Осколки

Поле боя не место для меня. Поле боя не место для ходячего медиума, и я в этом убедилась уже в тысячный раз. Тела, оружия и полыхающей остатки «костров», что тут, то там с новой силой вздымались вверх, будто в них брызнули бензина — вводили меня если не в уныние, то в схожее с ним меланхоличное состояние. И только вороны — гадкие птицы, псевдо предвестники смерти — хоть как-то возвращали меня в шумный полигон, где жизнь кипела по-своему в преддверии мирного договора. Утонченные медсестры, что словно сошли с кинопленки голливудского фильма, улыбались, «порхая» туда-сюда от одного раненого к другому; бравые вояки с усами и бородами, ну, как положено по уставу, который придуман кем-то, кто обожает красивые и говорящие образы, мнут в руках сигары и, крепко вцепившись в ручки деревянных посудин, вздымают стаканы с хмельной бражкой вверх. И даже мелкие мальчишки с большими сумками, наполненными газетами и письмами, носятся, как угорелые, повторяя одну и ту же новость: «Войне — конец», заменив бравых старых почтальонов, которым не место в красивой картинке. Это не те военные, что, надрывая резервы и «ломая» себя, побеждали. Не те медсестры, что одну за одной рану лечили, что магическую силу свою положили на алтарь выигрыша. И, безусловно, вся эта картинка, всё это представление ради одной цели — рейтинг. Боги спятили — им нужны рейтинги, им нужна популярность — это их новая ставка в вечной борьбе. Пешкой быть не приятно, но возвращаться на поле битв, в котором души, как бешеные, мечутся по кругу, рассказывая одни и те, же истории–жизни, что застряли в энергетической структуре, словно старую пленку с песней заело, а ты не можешь ничего сделать — и магнитофон сломан, и пленка не рабочая уже — ещё неприятнее. Только тело не магнитофон, мысль человека совершенно не пленка, которую можно сжечь или переписать. И я здесь, где гулкий ветер сливается с голосами тысяч и тысяч погибших, мечтавших жить, а тонкий серый горизонт переходит в грязный серый дым от костров и пожаров. Не мое место. Не место глупой двадцать четырех летней девушки, чьё тело бунтует от постоянного перенапряжения и скачущих энергоразломов — чудесная вещь, что разрывает «нити» души на короткое время, кажущееся вечностью — а истинное призвание во все не духов усмирять, нет, призвание — строчку за строчкой коряво писать, чуть сутулившись, и не спать ночами. Я некромант. Я повелитель душ. Только душой даже боги не могут повелевать. А духи ещё громче, громче начинают слова говорить — они всегда знают, что я слышу их. И такие громкие басистые голоса перекрываются тонкими почти детскими, а иногда высокими женскими. Бравый солдат не имеет пола и усов, конечно, за исключением некоторых индивидов. Например, как Петр Васильевич — механик, связист и самый гениальный из мною встреченных знатоков магического оборудования: он мог из ложки и банки вареной, именно вареной сгущенки смастерить поисковик магических источников энергии — особые места, где поток манны хлещет фонтанами и любой маг превращается в кота, наевшегося сметаны. Петька, как его звала глава агентства некромантии и моя бабушка по совместительству, был балагуром, что знал миллионы анекдотов и частушек не всегда приличного содержания. Он бравый солдат с усами и хитрым блеском в глазах. Я ухмыльнулась. Бабушка сказала бы, что я размякла, но моя сущность всегда громко кричала вместе сумершими — нельзя закрыться от тех, кто ушел за грань потому, что человеческое нутро сильнее глупого рационального разума. Первое правило любого некроманта: «Разум превыше сердца». Первое и не выполнимое мною никогда. И даже мой учитель, тот ещё сухарь, не раз его нарушал. Души, славные души кричат громче душ умалишенных и безумных маньяков — наблюдение человека со стороны, ничего более. Сейчас, пока герои не могли ничего понять, а могли только выть и повторять одни и те же фразы, казалось мозг в конце концов взорвется от разнобоя мыслей, но с опытом ты понимаешь, что