьма низкие. И количество шрамов на Марлессовой шкуре — тому прямое доказательство.       Впрочем, у неё у самой пробоин в бортах не меньше — как-никак, шесть нашивок за ранения, и это не считая мелких царапин вроде той, что недавно зажила на левой руке. Оба они с Оро битые жизнью, во всех смыслах. Простреленные, пропоротые осколками, нахлебавшиеся морской воды по самое горло… Не был бы калед врагом, было бы больше тем для разговоров.       В коридоре послышались шаги. Ну наконец-то. Всё-таки хватило смелости не отсиживаться в каюте, краснея, как потомственная плакальщица, и спуститься поесть.       — Я думала, вы сегодня больше не появитесь, — громко начала Суони, берясь за чайник.       — Не дождётесь, — хмыкнул Марлесс, входя в кают-компанию. — Меня не испугать женщиной, не умеющей готовить.       Ну спасибо, прошёлся коваными сапогами… Теперь ей не жить, калед будет насмехаться при каждом удобном случае. Но не рыдать же из-за этого. Сама виновата. И вообще, кок из Оро тоже никакой.       — Зато я умею паять, — с достоинством ответила адмирал, непрозрачно намекнув на прожжённые пять дней назад платы, и принялась разливать чай.       Марлесс прочистил горло — ага, торпеда попала в цель, — и прошёл к столу. Только теперь Суони увидела, что он почему-то держит правую руку за спиной. И волосы у него совсем мокрые, словно он только что из душа.       — Кстати, — сказал он, — с днём рождения, Шеке.       И протянул ей консервную банку.       В первое мгновение Суони не поняла, потом увидела.       Кусочки мха. Пара камешков. Морской колокольчик — оранжевый цветочек ростом в мизинец, источающий слабый, но приятный горьковатый запах, — пересаженный в банку, похоже, прямо с корнем.       — Марлесс, — Суони с ужасом подняла взгляд. — Вы что, выходили наружу?!       — Ну да, — подтвердил он с ноткой самодовольства. — Там, кстати, не так уж и сильно фонит. Даже птицы ещё живы. Но лучше цветок голыми руками не трогайте. Хотя я его ополоснул, и мох тоже, но понимаете, во избежание...       Суони понимала. Очень хорошо.       — Сколько вы там были? — она даже не знала, за что хвататься первым — то ли за голову, то ли за лекарства. И если за лекарства, то какие. Она даже дозировку регенератора не знает!.. Что он натворил, этот самоубийца? Зачем вылезал наружу за каким-то цветочком?!       — Полтора скарэла, не больше. Бегом сгонял до скал и обратно, — ага, то-то он такой упаренный. Поди побегай в противогазе. — Не сердитесь.       — Я не сержусь, я в ужасе, — ответила Суони совершенно искренне, осторожно перехватывая банку за отогнутую крышку. — Я даже не понимаю, зачем вы вообще это сделали.       — Но у вас день рождения, а мне больше ничего в голову не пришло, кроме цветов. Все женщины любят цветы, — улыбнулся Оро. Похоже, ему понравилась её реакция. Ну а что, сцену закатывать? Глупо. И это ничего уже не исправит. — Если бы я знал заранее, я бы что-нибудь получше придумал. Поймал бы и приручил для вас грызунчика или электроугря, раз уж вы так любите животных.       Суони на мгновение представила, как Марлесс с кормы ловит электроугря на намагниченную гайку, а потом пытается прятать его в банке из-под компота, периодически пихая туда биометаллические запчасти и опуская электроды, чтобы тварь не сдохла от голода, и едва не застонала. Вот уж не думала, что живёт в одной подлодке с психом похлеще, чем она сама…       — Но зачем? — Суони вцепилась бы в собственные волосы, если бы не жестянка с цветком в руках.       — Но у вас же день рождения, — непонимающе поглядел на неё Марлесс.       Только тут у Суони в голове перещёлкнуло. С чего она вообще взяла, что у талов и каледов одинаково празднуют эту дату?       — А что, — осторожно уточнила она, — у вас принято дарить подарки тому, у кого день рождения?       — Ну да, — всё так же непонимающе отозвался Оро.       — О, боги, как это эгоцентрично, — Суони села на краешек стула, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Этот ненормальный вылезал наружу, нахватал лучиков — и из-за чего? Из-за дурацких традиций? Может, он ещё решил, что она обидится, если он ей ничего не принесёт?! — У нас всё ровно наоборот. Если у тебя день рождения, то это ты даришь подарки всем, кому ты важен и кто важен для тебя. Родителям — за то, что они произвели тебя на свет. Родственникам — за то, что они тебя любят. Друзьям — за то, что они рядом. Иногда весь год подарки готовишь, — она перевела дух и растерянно продолжила: — Я даже не представляю, что было бы, если бы не я их дарила, а мне всё дарили. Ждала бы праздника не для того, чтобы лишний раз сказать дорогим людям, что они для меня важны, а для того, чтобы… просто получать подарки и обижаться, если кто-то забыл или не имел возможности мне что-то подарить?       