Осколки

Правда — это всегда всего лишь скучная ложь.

— Выбирать — это прекрасно. — Его голос, наполненный грустью, тихий и вкрадчивый, как-то слишком неуместно и глупо ассоциировался у неё с первым снегом, первыми снежинками, что обязательно растают, только коснувшись земли. — Я не сделал ни одного осознанного выбора за свою жизнь. У меня такое чувство, словно я сижу в коляске, которую толкают, и не могу встать. Она едет, едет, скрипя своими спицами, гогочущими над моей беспомощностью. — Так встань, чего сидишь?! — Она, шокированная и до невозможности пьяная, не отличалась особой тактичностью. Она никогда ею не отличалась. Он лишь мило улыбнётся и скажет тихое «Давно пора», хоть и знает, что коляска не перестанет катиться, а скрип перерастёт в противный скрежет. *** У него очень тёплая улыбка. У него хищный звериный взгляд. У него грустные совсем не взрослые мысли в голове. Но от его «Я верю в тебя» она тает, в ней на самом деле начинает что-то трепетать и биться крыльями о стенки желудка. И это какое-то колдовство, магия, не поддающиеся ни одному логическому объяснению, ни одному закону природы, мира. И она, неумёха-некромант, всего два дня назад работающая обычным доктором, обыкновенная простая человеческая девушка, привыкшая не посещать собственный дом, отдавая все свои силы на спасение чужих жизней, очарована голосом главы демонического рода. Потому что он поёт русалочьи песни, да так что ему хочется верить, верить в его печальную любовь, в его страдания. Хочется верить в каждое слово. *** — У тебя есть мечта? — Его щеки были немного румяные из-за выпитого алкоголя, взгляд безумно нежный скользил по каждому предмету, ни на чём особо не останавливаясь, голос такой же тихий и вкрадчивый, как всегда, заставлял задуматься: а скольких он уже пленил? — Да, — она болтала в стакан, наполненный каким-то странным безумно крепким напитком, подаренным ей магом душ. Неумёху-некроманта бросало в жар, нет, внутри неё извергались вулканы, магма растекалась по каждой клеточке, а чувство спокойствия и защищенности нарастало, накатывая всё новой и новой волной. — Когда-то я даже почти исполнила её. — Так, в чём же она заключалась? — Демон, полукровка всю свою жизнь мечтал быть человеком. Люди поражали его. Люди казались ему более живыми со всеми их органичными, простыми эмоциями. Люди с их недолговечным, мимолётным существованием были его Богами, его идеалами. Ему никогда не понять ни их, ни полнокровных демонов. — Я хочу путешествовать по всему свету. Автостопом. С рюкзаком на спине и маленьким блокнотом в руках, чтобы записывать всё, что узнаю, и всех, кого увижу, — она, забыв обо всём на свете, возбуждённо описывала мечту, которую, как ей думалось, уже забросила в самый дальний пыльный угол. — А главное я буду останавливаться в самых прекрасных красивых местах, чтобы подышать полной грудью и понять, что я всё же живу. Она звонко и нервно засмеялась. На её глазах заблестели слёзы. — Это глупо, да? — Это прекрасно — он аккуратно вытирал слёзы, уже катившиеся по её лицу, оставляя блестящие дорожки. Иногда этот демон, привыкший к страху со стороны вся и всех, чувствовался себя бесконечно одиноким и наполненным нежностью под завязку существом. Он ощущал всем своим естеством необходимость оберегать и любить кого-то. — Если когда-нибудь ты всё же решишь осуществить свою мечту, то возьмёшь с собой одного немного скучного, но крайне заботливого демона? — Хм, я подумаю, — неумёха-некромант улыбнулась, потихоньку успокаиваясь. — А ты? У тебя есть мечта? — Если только понять людей, — демон выпил ещё один стакан странного пойла. — Из чего оно? — Не знаю, — она пожала плечами. — Может оно из слёз Тёмного Лиса? — Возможно. Они одновременно замолчали. Часы тикали, машины мчались, словно гнались за временем, гудки клаксонов не переставая звучали, лампочка иногда меркла с противным треском. Комната была наполнена множеством звуков. Только они оба знали, что главным среди этих звуков — звук сердцебиения. Неумёха-некромант прикрыла глаза: его сердце стучало также тихо и вкрадчиво, словно оно затаилось. Он был зверем во всём: в повадках, в движениях, в мыслях, даже сердце его — затаившийся