25.03.17, суббота, день
Яркая вспышка ослепила меня, грохот заставил зажмуриться ещё сильнее, я вывернула руль влево до упора. Машина качнулась на пригорке и накренилась вбок. Последнее, что я помню перед потерей сознания — свой собственный крик. …громкий, противный звук заполняет голову, разгоняя тьму… Очнулась. Уф, моя голова! Я же лежу лбом на клаксоне! Попыталась отодвинуться и немедленно свалилась вбок. А точнее, вниз — через полуразбитое лобовое стекло я увидела, что машина лежит на боку с моей стороны. Я повисла в воздухе, пристёгнутая ремнём. Повернула голову, но этого придурка рядом не оказалось. Наверное, выпал при падении. На удивление, я ничего себе не сломала. Саднят только ушибленные лоб, нос, щека и локти, да голова гудела от этого грохота. Что это, кстати? Однажды я уже слышала похожий — в детстве, когда слишком близко подошла к фейерверкам. Но кому пришло в голову запускать огни днём, вне города? Я расстегнула ремень, выскользнула из его пут, перевернулась и встала ногами на дверную панель. Это заняло у меня целую минуту, но в итоге я справилась. Левая дверь, ставшая теперь люком в потолке, закрыта — солдат точно вывалился из окна. Меня мутит от тошноты и жажды, хочется чего-нибудь очень холодного. Когда, спустя две попытки открыть дверь, я выбралась наружу, то чуть не упала от сильной дрожи по всему телу. Стало тяжело дышать, меня вновь затошнило, но в желудке уже было пусто — я оставила свой вчерашний ужин ещё в том кровавом отеле. Но всё-таки я упала на колени и закашлялась. Ещё один позыв, и я плююсь омерзительной жёлтой слизью. Дрожь перешла в судорогу, мне стало максимально гадко и мерзко. Я не смогла себя удержать и вскоре упала на бок и заплакала. Мне страшно. И плохо. И опять страшно. Очень хочется домой, в Осаку. Хочется проехаться на велосипеде по Синсэкаю, поздороваться с лавочниками, вновь увидеть Цутэнкаку, свою школу, додзё, всё это! Очень хочется обнять папу. Хочу, хочу, хочу это всё назад! Хочу домой! Воспоминания этого утра вперемешку мелькают в моей больной голове… Я лежала так, тихо завывая и плача, минут пять. Удивительно, но пережитый ужас утихал с каждой каплей, упавшей на уже тёплую землю. Может, не так уж и неправы те девушки, которые чуть что — сразу плачут?.. Так, а ну-ка соберись! Прекрати реветь, давай-давай, поднимайся! Не сдаваться! Вот, вот — отлично! Через силу, через «не могу» я смогла сесть и вытереть лицо. Ушибы болели, но ничего — и не такое бывало, я не Казама Аска, если развалюсь от пары царапин! Так, а где этот придурок? И сколько сейчас времени? Телефон не включился. Ах, да, я же забыла его зарядить! Я посмотрела вверх. Солнце почти в зените, значит уже должен быть полдень. Вот это да, вот я и выспалась, чёрт! Повсюду вокруг комьями разбросана земля, впереди, за холмами изрытой почвы, поднимаются чёрные столбы дыма. Едва могу дышать, всюду страшная вонь — кислый, химический, щекочущий ноздри запах усиливается с каждым сделанным шагом. Я прошла уже довольно далеко, где-то километр, прежде чем услышала громкий шорох неподалёку. Сначала подумала, что он звучит только у меня в голове, даже потрясла ей, но звук не пропал. Он то прерывался, то повторялся, дополняясь хриплым рыком и возгласами на незнакомом языке. Слова звучат дико, но голос, который произносит их, кажется ещё более диким. Спустя полминуты я подошла к ближайшему земляному холму. Корни растений вывернуты наружу и обожжены. Земля горячая и чёрная от прошедшего здесь пламени. Я вскарабкалась на вершину этого холма, звуки идут прямо за оттуда. — Эй, ты! Какого… — но слова застряли в моём горле. На самом дне этого кратера, а это именно кратер, на коленях стоит этот… этот… кошмар. Солдат роет землю вручную, двигая конечностями, как робот. Рядом и под ним лежат трупы солдат, одетых так же, как он. Трупы целые или разорванные в клочья. Солдат закапывает их голыми руками, закатав рукава до локтей. Жуткая картина сопровождается именно его хриплым дыханием и возгласами: — Souka… souka… souka… blya… Сначала я подумала, будто он говорит на японском: возгласы звучат, как слово «понятно…». Чёрт, что же он тут понял?! Что вообще происходит, где остальные солдаты?! С каждой секундой он копал всё медленнее и медленнее, но ни разу, пока я в оцепенении смотрела на этот кошмар, солдат не остановился отдохнуть. Его сиплые вздохи прерывались кашлем, иногда он начинал задыхаться, но продолжал рыть и что-то говорить. Никто так и не пришёл, казалось, что на всём этом изнутри воронками поле мы остались только вдвоём. И от этой мысли у меня почему-то холодеет в груди, я вновь оцепенела от доселе незнакомого ужаса. Наконец, солдат закончил своё страшное