Марлесс смотрел на неё очень удивлённо, но потом присел напротив и широко улыбнулся:       — Вы знаете, а ведь так оно и бывает — обижаются. Но мне тоже непонятно, как можно всем вокруг напоминать: «А у меня сегодня день рождения, слышите? Вот именно сегодня, и никогда в другой день». А может, они не хотят об этом помнить? Может, им это неинтересно?       — Ну… Получать подарки всё-таки здорово, — возразила Суони, как ей самой казалось, резонно. И осторожно понюхала цветок. — Спасибо, Марлесс, мне очень приятно. Право, вы ненормальный. А теперь… давайте завтракать.       А всё-таки стоило выбраться за цветочком ради того, чтобы хоть раз увидеть Шеке по-настоящему, по-честному испуганной, и этим хоть немного сбить с неё спесь. Сидя за одним столом с талкой, Марлесс лишь удивлялся, насколько быстро и куда исчезла та дистанция, которую они постоянно старались выдерживать. Необходимость в расстоянии просто отпала, как хвост у ящерицы, как высохший лист дерева. Они ели, болтали о традициях, подшучивали друг над другом из-за горелого пирога и забега в противогазе, и не испытывали никакого дискомфорта от того, что они — абсолютно разные и, вообще-то, враги. Суони подробно расспросила, что творится снаружи; похоже, она была вовсе не такой смелой перед радиацией, какой хотела казаться, и вряд ли когда-нибудь решилась бы выглянуть наружу без особой необходимости. Потом она удивилась, что погода не особенно изменилась. Слово за слово выяснилось, что прогнозы талов сходились на том, что после массированной бомбардировки и следующего за ней пробуждения вулканов в атмосферу поднимется столько пепла, что средняя планетарная температура упадёт градусов на сорок. Марлесс слышал об этой гипотезе, но каледы всё рассчитали с помощью надёжной компьютерной модели, и уже давно, так что пришлось Суони огорчить — вряд ли похолодает хотя бы градусов на десять, вместо зимы придёт досрочная осень. А учитывая, что южное полушарие входит в эпоху лета, беспокоиться о холодах им вообще не придётся.       Это ужасно расстроило Шеке, которая, как выяснилось, надеялась выбраться с Малых островов пешком по льду. О том, что лёд будет радиоактивным, а чем выше широты, тем сильнее похолодает, она, как выяснилось, не подумала. Вот… дикарское мышление. Но Марлесса это в кои-то веки не вывело из себя, а только умилило. В конце концов, Стерве можно простить некоторую толику несообразительности. Далеко не каждая женщина осмелилась бы запланировать такое путешествие. А если честно, он вообще таких женщин не знал, только Шеке.       А потом она, не задумываясь, сказала то, что едва всё не испортило:       — Кстати, Оро. Коль скоро вы — человек, с которым мы, возможно, здесь застряли до самой смерти, вы заслуживаете подарка на мой день рождения. Раз уж с пирогом не выгорело — в смысле, перегорело, — то у меня другая идея, — она лукаво покачала пальчиком перед самым его носом и цокнула языком. — Я отвечу на ваш вопрос. На какой захотите, кроме одного — вы сами знаете, какого.       — Так понимаю, — постарался напустить на себя серьёзный вид адмирал, — вас бесполезно спрашивать, в чём именно вы нарушили приказ командования?       — Именно, — хитрые синие глаза весело блеснули, нос сморщился из-за широкой улыбки — несомненно, притворной, но выглядевшей очень натурально. — А вот что-нибудь другое можете узнать.       И тогда он понял, что встал перед соблазном. Огромным, страшным соблазном, в одно мгновение способным разрушить хрупкое и приятное нечто, едва зародившееся между ним и блондинкой. Но удержаться не смог.       — Суони… Вы ведь уже были адмиралом три года назад?       — Ну да, — кивнула Шеке весело. Она ещё не знала, о чём он хочет спросить. Но Марлессу уже стало не до улыбок и очень захотелось стиснуть кружку так, чтобы раздавить.       — И вы командовали этим флотом… В смысле, пасли океан с десятой северной по семидесятую южную широты, до самых льдов?       — Ну да, — подтвердила она, постепенно становясь серьёзной. Лукавство растаяло, улыбка стала более сдержанной, но ещё не пропала с розовых губ. Марлесс знал, что она вот-вот исчезнет, но не захотел остановиться.       — Почти три года назад проводилось первое испытание… новых стелс-ракет, что до сих пор состоят у вас на вооружении. Те, средней дальности, что мы так толком и не научились перехватывать. Мы подозревали, что талы их выпустили с одной или двух подлодок, и…       Он замялся, видя, как улыбка Суони не исчезает, но холодно застывает.       — Мы тогда обстреляли вашу столицу ночью, да? — уточнила она.       Марлесс кивнул.       — Огонь вёлся по стратегическим целям, — продолжила она, пристально вглядываясь в его лицо, словно что-то там искала, — тридцать шесть залпов. Но восемь ракет отклонились от курса и попали в жилые кварталы. У вас… — она запнулась, — кто-то погиб. И вы хотите знать, кто должен понести за это ответственность.       Да чтоб она на дно провалилась со своей проницательностью.       — Да, — сухо ответил адмирал. Но потом отчего-то уточнил: — Мать. И дети.       Суони опустила взгляд в чашку. Помолчала, словно уйдя в себя. Марлесс подумал, что вот день и испорчен, но через пару рэлов она всё-таки разомкнула губы и заставила себя тяжело улыбнуться.       — Что ж, далеко ходить не надо. Я командовала флотом. А значит, в первую очередь я за это и отвечаю, — она подняла взгляд, стараясь сохранять вымученную улыбку, но по её глазам стало ясно, что она совершенно не забыла, как в прошлый раз он её избил, и ждёт похожей реакции.       — И всё же, я хочу знать, кто именно…       — Командир той подлодки уже мёртв. Он погиб в последнем бою с вашим флотом, Марлесс, и вряд ли его имя теперь имеет хоть какое-то значение. Из всех, кто реально ответственнен за тот обстрел, в живых наверняка осталась только я, — пожала плечами Суони, стараясь казаться спокойной, но Марлесс видел, как она напряжена.       А у него даже сердце на миг замерло от внезапного озарения.       Если Суони взяла на себя ответственность за смерть гражданских в столице, за смерть его матери и сыновей, то она, сама того не зная, просто отомстила за родной город. Персонально ему.       Он смотрел на женщину, у которой хватало достоинства не отрицать свои преступления, и не мог не уважать её за храбрость. И что самое невероятное, не мог заставить себя её ненавидеть, хотя раньше это было так просто. А хватит ли у него отваги сказать ей правду?       — Сколько у вас родных погибло в Синегорке? — спросил он ещё более хрипло, чем обычно.       Шеке едва заметно подалась назад, и зрачки у неё на миг расширились.       — Все, кто там был, — ответила она чуть более пустым, чем раньше, голосом. — Никого не осталось.       — Суони, — Марлесс тяжело отставил кружку, переплёл пальцы рук и опустил взгляд. Как же трудно, как же невозможно трудно ей сказать. Но она должна знать. Она это заслужила. И если после этого она попытается убить его вилкой в глаз, он очень постарается не сопротивляться. — Суони… Я был в составе диверсионной группы, отравившей водоочистную станцию.       Он хотел попросить прощения. Он хотел ещё хоть что-то добавить. Но язык отяжелел, как свинцовое грузило, и прекратил повиноваться, как и связки.       Наступила долгая тишина.       Потом на его руки мягко легла узкая прохладная ладонь.       — Дело прошлое, — негромко сказала Шеке. — Извините, что не могу притвориться, будто сочувствую вашей потере. Это было бы ложью. Но я знаю, как это больно, и что такие раны никогда не заживают до конца. Может быть, вас хоть это немного утешит.       Марлесс ушам не поверил. Она что… пытается ему ещё и сопли подтирать после того, что он сказал?! Он поднял глаза — Суони смотрела спокойно и грустно, без какой-либо злобы, обиды или горечи, — и не удержался от мрачного сарказма:       — Обычно люди говорят, «война есть война», или что-то в этом роде.       Лицо Шеке тоже стало ироничным:       — Вот именно. Это уже настолько затасканные слова, что как их ни скажи, всё равно прозвучат фальшиво. И потом, ими очень удобно оправдывать любые преступления. А я не люблю оправданий. Мы делали то, что делали. А могли этого и не делать, правда? У нас всегда есть выбор — подчиниться приказу или пойти под трибунал, — и она изобразила совершенно людоедскую улыбочку.       