хищник. Ему не нужно закрывать глаза, чтобы сосредоточится на её сердце — оно стучит громко, словно предсмертный набат, с тревожными паузами. Её сердце — лань, поднявшая голову, почуяв хищника. — Спасибо, — она не открыла глаза, продолжая слушать его сердцебиение. — Я ничего особенного не сделал, — демон отвёл взгляд, с трудом сконцентрировав его на бутылке с подозрительным высокоградусным напитком. — Дурак, — губы неумёхи-некроманта растянулись в задорной улыбке. — Нужно было поцеловать меня. — Оу, прости, — он, смущенный своей оплошностью, чувствовал себя крайне неловко. Скольких бы женщин этот вечный голодающий демон не познал, ему никогда не понять их. Он мог слышать сердца, мог чувствовать своими звериными дикими инстинктами настроение других, мог ощущать шестым чувством любые волнение чужих душ, но в его силах было понять. — Дурак, — мучительно протянула она, сдерживая разочарованный вздох и смех от неожиданного смущения постоянно серьёзного парня. — Нужно было поцеловать? — он задал глупый вопрос, ответ на который отчётливо был в карих глазах его собутыльницы. В этот раз девушка не сдержала раздосадованный вздох. Понявший свою повторённую ошибку парень, разгоряченный алкоголем и «голодом» — вечным спутником его натуры — поцеловал уже отчаявшуюся неумёху-некроманта. — Виноват, прости. — Никогда не прощу, — промурчала довольная девушка. — Ни-ког-да. Демон галантно и со всей внутренней нежностью поцеловал хрупкие пальцы, привыкшие держать скальпель, а не томики по некромантии или прочие книги о тёмных ответвлениях этой магии. «Никогда» в её устах звучало колюче и ядовито, несмотря даже на то, что это неправда. Потому что он ранимый: его ранят слова, действия и даже холодные взгляды из-под ресниц. Его ранила её нетактичность. — Никогда. Она не одёргивала руку, не смущалась, не удивлялась и даже не пыталась найти объяснения своим поступкам. Если лани суждено попасться в лапы хищному зверю, то никто не сможет это изменить. — Никогда. — Она повторяла это холодное и колючее слово, пока он целовал её, пока проводил своими жёсткими подушечками пальцев по нежной девичьей коже, пока его нежность, которой пронизано каждое его прикосновение, разъедала её, пока звериные аккуратные движения превращались в властные охотничьи, проверенные опытом, точные касания. — Никогда. И это слово смешивалось с прерывистым дыханием, тихими стонами. Это слово исчезало в пошлых взрослых звуках, в шуме ночного города и в таком его чувственном «прости». ***  — Будучи подростком, я часто представлял свою жизнь. И однажды я почти осмелился поменять выбранный не мною ориентир, — неумёха-некромант чуть качалась из стороны в сторону — выпитый ею алкоголь сказывался — и думала, что стоило уже прекратить череду пьянок. Всё же это не было на неё похоже. Всё же нельзя вечно заглушать обиду и злость на бывшую начальницу высокоградусными напитками. — И что же помешало? — она неустанно поправляла сползающий шарф, который из-за резкого и аномального потепления смотрелся на ней крайне нелепо. «Нелепость» — это слово лучше всего описывало её жизнь, её отношения со странным демоном. «Нелепость» — это её кредо по жизни. — Юми, — он как-то слишком нежно и грустно произносит это совсем чужое для его собеседницы имя. Всего три буквы, всего лишь набор звуков, но в нём было что-то большее, чем в тех именах, которые мы обязательно забудем, сотрём за ненадобностью, отбросим, как лишнюю ступень. — Она отговорила меня. И я ни капли не жалею. — Мм, а почему? — ей на самом деле было интересно. — Потому что встретил тебя, — он не врал, не приукрашивал, не льстил ей: демон доходил до абсурдности в своей честности и прямоте. И опять эта честная добрая улыбка, за которую она готова даже убить. — И если ты до сих пор считаешь, что некромантия это не твоё, то просто знай: я верю в тебя. *** — Кажется, я влюбилась, — неумёха-некромант говорит мечтательно, слегка закатив глаза. Не ожидавший такого заявления рыжий чуть не поперхнулся чаем. — Чё? — Он не верил услышанному. — Чёёё? — Я влюбилась, — она до сих пор помнила ту улыбку и то волшебное «Я верю в тебя», оставшееся, словно сладкое послевкусие, на её губах.