дело. Он упал на колени и начал бить кулаками по рыхлой земле, всё время повторяя: — Nyet! NYET! SOUKA, NYET! Его крики превратились в дикий, нечленораздельный скулёж и рычание, солдат начал кататься по земле, будто он горит. Его испачканное в земле ружьё лежит рядом со мной, на склоне кратера. Во время очередного переворота солдат увидел меня: с перекошенной рожей он рванулся вперёд, протянув руки со скрюченными окровавленными пальцами ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, но и он соскользнул вниз. Солдат сразу же начал подниматься рывками вверх. Земля сползала потоком, ещё крепче накрывая мертвых. Вокруг меня нет ничего, чем я могла его оттолкнуть, не упав сама! Я вновь взглянула на его ружьё — единственный предмет рядом. Времени на раздумья не было, я схватила его за ствол обеими руками. Когда этот ненормальный вскарабкался ко мне, я толкнула его ружьём вниз и прокричала: — Стой! Не подходи! Его перепачканное землёй лицо стало очень страшным: изо рта течёт кровь вместе с пеной, глаза безумные — белки сплошь покрыты красноватыми трещинками лопнувших сосудов. Внезапно он прекратил карабкаться, но тут же ухватился за своё ружьё. От неожиданности я разжала пальцы. Солдат, вопреки ожиданию, не выстрелил: он развернул своё ружьё и протянул мне, со словами: — Тут надо закончить, — и состроил гримасу, в которой я едва узнала улыбку. Я отдёрнула руку. Кошмар, который я считала закончившимся, только набирал обороты. Теперь, после всей этой катастрофы, после того, как я чуть не сошла с ума, после этой тупой бойни, после… словом — после всего этого, он хочет, чтобы я его убила?! — Я не могу. Если бы его глаза могли жечь, я бы давно была кучкой пепла. — Почему?! — он хотел закричать, но получился только тихий хрип. — Я не умею, — ответила я честно. Наверное, у всех есть свой предел, после которого не остаётся ничего — ни эмоций, ни сил, ни желания жить. Вот и у этого придурка наступил предел: его глаза закатились, он завалился назад и упал головой вниз, на дно кратера. Вслед за ним полетело его ружьё. Честное слово, в тот момент больше всего мне хотелось повторить за ним, упасть без сознания. У меня не получилось. Я полезла вниз. ***25.03.17, суббота, поздний день
Пробуждение лёгкое, будто я очнулся по подъёму. И память никуда не делась. Вроде бы… …взрыв ослепил, я инстинктивно закрыл глаза рукой. Но этой же рукой я держался за поручень. Толчок снизу, и я вываливаюсь из машины. Инерция тащит меня по плохонькому асфальту, я едва успеваю сгруппироваться. Но это уже не важно, я забываю обо всём и несусь вперёд, вперёд, вперёд! В лицо мне дыхнул нестерпимый жар… Дальше не помню. Ничего не помню. Открываю чешущиеся глаза. Небо без единого облачка, но слева от меня торчит насупленное лицо этой дуры. Глаза злые, губы сжаты, половина лица в уже проявляющихся мелких синяках. Надеюсь, это не я её так отмудохал. — На что уставилась? — не узнаю своего голоса, вместо него я слышу какой-то алкогольный хрип. — Ни на что, — она кивнула назад: — Я вытащила тебя из той дыры. Горло болит страшно, даже вздох проходит мучительной волной. Очень хочется пить, я выдернул из подсумка фляжку и присосался к горлышку, пока не выдул половину содержимого. — Какой дыры? — я приподнялся на локтях. — Из той, do-aho! — последнее, наверное, было ругательством. — Да-да, ты тоже иди на хуй… — сказал я на русском и сел. Во рту заскрипел песок, я выплюнул немного почвы, размоченной слюной. Хотел было вытереть рот, но вовремя посмотрел на руки: рыхлая земля и кровь. Уже запеклась, сколько же времени я лежал без сознания? Посмотрел на часы: без пятнадцати четыре. Ох, ебать меня! Где я вообще?! — И долго ты будешь сидеть?! — спросила она. Не вставая я обернулся к ней: руки-в-боки, ноги на ширине плеч, наклон вперёд, голова чуть на бок, глаза злые. Стоял бы сзади — обязательно дал бы пинка. — Ещё раз спрашиваю — на что уставилась? У меня вместо лица — задница? Она явно обалдела от такого вопроса, а потом нервно улыбнулась и ответила: — Да, немного похоже на это. Я тоже удивился. Провёл тыльной стороной ладони по лицу: грязная от земли и крови рука стала ещё и мокрой от пота. Царапина на щеке заставила скривиться: заражения мне ещё не хватает. Девчонка, тем временем, хихикнула и хлопнулась задницей на землю. Потом начался дикий хохот и битьё руками по земле — либо она совсем крышей поехала, либо шок и контузия просто ещё не прошли. Я встал и потянулся к ней, чтобы как следует встряхнуть или даже, при надобности, дать пощёчину, но резкий импульс в голове заставил меня застыть на месте. С нарастающей болью, перед глазами возникла картинка: я увидел горящую землю и трупы, множество