Марлесс понял, что фигеет с этой женщины — она или сумасшедшая, или великая. Или и то, и другое.       — Вы… пацифист? — брякнул он от изумления, так как более ненормальных личностей не знал.       — Оро, — мечтательно ответила Суони, — вы дурак или действительно хотите получить вилкой в глаз?       И они вместе поглядели на злосчастную вилку, о которой так одинаково думали. А потом расхохотались до слёз, нервно и громко.       — Не дождётесь, — заключила Суони, вытирая глаза свободной ладонью — вторую она так и не убрала с его рук. — И не спровоцируете. Я не собираюсь здесь куковать до самой смерти в одиночестве.       — Аналогично, — простонал Марлесс. В животе у него кололо, но страшное напряжение, мучившее в последние декады, отпустило. Вот ведь два сапога пара. Кто бы мог подумать, что они с блондинкой, при всех их разностях, настолько схожи? Или, ещё правильнее сказать, подходят друг к другу. — Никогда раньше в судьбу не верил, а сейчас вдруг засомневался. Уж больно хорошо для совпадений.       Суони совершенно по-детски показала ему язык:       — Тпрррр! Мне проще, я верю в богов и в то, что они выдумали нам славное наказание за всё, что мы наворотили в жизни. Остаётся лишь с достоинством это принять. Но каково же вам, далазарский атеист?       Марлесс мягко высвободил одну руку и накрыл её прохладную ладонь:       — Честно? Очень хочется выпить. И не чаю. Составите мне компанию, Шеке?       Она поцокала языком, не пытаясь восстановить дистанцию, словно для них обоих уже стало нормальным сидеть так близко и держаться за руки:       — Ни за что. Меня слишком быстро развозит, и я принимаюсь творить всякие глупости. Вы уже имели честь в этом убедиться, в день нашего, так сказать, личного знакомства, — в её ярких глазах вновь блеснуло лукавство. — Кажется, я тогда произвела на вас не самое лучшее впечатление.        «Тем приятнее было обмануться», — подумал Марлесс, однако не сказал. Но и не удивился своей, в общем-то, странной мысли. Раньше его привлекали слабость и беспомощность, а самостоятельных и независимых женщин он не понимал и не принимал. Но сейчас, застряв на краю света с белобрысой Стервой, он постепенно начал вникать в слова своей матери. Она ведь сразу сказала, едва услышав о том, что он женится на Кари, что это не самое лучшее решение, что этот брак сломает жизнь девочке, которая ему в дочери годится, и что ему нужен не беззащитный ребёнок, а взрослая подруга, которая всегда сможет его понять и поддержать. Но он был влюблён — и чудовищно упрям. И конечно же, не прислушался к её мнению.       А ведь всё вышло именно так, как мама и говорила. Как бы он ни обожал жену, но жизнь он ей сломал подчистую. И никакого взаимопонимания у них не было, в отличие от вздорной и несносной, но храброй и умной Шеке. Как же права старая пословица, утверждающая, что трава всегда зеленее именно за чужим забором — такая женщина, как Суони, могла найтись только по другую сторону фронта.       Да он, похоже, начинает увлекаться блондинкой. Раньше Марлесс был известным бабником, но встретил Кари — и как отрезало, ему больше никто не был нужен. И даже после её смерти адмирал не обращал внимания на противоположный пол, у него с тех пор не было ни одной интрижки, словно в нём что-то перегорело. И вот на́ тебе. То ли жизнь в полной изоляции виновата, то ли Стерва и впрямь какая-то исключительная, то ли это просто законы биологии начали брать верх над всеми мыслимыми и немыслимыми догмами и идеологиями, но он ведь действительно смотрит на вражеского адмирала не как на противника, а как на женщину. Хуже, он с самого начала так на неё и смотрел, только упрямо выискивал недостатки, лишь бы не признавать за Шеке достоинств. А ведь мог видеть в ней только противника, тала, подводника, вообще игнорируя её пол — и не беситься от её независимости, и не называть её шлюхой даже в мыслях.       Да что эта блондинка, право слово, с ним делает?       Марлесс разжал руки и встал:       — Пойду займусь ремонтом. В радиорубке полно работы. С вашего позволения, — он кивнул, выходя из-за стола. Суони пристально смотрела на него и странно улыбалась.       — Я вам не говорила, что восхищаюсь людьми, у которых хватает смелости признавать свои ошибки и не оправдываться за них? — заметила она.       — Тогда вам стоит восхищаться собой, — буркнул Марлесс, побыстрее выходя из кают-компании. Ещё не хватало залиться краской на глазах у Стервы. Или как-то иначе себя выдать. Да в конце концов, что он, как школяр какой-то…       — Я вообще-то о вас говорила! — донеслось в спину. Потом раздался тихий смешок, который прекрасно долетел до ушей Марлесса и всё-таки заставил его слегка покраснеть и сжать кулаки. Вот поганка, а? Так и видишь, как она сидит и победно улыбается, сморщив носик и прекрасно догадываясь, из-за чего он смотал концы — и прямо тянет вернуться назад, со злостью хлобыстнуть кулаком по столу и рявкнуть что-то вроде «довольно флирта, идите работать». Но это — признать, что они флиртуют. И то, что она для него уже вроде и не враг, а привлекательная женщина. Слишком жирной будет для блондинки такая лёгкая победа.       Все бабы одинаковы. Им лишь бы охмурить и сесть на шею, свесив ножки. Вот Кари, мрачно подумал он, была совсем не такой, за это он её и полюбил. А Суони не зря прозвали Стервой — стерва и есть, как ни поверни. Мелочная, вредная, несносная провокаторша, да ещё комплексующая из-за того, что он не признаёт её главной. Порой ведёт себя, как в песочнице, а порой, как форменная потаскуха, лишь бы утвердить своё командирское положение. Тьфу!       Марлесс почти достаточно рассердился для того, чтобы выкинуть из головы странные мысли, накрывшие его в кают-компании, как сзади дробно застучали каблучки. Суони быстро его догоняла, наверняка решив, что не все гадости были сказаны. Вот… Шеке. Разыгралась, как её тёзки в море, и не может вовремя остановиться и перестать будить в нём разъярённого хищника.       Она допрыгается и получит от него в подарок по шее или в глаз. Славный выйдет день рождения.       Но Суони ничего не сказала, зато сделала такое, от чего у него вообще слов не осталось, одни эмоции. Чересчур сильная для женщины рука легла на плечо Марлесса и резко его развернула настолько, насколько получилось. Крепкое статное тело навалилось всей тяжестью, заставив его потерять равновесие и вмазаться лопатками в переборку, а розовые губы впились в его рот, окончательно вогнав в ступор. Голубой глаз по-знакомому расчётливо блеснул из-под ресниц, оценивая его вытягивающееся лицо. Если Стерва хотела найти способ ошарашить его чуть более, чем полностью, то она своего добилась — такое, чтобы женщина нагло припёрла прославленного флотоводца к стенке, да так, что у него рёбра затрещали, с ним случилось по-настоящему впервые. Он ещё успел сообразить, что Суони зажала его ровно в том месте, где он едва её не придушил два месяца назад. Потом несколько отвлечённо подумал, не пора ли оттолкнуть талку и выписать ей линьков по заднице, чисто для профилактики. Но мерзавка, потеряв всякий стыд, уже пыталась запустить язык ему в рот, и её руки, ставшие непривычно мягкими, водорослями обвились вокруг его торса и легонько царапнули по позвоночнику, а в синих глазах вином заплескалось веселье.       Да она чокнутая. Это уже переходит границы розыгрыша и выглядит настоящей провокацией. Марлесс понял — или он сейчас же поставит эту ненормальную на место, или…       — Даже не мечтайте, — выдохнула раскрасневшаяся Суони, на мгновение отрываясь от поцелуя. — Даже если вы против, я всё равно вас оглушу, привяжу и отымею. У меня уже полгода мужчины не было.       И снова впилась в его рот, дрянь бесстыжая, но Марлесс так её и не оттолкнул, хотя это была всё та же раздражающая Стерва с короткими платиновыми волосами, что когда-то впустила его на борт подлодки и закрашивала пробоины. И пахло от неё по-прежнему — маслёнками, металлом, паяльником, машинным отделением, хозяйственным мылом, морской солью. В общем, кораблём от неё пахло, только это почему-то перестало выбешивать. Марлесс вдруг поймал себя на том, что уже несколько рэлов комкает ладонями такую мягкую, такую лишнюю ткань платья, прижимает к себе горячее и гибкое женское тело, уже целует сам, стремясь вернуть слегка упущенное лидерство, и мысленно махнул рукой. А гори оно всё радиоактивным пламенем, все правила и приличия на свете, он же не железный. Раз Шеке так хочет, пусть получит. Нечего нарываться.       В конце концов, у него не было женщины гораздо дольше, чем полгода…       И не надо думать, что господа адмиралы жили после этого долго и счастливо. Потому что на следующее же утро они снова насмерть разругались.