Вслед за цветением сакуры

26.03.17, воскресенье, раннее утро

Новый день в Китакюсю, в районе портовых складов, в спизженной машине начался далеко не с кофе или подобных ему жидкостей. Не начался он даже с «рота, подъём», хотя я был бы в восторге от этой фразы. Особенно если сам бы её кричал, стуча отбивами по шконарям. Но нет. Я не кричал, не говорил во сне, даже не особо ворочался. Меня разбудила странная щекотка – вот уже десять минут кто-то мягко касался моего лица чем-то лёгким и пушистым. В принципе, особых причин спать дальше нет – сны этой ночью обошли стороной, если не считать каких-то странных кошмаров после того, как Казама вырубила меня. Мысли "где я", "что со мной" и "что происходит" занимали голову не сильно. Я прекрасно понимаю: мыслю – значит, существую. Ещё один признак того, что я жив – мне больно: не считая лица, заметно болят руки, которыми закрывался вчера на ринге. Саднит грудь, в которую вчера прилетело пару пуль. Спасибо Родине за бронежилет: вместо смерти – всего лишь два больших синяка. Зато на душе стало полегче – воспоминания никуда не делись, но даже самые страшные картины вчерашнего дня вызывают разве что апатию. А подниматься не хочется из общего нежелания жить дальше. К щекотке лица потихоньку присоединяется солнце, его лучи уже несколько раз скользили по глазам. А какой смысл подниматься и куда-то идти? Я потерял роту. Я потерял своё отделение. Командиров и своих подчинённых. Я всё потерял. По собственной вине. По собственной глупости. Потому что не исполнил прямой приказ. Простой и понятный приказ: сменить позицию. Вот я её и сменил. Из-за своей глупости и некомпетентности я сейчас по уши в дерьме. Обосрался и тону, блядь. Мнение по поводу будущего однозначное – меня ждёт наказание. Меня могут как просто разжаловать в рядовые, так и уволить, разорвав контракт. А вместе с контрактом разорвать шансы на будущее, выкинуть на улицу, где меня ждёт незавидное настоящее. Политическая и социальная ситуация в стране довольно тяжёлая. Москва, Петербург, Новосибирск и другие крупные города стали ареной страшных терактов с неизвестным заказчиком. Постоянная готовность ФСБ к атакам со стороны экстремистов из Ближнего Востока не помогла, целью атак становились крупнейшие промышленные предприятия, выпускающие военную продукцию и электростанции. Так, «Уралвагонзавод» прекратил производство на целых два месяца – танковый цех, самый охраняемый и закрытый, был серьёзно повреждён из-за взрывов электроники. Нижегородское «Красное Сормово» было затоплено из-за внезапного отказа шлюзовой системы. В Туле, в Ижевске и в Коврове на две недели прекратился выпуск специальной техники, необходимой для перевооружения армии, Гособоронзаказ пошёл по пизде. И это не говоря о гражданских заводах, на которых начались массовые забастовки. Рабочие высказывали недовольство кредитной ставкой и тяжёлыми условиями труда из-за постоянного повышения производственного плана. И недовольство это было серьёзным, явным. Подняла хвост старая-новая оппозиция – сторонники превращения России в конгломерат корпораций. Проще говоря, опальные олигархи опять начали открыто участвовать в политической жизни. Уличная оппозиция немедленно «переобулась», по Москве вновь пошли школьники, и из каждого смартфона новые (или старые, не ебу) говорящие головы мололи языками о прелестях корпоративного устройства. Лозунги про «зажравшуюся чиновничью мразь» забылись немедленно. Особенного эффекта это не поимело, если бы не явная поддержка среди местных властей. Кремль оказался на две трети парализованным – многие губернаторы отказывались выполнять указания федерального правительства, чиновники на местах не просто саботировали свою работу коррупционными схемами, а целенаправленно уничтожали государственный аппарат. В этой ситуации у федеральных властей остался один метод. Начались прямые репрессии. Премьер-министр был отправлен в отставку, выборы нового так и не были организованы. Экономический блок правительства также был буквально зачищен: главным экономистам и финансистам страны были предъявлены обвинения в коррупции или государственной измене, причём эпизоды дел начинались не позднее середины «нулевых». Либо же чиновники пачками гибли от «несчастных случаев». Власть в лице первых лиц МВД, ФСБ, вооружённых сил и МЧС заявила, что она будет защищать себя любыми возможными методами. Война группировок внутри правительства оказалась быстрой, кровавой, но малозаметной для обывателя из провинции – хотя в Москве и в Петербурге доходило даже до уличных боёв. Власть превратилась в монолит с очень быстрым карьерным ростом для новичков, но и огромным риском быть физически уничтоженным при малейшем отклонении от курса. Разумеется, при такой непомерной активности внутри власти сразу возникла ещё одна оппозиция – реальная, а не клоунская, из интернета. И занялась эта оппозиция (в составе комитета бывших