трупов в нашем камуфляже. Импульс был резким и прошёл так же мгновенно, как появился. Я упал обратно на колени и попытался продышаться. Ох, блядь, да как же это так?! Я что… что… один?.. …нет-нет, стоп-стоп-стоп, не может быть… …Это моя вина, это моя вина, этомоявина… …Так, отставить панику! Ну-ка, лови! Удар получился хорошим, челюсть лязгнула громко. Хотел дать пощёчину этой дуре, а получил сам, молодец. Ивлев, соберись, да ёб твою! Ещё пощёчина, хорошо пошло! И ещё! На пятом леще у меня что-то хрустнуло в шее, и я понял, что пора завязывать. Японка продолжала хохотать и бить руками землю, не обращая на меня никакого внимания. Картина «Два дебила»: один себя бьёт, другая пар об землю спускает. Видел бы это Васенко, то… …горящий железнодорожный переход с моими бойцами со скрежетом сполз вниз, прямо на пути… Блядь! Опять это видение, голова готова просто взорваться! Так, стоп, не до этого сейчас, не до этого… А до чего? Где я вообще? Место выглядит почти знакомым — холмы вывернутой взрывами земли… ну да. Последнее место боя. Твою-то мать. Девушка перестала смеяться и посмотрела на меня. Я тоже посмотрел на неё. Взгляд пустой, у меня, наверное, такой же. Вот так и сидим, переглядываясь из пустоты в пустоту. — Чего тебе? — сил на что-то большее у меня нет, да и горло болит нещадно. Как-то резко стало всё равно. Реально, похуй: даже сдохнуть неинтересно. — Я домой хочу, — ответ простой как два пальца. Но он идеален. — Я тоже. *** — Куда мы идём? — он гонит вперёд без остановки уже битый час. Я задыхаюсь от усталости, пот заливает глаза, а он всё прёт и прёт, долбанный железный человек! Надо же, три часа лежал себе на земле едва живой, а теперь скачет как конь! — Дом, — ответил он едва слышно. Наверное, ему больно говорить после его предыдущих воплей. Мы прошли уже километра три или четыре, почти бегом. Поля сменились холмами, поросшими лесом. По пути мы подошли к маленькому озеру, и мне удалось наконец-то умыться и хоть немного попить воды. Он тоже смыл грязь с лица и рук, промыл глаза и прополоскал рот, но пить или постоять-отдышаться он отказался. Потом мы опять спустились в поля и опять поднялись в холмы. Солнце, стоявшее недавно в зените, уже двигалось на запад, пока незаметно, не быстро. Похоже, что солдат просто бежит от страшного для себя места. Не могу обвинить его в трусости, но… — А по-моему, мы просто идём вперёд! — я остановилась, не в силах идти дальше. Он обернулся с тем же страшным выражением лица: налитые кровью глаза и яростный оскал. Уже третий раз, пока мы идём! — Есть идеи лучше?! — да что с тобой, нормально же шли, ты же спокойный был секунду назад! И вот опять — выражение лица становится нормальным, вся ярость как будто растворяется в пустоте. Он переспросил, но уже деловитым тоном: — Есть идеи лучше? — Да, например, отдохнуть хотя бы секунду! Как это… Как же это на английском… А, точно: — Привал! Он удивленно оглянулся и посмотрел на меня с сомнением: — Прямо здесь? Ну, склон холма, покрытый лесом, ну и что? Я бы даже в вулкане присела отдохнуть — лишь бы отдохнуть! — Да! — я села на корень дерева, совсем не заботясь о чистоте штанов. Я и так уже грязная, как заводской двор. — Ладно, пять минут у нас есть, — солдат тоже сел и снял с плеча своё ружьё. Я сразу напряглась, но он быстрыми движениями разделил своё ружьё на несколько деталей, а потом достал откуда-то длинный металлический штырь и колбочку. Солдат делал это с невероятной быстротой, что-то вычищая внутри своего ружья щёточкой на этом штыре. Всё это заняло у него от силы две минуты. Потом он так же быстро собрал своё ружьё обратно и положил себе на колени, пустым взглядом широко открытых глаз уставившись куда-то вперёд. Как робот, выполнивший задачу. Понемногу пришла в себя — за этой беготней вперёд, неизвестно куда, мысли об утреннем кошмаре уходили далеко. А на первый план выходят более подходящие вопросы: «Куда мы вообще спешим?», например. — Куда мы вообще спешим? — почему бы и нет, всё равно надо как-то поговорить, а то мы так до моря будем непрерывно топать. Солдат оторвался от созерцания чего-то далёкого и непонимающе посмотрел на меня. — Как куда?.. — до него, похоже, начинает доходить. — А где мы? — Так куда ты меня торопишь, если сам не знаешь, где ты?! — невероятно, этот кретин побил все мои рекорды в рейтинге кретинов! — Ну… — он выглядит так, будто изо всех сил пытался собраться с мыслями. — Мы ведь домой шли. — А ты хоть знаешь, где мой дом? — нет, это невозможно, какой же он тупой! — Нет, — он отрицательно покачал головой. — Я… Я не знаю… Я даже не знаю, как тебя зовут. *** Она прикрыла глаза рукой. Злись-злись, будешь возникать — башку