после будет часть сложнее — выслушать и отпустит в чистилище на перерождение. Я сажусь на землю сырую и мокрую от крови, бензина или спирта, чего-то в этом вроде и прошедшего рукотворного дождя магов, похоже, кто-то пытался затопить противников. Один из призраков — глупое слово, что напоминает о страшилках и «тряпочных» пугалках в детстве, когда ты считаешь достаточным надеть белую простынь, чтобы стать страшным — аккуратно «подплыл», по-другому не скажешь, ко мне. Он ничего не говорит, качается из стороны в сторону, как полиэтиленовый пакет на ветках деревьев иногда осенью или летом, за редким исключением весной и зимой. Духи — остатки мыслей, остаточные образы, как их называл один хитрый красноволосый демон. Остатки — ещё одно грубое и неуклюжее слово, но в мире много таких слов, мыслей, что приходят не во время, что задерживаются не там и исчезают из не оттуда, откуда нужно. Следи за мыслью, девушка-некромант, ведь здесь и без тебя полно тех, кто потерял своё «я», оставив последнее голое нутро — ещё одна мысль демона. Но мне не привыкать брести по переулкам разума и коридорам души, а это не самые прекрасные в мире прогулки. Душа не цветочное поле. Душа — кромешное месиво образов, мыслей, странных пейзажей художников-сюрреалистов и громких звуков похожих на симфонию и крик одновременно. А некоторые сгустки энергии — я, наверное, повторюсь, сказав, что это тоже грубое слово — довольно-таки привлекательны, если на них смотреть сквозь стекло ярко-розовых очков, которые ваш покорный слуга забыл на полке. Дух, опомнившись, начинает говорить спутано, вспоминая слова, но его рассказ от этого не становиться безобразнее или не интереснее, нет, он превращается в живого клокочущего зверя. «Птицу» — думается мне. Может, потому что птицы — это образ свободы в моей голове, а может, есть какая-то более сложная причина, вроде магической интуиции или ментальной чувствительности моего типа магов — уже громкое слово, учитывая, что я единственная в своем роде повелительница душ. Это неважно. Нужно лишь слушать, как птичка заново и заново собирается с мыслью перед финальной трелью. «Не мешай духам» — мое собственное правило, которое я никогда не нарушаю. Остальные души замолкают на секунду, а потом с новой силой возобновляют свой хор, стараясь перекричать друг друга и донести до меня свою истину. Но моя птичка не отчаивается — главное говорить, а слышу ли я или нет, не так важно, ведь можно повторить ещё раз. Впрочем, слушать тоже не обязательно, главное уловить суть, найти ключик к чистилищу и упокоению — а это я умею. И когда дух начинает нервно повторять одно и то же слово, что служит стоп-сигналом — дальше не будет ничего полезного, только зажеванная пленка и гулкий звук из динамика противный, шипящий, приходиться начинать свои шахматы с фигурами-словами и полем-разумом. Всю сознательную жизнь я терпеть не могла шахматы, но мой вариант мне нравиться — в нём нет равных одной очень скромной девушке-некроманту. Аргумент-слон ступает медленно, осторожно обходя по флангу мысль-пешку, что задержалась, но сбивать её не время. Королева-цель дрожит, чувствуя моего слона, но пешка аккуратно сбивает моего солдата того же ранга. Прикусываю губу. «Не спеши. Шахматы не игра бегунов» — правило моего отца-гроссмейстера. Ставлю слона на край, и поле шумно шипит, опаляя меня паром и противным запахом копоти с гарью — последнее воспоминание и здешний король. Мои пешки скрипят от напряжения и тока, пробегающего по импровизированным клеткам поля, а противник устало скулит, повторяя то самое слово. Мой король — разум, стучит красным каблуком и рычит, как лев, но я отмахиваюсь от него. Королева-сердце ехидно хихикает, некультурно тыча пальцем в провалившегося напарника. А дух продвигает пешки одну за одной, методично проставляя их согласно странной стратегии. Души самые неординарные тактики в мире. Хотите доказательств? Поймайте одну и сыграйте с ней в шахматы — сразу меня поймёте. Слон переступает