Боги не гниют. Они рассыпаются на атомы, взлетают чёртовыми светлячками в небо. Но ты не такой. Ты неправильный Бог. Ты сгниешь, превратишься в цветы, из которых я сплету венок и буду носить его грёбанную вечность.
Венок божественной красоты и белоснежных лисьих усмешек. Я буду ослепительно прекрасен в нём. Я буду ближе всех к тебе. Мы будем идеальным целым.
Сестра взволнованно, не замечая никого и ничего, выскажет свою очередную буйную фантазию на счёт моей личной жизни. А потом повернется к Богу… Блэку и скажет: «Ведь так и было, да?». Он улыбнётся своей чёртовски обворожительной улыбкой и кинет один острый едкий взгляд в мою сторону. Для сестры это всё шутка, забава, оставшаяся со времён юности и должная давно осточертеть. Для него, едкого Бога, очередная несмешная шутка, маленький укол, напоминание: «Мне нужно твоё тело. Ни больше, ни меньше». — Ну, Рома, вы такие зайки! — Она хлопнет в ладоши, улыбаясь самой невинной и обезоруживающей улыбкой на свете — мне придётся простить её, как всегда. — Не расстраивай мое шипперское сердце. Я лишь кивну. Блэк, Черный Лис, повторит за мной, но с какой-то особой еле уловимой издёвкой. У него на самом деле всегда чудно получалось совершать обычные действия, но наполнив их сарказмом, иронией и укором. Божественно гадкий и едкий блондин, словно знал всё о тебе, словно одним своим неловким, топорным движением скрывал все затянувшиеся и давно превратившиеся в шрамы раны. — Да, Рома, не расстраивай сестру, — голос по-отечески мягкий и ласковый наполнен, казалось бы, не сочетающейся с ним колкостью и едкостью. Абсурдные, не подходящие Богу Всех Богов интонации змея-искусителя. — И не собирался, — я выйду перекурить. Ибо дольше пятнадцати минут находиться в одной комнате с Лисом невозможно. Только если вы не трахаетесь. Или не молчите. А лучше всё вместе. Прекрасно слышно, как сестра и Бог мило, дружески разговаривают. С ней он всегда добрый. С ней он старается быть лучше, чем есть на самом деле. С ней он будто милая ручная зверюшка, а не дикий строптивый хищник с острыми клыками и когтями. С ней он счастлив.Я бы с радостью надел ошейник и был полностью, всецело отдан ему, если бы он только попросил об этом.
Я бы пошёл на новый круг перерождения, чтобы стать идеальным для него, если бы он только попросил об этом.
Я бы сделал всё, ему стоило бы только попросить. Но он никогда и ничего не просил.
В комнате полумрак. Сигаретный дым витает в воздухе, смешивается с запахом полевых цветов, принесенных моей сестрой. В пепельнице уже не осталось места для сигарет. Приходится сжевывать их — благо желудок бездонный и неприхотливый. Во рту противно горчит толи от табака, толи от разочарования. Я безнадежно влюблен в самого отвратительного Бога. В самого искусного дьявола из всех — божественно абсурдное утверждение. Из полевых цветов выходит чудный венок — идеально подходящий мне: такой же простой, такой же невзрачный, такой же преданный и глупый. И я смотрю в зеркало, в серо-зеленые глаза — пустой умирающий луг с желтой, сухой травой и огромными дождевыми тучами. А у него — Черного Лиса — кристаллы льда, стекло холодного сияющего разума, остриё алмазного клинка. Да, чёрт возьми, всё, что угодно. Только не глаза. Только не обычный человеческий орган. — Скучал? — Он издевательски прошепчет на ухо. Так же очаровательно, дьявольски соблазнительно, как и всегда. Как могут лишь Едкие Боги. — Голодал, — очередной бычок отправится в рот. А внутри что-то предательски завоет, заскулит и замашет хвостом. Что-то, готовое облизывать руки Блэка. Готовое клясться в верности и преданности. Готовое ждать целую вечность на автобусной остановке, сидя на привязи у фонарного столба. Едкий Бог ухмыльнётся, потреплет по голове, словно нерадивого сынишку, и, достав последнюю сигарету из пачки, закурит. Он невероятно красив в своей невозмутимости, взрослости. В своем образе мудрого великого божества. Божественно красивое существо с едкой, черной душой. Эгоист. Циник. Сволочь. Блудник. — Ты отвратителен, — я то ли пытаюсь его уколоть, то ли себя остудить. — Я знаю, — он целует меня в губы. Настырно, властно и по-хозяйски уверено. Венок падает на пол. А я, вторя ему, на кровать — громко дыша, весь красный и возбужденный. Такой же отвратительный, как Едкий Бог. Полевые цветы не стоят в дорогих красивых вазах — они, лишь сплетенные в венок, красуются короной на девичьей голове. Лишь жалкое дополнение к кому-то более прелестному, нежному и окруженному любовью. Я венок, дополняющий образ своей сестры.Всё как-то глупо циклично: сестра безответно и всецело влюблена в Дьявола, моё жалкое собачье сердце полностью отдано Едкому Богу, которому безразлично всё, кроме собственных рефлексий. А за мной всюду шествует самая красивая принцесса, готовая подарить мне не только своё тело, но и душу.
Мир — безжалостный рандом, жёстко бьющий своей точностью и меткостью. Стрела, что обязательно попадёт в сердце.