откручу, сука… Так, стоп, Ивлев, отставить. Ты и более дебиловатых гражданских видел, соберись, вспомни Сирию. Эта коротышка и рядом не стоит с тем сопляком с гранатой в Меядине… Ха, и правда — Коротышка, мне едва до плеча достаёт. — Так как же тебя зовут? — сначала надо наладить контакт, этому нас ещё на срочных курсах в Хмеймиме учили. Она убрала руку и посмотрела на меня… с жалостью?! — На что уставилась, ты, бля?! — я взвился, как ракета в небо, эта срань ещё будет меня жалеть?! Ох… Да что это со мной? — Извини, — я сел и попытался успокоиться. Получилось быстро. — Kazama, — а, что? А, это она говорит: — Меня зовут Казама. — Хорошо, — я встал и подошёл поближе. Она вскочила и сжала кулаки. Понятно, ни шагу дальше. Руки держать раскрытыми, выше пояса не поднимать… — Меня зовут Михаил Ивлев. Ста… То есть, штаб-сержант* Михаил Ивлев. Вооружённые силы Российской Федерации. — Как-как? — Казама переспросила со странным любопытством на лице. — Ивлев. Михаил, — сказал я, а потом повторил по слогам: — Ив-лев. Ми-ха-ил. — Иурь… Иурьэу… Михайру… Ибурибу Михайру! — выдала она. Я едва сдержал рвущийся наружу хохот. Да, так моё имя даже арабы не коверкали. Она никак не могла произнести звук «л». Но вместо злости на меня вновь накатил смешок: — Просто Миша. Так будет проще нам обоим. — Мии-шаа… — Казама повторила ещё пару раз, прежде чем кивнула и улыбнулась мне. Хотя тут же насупилась и отвела взгляд. Я улыбнулся в ответ, как по учебнику, но новый импульс заставил скривиться. Ничего отчётливого я не увидел. Пока я пытался прийти в себя, она подошла на два шага ближе. — Ты в порядке? — ни грамма сочувствия в голосе. Да, мне оно и не нужно. Даже наоборот. Соберись, соберись, Ивлев. — Да, в порядке, — я отнял руки от головы и взял фляжку с пояса. Помогло, я немного полил себе на лицо. Царапина противно защипала, зато я пришёл в себя. — Ты права, Казама, нам нужно немного прояснить ситуацию, присядь, — я указал рукой на поваленный ствол дерева напротив. — Для начала, расскажи мне, что ты делала в этом поезде? — Нет, это ты мне расскажи! — она насупилась и ткнула пальцем в мою сторону. Привычка это у неё, что ли? — Как ты там сказал? Вооружённые силы кого? — Российской Федерации, — повторил я. — Ого, — от удивления Коротышка даже отпрянула. — Так ты что, русский?! — Нет, я древний грек, — тупой вопрос вызвал вспышку ярости, которую я едва смог перевести в скабрёзность. — Конечно, я русский. Она встала, подошла ко мне и оглядела с головы до ног. Как проктолог пациента, и Коротышка это поняла. По моему лицу, без сомнений. — Насмотрелась? Я на медведя похож? — вопрос вызвал улыбку, отлично сработано, Ивлев. — Нет, я знаю, что русские не медведи, — какое достижение, возьми с полки пирожок. — И всё-таки — что вы делаете в Японии? — Мы — уже ничего, — сухо ответил я. Вопрос вызвал новую вспышку в памяти: наполовину сожженное лицо старшего лейтенанта Зимовца из первого взвода. Вот и картина стала целой. Я встряхнул головой, наваждение прошло. Казама присела напротив. — Кроме меня российских солдат в Японии больше нет. — Как это? — не поняла она. — А те солдаты, которых ты… ano… anonee… — Казама отвела взгляд в сторону, не решаясь сказать. А может, просто не зная нужного слова по-английски. — Похоронил. Я похоронил их всех, — перед глазами опять пролетела вспышка: я тащу за руки по земле чей-то труп. Или половину трупа, точно: я вижу покрытые почерневшей землёй кишки, выпадающие из-под разорванного взрывом бронежилета. Долбанные наваждения! Я постучал себе кулаком по голове. Помогло, но Коротышка рванулась вперёд и схватила меня за руку: — Прекрати! Ты поломаешь себя! — Отпусти, — я сказал это как можно более спокойно. Ну, попытался. — Не бей себя! Это плохо! — Ты говоришь, как маленькая девочка, — сказал я и попытался отдёрнуть руку. Не получилось, «девочка» оказалась неожиданно сильной. Она резко покраснела и смущённо ответила: — Я не так хорошо знаю английский, чтобы говорить, как ты. Но, всё равно, не бей себя! — Хорошо, — сдался я. — Не буду. Когда всё успокоилось, и Казама вновь села, она повторила вопрос. Кстати, говорит она вполне понятно, гораздо лучше того станционного кондуктора или как-его-там. Акцент, конечно, есть, но мне удаётся понимать практически всё, что она говорит, а значение непонятных слов я улавливаю из контекста. — Нас направили сюда как миротворцев, — ответил я. Чушь собачья, конечно же. Я ни черта не знаю, почему нас сюда направили. Но явно не как миротворцев. Однако гражданской девушке это знать совершенно не обязательно. — Значит, мы были правы! — она хлопнула кулаком по раскрытой ладони и кивнула. — «Мы» — это кто? — Я и мои одноклассники, — непринуждённо