через заснувшую пешку или ферзя-образа — одна из причуд здешней игры: солдаты не всегда ведут себя так, как тебе надо — а чужой король и не замечает моего финта, ведь до сих пор гогочет над чужим корольком и его неудачей. Вдруг моя пешка спотыкается — некоторые черты характера передаются и моим солдатам — повалив и моего ферзя, и чужого слона, что приближался медленно к моей королеве. Нет, дружок, сегодня ты не выиграешь. Слон-аргумент достигает врага, а конь-контраргумент, подошедший с другой стороны, добивает противника. Шах и мат — добро пожаловать в чистилище друг. Конечно, не со всеми душами нужно «играть в шахматы» — иным достаточно кроткого слова утешения, у других на уме морской бой, а третьи любят кроссворды, но в любом случаи любая баталия закончится победой повелителя душ, такова профессия. И призраки заколыхались от нового действия, я тоже постоянно удивляюсь тому, как в ярком сиянии, будто в блестках или конфетти, пропадает сгусток энергии. Красиво, что бы ни говорили остальные маги — это истинная красота перехода. Улыбаюсь. И даже если здесь ни одна тысяча не упокоенных, и даже если пройдет множество часов перед тем, как я встану на ноги, затекшие с пробегающим по ним током, и даже если пройдет не один день, а такое тоже бывает, редко, но бывает — это не важно. «Каждый должен делать свою работу» — правило любого мага. Жестокое, но правдивое — не умеешь преобразовывать энергию в огонь, и не лезь. Духи, оклемавшись от шока, начинают вставать в диковенькую змейку-очередь, наступают на ноги по привычки и кричат, кричат, будто отгоняя друг друга. Остатки, просто мысли посмертные, в которых сохранились свои алгоритмы действий, как в компьютере или другой технике. Некоторые сгустки взрываются хохотом от неожиданно вспомненной шутки, что застревает в их мыслях. Таких я называю «шутниками». С ними сложнее, у них совсем «шарики за ролики заехали» — любимая фраза Юляши, секретарши с огромными очками и толстенной светлой косой. Вот бы эти ролики и шарики обратно вернуть, да только не до этого — нужно души освобождать, открывать ворота для страждущих. Мой бой начинается. Я потягиваю спавшую повязку-платок черного цвета с огромной паучихой — Марго, как её, любя, называет мой учитель, черноволосый парень некромант-друид. А очередь, наконец, заканчивает свое построение, и любопытствующие взгляды пустых глазниц, за редким исключением отдельных духов, у которых сохранились глаза вместе с радужками, дружно начинают выжигать во мне дырку. Разговоры, разговоры и ещё раз разговоры, что предстают в различных формах и вызовах. Петр Васильевич, наверное, бы хмыкнул, зажав в руках папироску, с едкой ухмылочкой волка, прошедшего не одно боевое крещение, но я лишь принимаюсь за работу. Череда бесконечных разговоров сменяется стайкой духов, что не помнят ничего, но жаждут перерождения и волшебного сияния. Они потерянные, качающиеся ели-ели и зазывающие вслед ветру — «унесенные», кодовое имя данное им не безызвестным демоном с красными волосами. Я считала такое название достаточно ироничным и по-своему привлекательным. С «унесенными» легко — просто направь при помощи слабого импульса энергии, и они поплывут, растворяться и отойдут в чистилище. Самые печальные, самые потерявшиеся люди, что после перерождения полностью обновятся — от кончиков энергетического начала до макушки конца души. Мне понадобилось три дня и две ночи для этой работы. Я выпала из реальности, захваченная историями и отрывками чужих образов — не красиво, но меня привлекают чужие запрятанные мысли, в которых скрыто нутро. Поле боя стало моим временным домом с небом вместо крыши и отсутствующими стенами. Это не мое место. Не место для медиума, у которого от перенапряжения лопаются капилляры и трещат кости громко, что даже собаки начинают ожидающе выть. «Отдавай себя полностью — мир духовный в твоих руках и руках богов, которым всё равно на человеческий мир» — не правило, истина, что я следую. Войне — конец.