— Слушай, ты не гей? — Когда друг, восхищенный идеальной, одновременно хрупкой и дикой красотой Юми, задаёт глупый, шутливый вопрос, я замираю. Да, принцесса красивая: нежная, чарующая и грациозная. Да, она ведёт себя, как истинная леди, и, кажется, может предсказать любое моё действие. Да, Юми — идеальная девушка, о которой грезит большинство парней. — Нет, просто мне не нравится Юми, — мне приходиться соврать. Потому что правда звучит по-дурацки смешно и нелепо. Потому что правда заставляет признавать себя глупой, верной собакой, жаждущей лишь ласок хозяина. Друг лишь кидает в мою сторону взгляд полный непонимания и укора. Мне остается пожать плечами. Но если подумать, мне на самом деле не нравится принцесса. Однако только из-за холодного, острого и разъедающего цвета небес Едкого Бога. Только из-за белоснежных лисьих непослушных волос. Только из-за вечно потрескавшихся, тонких губ, всегда растянутых в гадкой ухмылке. Только из-за горького привкуса табака и полевых цветов — самое точно описание наших отношения [взаимодействий]. Я выхожу покурить. Следом за мной выходит Юми. — Не угостишь сигареткой? — Она пытается улыбнуться остро и стервозно. Выходит кокетливо и мило. — Да, — протягиваю сигарету. Юми благодарит и закуривает. — Ты хо… — Чудесное время года, не так ли? — Она до сих пор улыбается. Но уже теплой, дружелюбной улыбкой. — В остальных краях, за пределами этого суматошного города, уже все поля украшены распустившимися цветами. — Полевыми, — я ухмыляюсь собственному несуразному каламбуру. — Не любишь полевые цветы? Потому что они невзрачные? — А кто их любит? Эти скучные, некрасивые цветы. — Меня коробит. Меня раздирает. Меня подташнивает и кружит. Меня трясёт. — Я, — она удивленно смотрит на меня, — Они честнее благородных роз и пышных пионов. — Зато честные, да? — Я чуть смеюсь. Юми — самая настоящая роза, высшего королевского сорта. И это очень иронично, что именно она говорит о внутренней красоте полевых цветов. — Ром, я… — Не надо. Я понял. Неглупый. Я закуриваю вторую сигарету. Роза не вправе кричать о великолепии простоты ромашки — это будет выглядеть настоящим лицемерием.Чёрные Лисы любят воду и ненавидят котов. Чёрные Лисы мечтают забыться, затеряться и тянут послушно морду к рукам добрых и наивных маленьких девочек. Чёрные Лисы обитают в деревянных церквушках и пьют текилу с ромом. Чёрные Лисы совращают сероглазых мальчишек.
Чёрные Лисы влюбляют в себя безбожных сероглазых мальчишек.
Каждый четверг я прихожу в дом «Кошачьего Бога». Тот не гонит и не злится. Лишь жмётся к своей хозяйке и противно спрашивает: «Снова проблемы с Малышом Блэки?». Я всегда отвечаю, что это — моя работа: следить за новой «божественной роженицей». Тот гаденько усмехается, но вроде верит. Или делает вид, что верит. Мэри обычно не задаёт вопросов и ведёт себя, как добродушная хозяюшка. А мне просто нравится смотреть на этих двоих: Бога и его человека. Идеальный тандем. Единое целое, не разлучное ни на секунду. Та модель отношений, которой не достичь мне с Едким Богом. Отношения. Какое громкое слово для двух любовников. Какое громко слово для тех, кого связывает что-то странное и непонятное. Какое громкое слово для простого полевого цветка, сорванного по мимолетному желанию, резкому, неожиданному «хочу». — Что-то случилось? — Мэри, истинная рыжеволосая и зеленоглазая ведьма, легонько тронет за плечо и выведет из тумана мыслей. Её глаза — огромная трясина, затягивающая и поглощающая каждого нерадивого путника. Её глаза — два метких стрелка, способных заметить малейшие детали. — С чего ты взяла? — Магу душ врать трудно. Словно ты врёшь самому себе. — Ты приходишь сюда почти каждый день, — она отпивает из кружки чай. Мэри, как настоящий маг душ, по-кошачьи грациозна и обаятельна. Хищник, готовый ждать не один день, чтобы поймать свою добычу. Она погладит своего Бога, потреплет за ушком, проведёт по линии носа, а затем, словно опомнившись, что я до сих пор в комнате, посмотрит на меня. Точно в глаза. — Это моя работа, — сразу захочется курить. И бежать. Далеко, пока не вывели на чистую воду. Пока не распотрошили душу. Пока не прикоснулись к самым далёким и спрятанным закоулкам разума. Пока вслух не прозвучало: «Помоги. Я безнадежно влюблен в Чёрного Лиса». — Твоя работа — быть правой рукой Дьявола, — Мэри улыбнётся особо гаденько, словно Едкий Бог. Но больше ничего не скажет.Голод. Жуткий. Изнывающий. Требующий. Воющий и ноющий. Настоящий голод. От него не избавится, сколько не ешь, сколько не читай книги, сколько не трахайся. Он шествует, марширует своими красивыми, солдатскими сапогами, оповещая о своём прибытии. Он топчется на месте, запускает новый цикл. Он и есть цикл. Замкнутый круг. То, что не имеет ни начало, ни конца.
Чёрный Лис протянет сигарету. Я возьму её чуть дрожащими пальцами. — Скучал? — Голодал.