пояснила Коротышка, но этот ответ перевёл меня на новую степень ужаса. #Штаб-сержант — наиболее адекватный аналог российскому воинскому званию «старший сержант». *** — А что в этом такого? — реакция этого Миши была странной. Как будто я сказала ему что-то страшное. — Я думал, что ты турист или что-то в этом роде. Но теперь… — он яростно почесал макушку. — Что мне с тобой делать, школьница? — Как что? Мы же домой собирались идти! — чёрт, как с ним тяжело общаться, даже когда он вроде бы успокоился. — А где твой дом? — он достал из кармана на своей странной жилетке какой-то прибор. — В Осаке. Я вообще-то на школьную экскурсию поехала сюда. — Сюда? — спросил Миша, не отрывая взгляд от прибора, на котором он постоянно нажимал какие-то кнопки. — Ну, на Кюсю, я имела в виду. Подальше от войны, — о, кстати, вот и вопрос созрел: — А разве вас, миротворцев, не должны были отправить в Канто? — А это ещё где? — он хмуро посмотрел на меня. — Как это где? — удивилась я такому глупому вопросу. — В Японии, конечно! — Да я понял, что не в Монголии! — он опять озлобленно зарычал, да сколько уже можно! — Это центральная часть Японии, где находится Токио, — холодно ответила я, решив общаться с этим психом как можно реже. О, точно ведь, Рэйджи*! — Теперь понятно, — он улыбнулся, попытавшись изобразить благодарность. Вот же переменчивое настроение, да что с ним такое? — А ты сам откуда? Ну, кроме того, что ты из России? Он на секунду замер, задумавшись, а потом ответил: — Не могу тебе сказать. — Почему? Он опять задумался, на этот раз подольше, а потом почесал нос и ответил, тщательно выговаривая слова: — Устав ООН запрещает миротворцу распространять личную информацию, — Миша сказал это с очень серьёзным видом, а потом пояснил: — Это опасно для него, так как это может услышать террорист и навредить миротворцу. — Но тут же никого нет! — для убедительности я даже оглянулась. В лесу очень тихо, даже птиц почти не слышно. — Всё равно, — он покачал головой. — Какая тебе разница, Казама? Я из России, значит, я из России. И мне тоже надо… добраться домой. Наверное… Не уверен точно… — на этих словах на него опять накатило бешенство. Миша обхватил голову руками и опять прошипел те странные русско-японские слова: — Souka, souka, souka! Очень странный парень. Или эти русские все такие? Внезапно он махнул рукой, подзывая меня: — Казама, ещё раз, как называется твой город? Я опасливо посмотрела на него, но подошла. В конце концов, я с лёгкостью смогу его побить, не будь я сама собой! — Осака, префектура Осака, регион Кансай. Он посмотрел на меня скептически и сказал: — А теперь то же самое, но по-английски. — Ой, извини, — действительно, я что-то забылась. Я повторила, и Рэйджи вновь углубился в изучение своего прибора, который вблизи оказался небольшим простеньким GPS-навигатором. — Ага, нашёл… — он потыкал пальцем по экрану и показал мне. Карта и правда показала мне Осаку, но привычные названия написаны на каком-то незнакомом языке — буквы и слова похожи на ромадзи, но есть и совершенно незнакомые. Наверное, это и есть русский язык? — Ну, картинку узнаю, а текст прочитать не могу, — честно сказала я. — Хорошо, сейчас померяю расстояние… — ответил он и опять обратился к прибору. Спустя пару секунд Миша тихо присвистнул и поднял голову. На его лице появилось удивление и некоторая нерешительность: — Мы довольно далеко от твоего дома. — Ну да, я же сюда на каникулы ехала, — напомнила я. Ой, точно, а как же ребята?! — Ты видел, что случилось с моим поездом?! — Да, он поехал дальше, и, судя по скорости, поезд был в порядке. А что? — Нет, ничего. Похоже, других вариантов, кроме как вернуться домой у меня нет. Но надо ещё понять как это сделать и связаться с Наджикой-сэнсеем, обязательно! Чёрт, если хоть кто-нибудь из ребят пострадал… — У тебя позвонить есть? По его лицу я поняла, что сказала глупость. Ну да, откуда у иностранного солдата телефон с японской SIM-картой?! Это всё от нервов, от нервов… — Есть идеи, как добраться отсюда до Осаки? — спросил он. — А разве тебе не надо в Россию? Зачем тебе в Осаку? Солдат нервно передёрнул плечами: — Устав ООН говорит о том, что миротворец должен охранять гражданских ценой своей жизни, и прочая чепуха, но… — Прочая что? — я не поняла предпоследнего слова. — Чепуха, — закипая, повторил он и пояснил: — Бесполезная и глупая вещь, иначе говоря. — Это не чепуха! Это ваша работа, разве не так?! — не может быть, чтобы все миротворцы так наплевательски относились к своей работе. — Это так, — его лицо опять исказилось в яростной гримасе, но голос остался ровным. — Я хочу сказать, что на практике имеется в виду, что миротворцы должны помогать гражданским добраться до безопасного места. Твой дом, Осака — безопасное место? — Ну да, — согласно кивнула я. На самом деле нет, конечно, но там в любом случае лучше, чем здесь. — Кроме того, Осака — морской порт, значит, оттуда я… ну… — В Японии практически все прибрежные города — морские порты, — наставительно произнесла я. Миша впервые искренне улыбнулся за всё время нашего неприятного знакомства: — А вот это очень хорошо. Значит, я покину тебя ещё раньше — как только посажу на поезд. #Рэйджи — японское ругательство, которое так и переводится: «псих». Вероятнее всего, заимствованное в японский язык слово «Rage». *** — Теперь давай подумаем, как нам добраться до нужного места: тебе до Осаки, мне до любого подходящего порта. Тут есть какие-нибудь большие города или что-то в этом роде? — Да, Фукуока и Китакюсю, — ответила Казама. Я пощелкал кнопками приёмоиндикатора и нашёл искомые города. Оба они в тридцати или около того километрах от нас, однако Фукуока — чуть ближе. — Но нам лучше идти в Китакюсю, — продолжила она. — Там нас высадили из синкансэна, и мы поехали дальше через этот город. — Синкансэн — это поезд такой, да? — предположил я. — Да, откуда ты знаешь? — наивно спросила Коротышка. — Головой подумал. Девушка надулась, поняв колкость. — Да, а ещё там есть порт, — продолжил я. — Хорошо, хорошо… Так, Казама, доставай из сумки всё, что у тебя есть, и клади на землю. — Зачем?! — запротестовала она, сложив руки на груди и отодвинувшись. — А вдруг у тебя есть в рюкзаке машина? — но бородатую шутку про дамские сумочки она не поняла, поэтому, преодолев ещё одну волну ярости, я объяснил: — Перед любым походом или путешествием нужно проверить свои вещи, чтобы не тащить лишнего. Ты, кстати, на каникулы собралась с этим маленьким рюкзаком? — Нет, — девушка нахмурилась. — У меня был ещё этот… как его… а, чемодан, но я его оставила в поезде. — Тем быстрее будет процесс, — ответил я, пока снимал со спины рюкзак и доставал оттуда полотно плащ-палатки. Расстелив его на относительно ровном участке земли, я вывернул на полотно всё, что у меня есть в рюкзаке. Перебирал образовавшуюся кучу я вслух — это помогало мне ни о чём не забыть в процессе: — Так, сухпай, ещё сухпай, патроны, блок сигарет, сумка-несессер, — говорил я на русском, поэтому Коротышка могла понять назначение предмета только из его внешнего вида. — Теперь ещё патроны, фонарик, мультитул, сменное бельё и носки, опять сигареты и, собственно, плащ-палатка. Всё нужное, ничего выкидывать не буду. То, что на мне, в разгрузке, я не считал. Казама смотрит на это богатство с интересом, хотя наверняка не представляет назначения и половины предметов. Я освободил ей место на плащ-палатке и махнул рукой: — Давай. — Нет, — сказала она и немного покраснела. — Там… э… личные вещи. — Меня не интересует твоя косметика, если ты об этом. Доставай из сумки то, что не относится к «личным вещам»! — ярость лезет наружу, я едва… могу… себя контролировать. Девушка поспешно стала выкладывать на свободный угол свои вещи. Телефон, зарядное устройство, рулон ватных тампонов и бинты двух видов: по одному мотку эластичного и обычного. — Ты спортсменка? — спросил я. Инструкция военной полиции в Сирии, зазубренная наизусть каждым из нас, предписывает расслабить гражданского вопросами о бытовой жизни. Не получилось, девушка только напряглась. Точнее, глубоко задумалась: — В некотором роде, — ответила Казама после минутного размышления и вернулась к раскладыванию вещей из рюкзака. Бутылка воды, которую она тут же открыла и выпила половину. Короткие шорты, лента белого цвета, зубная щётка с пастой, чёрная футболка с принтом каких-то иероглифов и пижамные, очевидно, штаны. Иначе, зачем им быть украшенными медвежатами с цветочками? — Всё, больше там ничего нет, — сказала она, посмотрев на меня взглядом, не терпящим возражений. — Точно? Осталась только женская чепуха? — давай-давай, смотри мне в глаза сколько влезет, я с арабскими смертниками в гляделки играл. — Точно, — ещё секунду и Коротышка бы меня ударила. Попыталась бы, точнее. — Отлично, лишних вещей не вижу, собираем рюкзаки обратно, — я запустил руку под бронежилет и ощупал берет. На месте, а где моя каска? — Куда ты дела мою каску? — А что это? — Казама отвлеклась от собирания вещей и посмотрела на меня с недоумением. От этого взгляда я опять задрожал. — Я не поняла слова! — Шлем, который я надел на твою голову, на нём ещё были очки, большие, похожие на горнолыжные, — попытался я ей объяснить как можно доходчивее. — Твой шлем упал с меня, когда ты перебросил меня через забор, — ответила девушка, вернувшись к сборам. — Я оставила его в Иидзуке. *** Какая же истеричка! Подумаешь, какую-то «каску» потеряла, чего так орать?! Ещё и на непонятном мне языке, но по общей интонации, мимике и жестам я поняла, что кричит он далеко не признание в любви! В первую секунду я застыла, не в силах ответить: его ругань звучит удивительно гармонично, складно, он даже рифмовал какие-то слова. Но тут я очнулась, и тоже в долгу не осталась: я высказала ему всё, что думаю — о нём, о ситуации, о его внешнем виде, поведении и даже об этой долбанной поездке на Кюсю. Разумеется, на японском языке, потому что моих знаний английского не хватило бы даже на то, чтобы начать. Долго кричать друг на друга у нас не получилось: у меня закончились ругательства, и я уже собиралась хорошенько надрать ему задницу, но и у Рэйджи кончилось дыхание: он захрипел, схватился за горло и упал на землю. У него изо рта пошла кровь, Рэйджи начал громко кашлять. Я не двинулась с места — от этого сумасшедшего можно ожидать всего. Но, похоже, ему действительно нехорошо. Но как же плохо мне… Навалилась усталость, ноги вновь стали ватными, опять затошнило, и заболела голова. Никакие внутренние усилия не смогли привести меня в чувство, я лишь могу держаться на ногах. Наконец, Рэйджи откашлялся. Вновь взял странную металлическую бутылку, обёрнутую камуфляжной тканью, и отпил воды, но сразу выплюнул. Повесил её обратно, встал, отряхнулся. А потом резко подошёл вплотную, присел на одно колено, взял меня за руку и проникновенно посмотрел мне в глаза. — Казама, — он говорит так быстро и тихо, что я едва его понимаю, — мне нужна твоя помощь. Ты хочешь вернуться домой. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Я знаю, как спасать людей от войны. Я уже спасал беззащитных людей от чистого и абсолютного зла. Я могу помочь тебе, я хочу помочь тебе. Едва слушая его, я неотрывно смотрю на его руки, сжимающие мою ладонь. У Рэйджи очень грубая, потемневшая от загара и грязи кожа. А может, это не грязь, может, это следы машинного масла? Неряшливо остриженные ногти ярко выделяются на этом фоне. Костяшки пальцев сбиты, на некоторых видна запёкшаяся кровь. –…но мне нужна твоя помощь, — его громкий голос и слово «помощь» приводят меня в чувство. — Мне нужно, чтобы ты делала всё, что я говорю, отвечала на вопросы быстро и понятно. И тогда мы выберемся из этого кошмара, — Миша улыбнулся, почти искренне. Уголки губ, плохо вытертые от крови, едва приподнялись. — Я обещаю. — Хорошо, — слова за меня говорил кто-то другой, они звучали как со стороны, из-за спины. — Я тебе обещаю. — Тогда первый вопрос, — Миша встал с колена и отпустил мою руку. — Сколько у тебя с собой осталось денег? *** — Десять тысяч йен, — ответила Коротышка после того, как пересчитала содержимое кошелька. Считать там было особо нечего — в кошельке лежит только одна купюра. — Сколько это в долларах? — уточнил я вопрос. — Я не помню курса, но обратный билет на поезд я точно не куплю. — Ответ хороший, но плохой, — и пока Казама с задумчивым видом пыталась перевести эту фразу, я тоже задумался: До Осаки пятьсот километров. Пешком идти затрахаемся, да и Япония не Эш-Шам, то бишь не пустыня сирийская. Надо раздобыть транспорт и добраться хотя бы до этого Китакюсю, а там видно будет. Деньги найдутся, они всегда находятся. Сколько живу на белом свете, деньги всегда сами идут мне в руки… — Выдвигаемся, — сказал я и пошёл вперёд, к вершине холма. — Куда? — Вперёд и без вопросов, — ответил я, не оборачиваясь. — Мы идём в Китакюсю, по пути попробуем найти транспорт. Мы обогнули вершину и начали осторожно спускаться вниз, в очередное поле. Слева — другой холм, а справа — гражданские здания, жилые дома. Туда мне соваться не стоит, грохот боя наверняка слышали и здесь. На середине спуска мне в лицо прилетел солнечный луч. Я прикрыл глаза рукой, но луч быстро пропал. Далеко впереди показались ровные ряды каких-то разноцветных точек. Я остановился, присел на колено и махнул Казаме рукой. Странное имя. Хотя о японских именах я не имею никакого представления, а значит — имя вполне нормальное. Мою фамилию она вообще не может произнести. Казама остановилась и спросила: — Что? — Одну секунду… — я уже доставал бинокль из бокового чехла. Шестикратное увеличение позволило рассмотреть эти ряды более чётко. Я увидел что-то вроде стоянки автомобилей, самых разных — легковые, маленькие грузовые, увидел даже парочку самосвалов. Просто стоят машины, окружённые забором, в котором всего один шлагбаум и будка охранника. Этого самого шлагбаума охранника, да-да. — Казама, что это? — я передал ей бинокль и дал целеуказание: — Транспорт, впереди, где-то в километре отсюда. — Это автомобили, — ответила она после минутного осмотра, повернув линзы бинокля мне в лицо. — Очевидно, что не дирижабль, — опять, сука, опять, держи себя в руках, боец! — Почему эти машины там стоят? Это японский паркинг? — Нет, — она отняла бинокль от глаз. — Эти машины не нужны своим бывшим… ano… — Владельцам? — подсказал я. — Да, верно, и они продают их сюда, чтобы машины потом были проданы в другие страны. — Так вот откуда девяносто процентов этого мусора приезжает к нам в Россию! — У нас плохие машины? — искренне удивилась Казама. — Да, чинить нашими инструментами тяжело, — я встал, взял из её рук бинокль и положил обратно в чехол. — Может, это инструменты у вас плохие? — это было сказано язвительно. — Верно, мне будет сложно починить японский внедорожник женскими колготками и банкой от консервов. Двинули! — Чем тебе…?! — но я уже набирал скорость, и конец вопроса потонул в потоке свежего лесного воздуха. Поле и дорогу мы пересекли быстро, и вскоре заняли новую позицию — в пролеске почти у самого забора стоянки. Сначала я осмотрел его на предмет дыр и прорех, но нет, забор идеально ровный. Странно, мне даже пришлось напрячь пару раз глаза — всё время чудилась какая-то рябь и неправильность в форме. Я даже протёр глаза, но картинка не изменилась. Меня нагнала Коротышка. Запыхавшись, она пару секунд восстанавливала дыхание, а потом опять упёрла руки в боки и завопила: — Что ты собрался делать?! — Сядь и затк… — так, спокойно, не надо знакомить девочку с матерщиной. — Я хочу сказать, что не надо так громко. Я всего лишь хочу взять здесь машину. — «Взять» — значит «украсть», я правильно перевела? — угрожающие нотки в её голосе мне не понравились. — Ты уже украл тот грузовик с выбитыми стёклами, тебе мало?! — У меня есть идея лучше, вариант номер два: я сажусь к тебе на шею, и ты бежишь прямо до этого Китакюсю, — слова я сопровождал жестами, чтобы до неё точно дошло. — Ещё проще говоря, мы идём пешком. Тридцать километров, да. Мне подходят оба варианта, хотя второй нравится даже больше! — Это лучше, чем воровать! — заявила она, но не очень уверенно: видать, представила картину в лицах. — То-то я смотрю — у тебя ноги дрожат, наверное, потому, что ты прямо жаждешь пройти эти тридцать километров! Это сработало. Коротышка вообще выглядит не лучшим образом — побитая, исцарапанная и просто уставшая, девушка вызывает жалость. На которой я и попытался сыграть: — Послушай, я сам не хочу что-либо воровать. Особенно во время миротворческой миссии. Но нам нужен транспорт, — в конце чуть-чуть придавил: — Я не собираюсь тебя тащить на себе, пока у тебя есть хотя бы одна целая нога. Казама дулась ещё три минуты, сопровождая это междометиями на японском и гневными жестами. Наконец она сжала кулаки и вновь разжала их, признавая мою правоту: — Но только обещай, что ты вернёшь её обратно! — Есть идея лучше — я куплю эту машину. То есть я куплю машину потом, когда мы раздобудем деньги в городе. — Как мы их… ano… раздобудем?! Тоже своруем?! — Я решу этот вопрос, а теперь помолчи и дай мне придумать, как забрать машину! Придумалось быстро: охранник спит в своей будке. Отлично, значит операция «Открыть шлагбаум» пройдёт быстро. Я сказал Казаме оставаться на месте и побежал вперёд. Скрытно перебраться через забор получилось легко — практика и ещё раз практика. Долго выбирать не пришлось, я решил взять «Мазду MPV», самую близкую к выезду машину, копий которой по дорогам Приморья катается великое множество. Мне без разницы, на чём ездить, а запас бензина тут должен быть. Обязательно, не таскать же их все время на тягачах! На машине даже висят номера, наверное, не успели снять. В будке сторожа ключи развешены на стене за его спиной. Тихо открыл дверь и вошёл внутрь. Сторож даже не шелохнулся: совсем старика на работу взяли, небось, ещё «банзай» орал в году этак сорок третьем. Долго не мог найти ключи от «Мазды», зрение отказывалось фокусироваться, пока я не протёр глаза пару раз. Наконец-то нашёл, теперь надо поднять шлагбаум. Подошёл к приборной панели — а вот и неудача: шлагбаум поднимается только ключом, а тот наверняка у деда в кармане. Шмонать* тела я умею только мёртвые, поэтому придётся немного попортить имущество. Шлагбаум я поднял вручную, попросту оторвав электрический замок. Мда, вандалов в Японии, наверное, совсем не боятся. Спустя минуту я уже выруливал с парковки на вполне рабочем минивэне семейного класса. Счётчик топлива на четверти бака, до Китакюсю хватит с запасом. Удобная, кстати, машинка — три ряда сидений, боковые двери открываются, как у купе в поезде. Это я заметил, когда в машину заскочила Казама: она села на второй ряд. — Ничего не забыла? — спросил я. В ответ молчаливый кивок. — Отлично. Поехали! #Шмонать — обыскивать.