региональных лидеров из правящей партии) вполне реальными вещами – захватом кадрированых воинских частей в Нижегородской области и в Мордовии и мобилизацией населения в ряды «Революционной армии». Кроме местных призывников и резервистов за оружие предлагали браться массово амнистированным уголовникам из огромного количества зон и лагерей вокруг. Впрочем, эта затея тоже провалилась, гражданской войны не вышло: МВД раздавило бунт как только прозвучали первые лозунги о походе на Москву. Бунт раздавили кроваво, особо свирепствуя в отношении бывших зэков. Армейцев по тревогам не поднимали, «Лебединое озеро» по телеку не крутили, но было тревожно. Бригада в полном составе жила в казармах. Чистка корпуса чиновников дала свои плоды, но создала новую огромную проблему – нехватку кадров. Оставшиеся на местах чиновники работали за десятерых, а приток новых кадров был очень слабым – кандидаты в «слуги народа» были напуганы новыми (на самом деле старыми) порядками. Дожидаться своей очереди на ипотеку стало бессмысленно, я просто плюнул и вернулся в казарму. СМИ вовсе не скрывали весь масштаб чисток. В конце концов, я даже перестал смотреть телевизор. Программы новостей сменялись «увлекательными» сюжетами о конкретных прегрешениях чиновников, которых в итоге посадили или казнили. Первое время смотреть на это было весело. Наверняка откопали где-нибудь режиссёра, композитора и голос озвучки «Криминальной России», потому что по накалу дешёвой жути, крови и говна эти сюжеты очень напоминали мне эту незатейливую передачу. Потом это просто надоело. На мне это сказалось, на самом-то деле, мало. Вся моя осведомлённость – результат участия в сирийской кампании. Пока я полтора года выгребал песок из всех щелей, попутно получалось общаться с бойцами из самых разных подразделений – в том числе с бойцами из бывших Внутренних войск, а ныне Росгвардии. Подразделения этой структуры и занимались отстрелом коррупционной нечисти, причём даже внутри себя. Однако рядового состава чистки не коснулись совсем. А с офицерами я дружбы не вожу. Росгвардия также обеспечила чистку самых тяжёлых гнойников. Цыганские усадьбы были разнесены в кирпичную пыль. Новоявленные бригады и банды Москвы, Питера, других городов превратились либо в самых законопослушных граждан, либо были доведены до состояния овощей. Но всенародной любви такие меры не вызвали. Всё старческое ворчание вроде «Сталина на вас нет!» сменилось безмолвным ужасом, хотя ни «воронков», ни прочей хрени вроде ГУЛАГов власти так и не создали. Чрезвычайное положение официально тоже не объявили, население массово находилось в стрессовом состоянии – и вид «бравых гвардейцев» в полицейской форме повсюду ничуть не прибавлял спокойствия на улицах. Но почему-то никому в мире нет до этого дела. Никаких воплей о поддержке оппозиции, ни угроз Гаагским трибуналом, ничего. Всем, судя по всему, было наплевать, а мне – в первую очередь, потому что эти полтора года я безвылазно провёл в сирийской командировке. Политические баталии меня не касались, потому что я участвовал в баталиях настоящих, а главное – командировочные я получал такие же. Самые настоящие. Как эта чёртова щекотка! Улица встретит меня смертью. Скорее всего, потому что путей у уволенного солдата остаётся немного. А в стране, в которой бушует социально-политический кризис, ещё меньше. Но оставаться в Японии – ещё опаснее: гражданская война, участником которой я так «удачно» стал, будет всяко хуже, чем любая нестабильность в России. Так что надо отсюда выбираться! Но сначала я дам по роже той скотине, которая думает, что меня можно щекотать бесконечно! Я дёрнулся, попытался резко подняться, но ударился лицом обо что-то мягкое. Ощущение, будто о боксерскую грушу, потому что нос заболел точно так же. Ко мне вернулись остальные чувства, и я услышал недовольное сонное бурчание. Но не своё. Открыл глаза и увидел то, что мешало мне спать – каштановые пряди волос, торчащие из прорези между креслом и подголовником. Кресло было кем-то опущено вниз, почти к самому моему лицу, и именно эти колючие пряди меня щекотали. Бурчание повторилось, голова на подлокотнике приподнялась и повернулась ко мне лицом. – Доброе утро, Казама. *** – Доброе утро. Я не видела сны. Хотя спала очень крепко, поэтому приглушённый подголовником удар сзади только немного разбудил меня. Но случайный луч уже поднявшегося солнца блеснул по глазам и я поняла, что спать дальше не получится. После вчерашнего кошмарного дня с подъёмом в полчетвёртого ночи и сумасшедшей беготнёй под свист пуль и вопли психопата, я имею полное право на здоровый и долгий сон. Но непереводимый гневный шёпот снизу напомнил, что в машине есть ещё кое-кто… Зрительный контакт длился недолго, я отвернулась и подняла кресло. Неловко получилось. Открыла дверь, чтобы хоть немного развеять духоту внутри машины. По звуку сзади поняла, что Миша тоже открыл дверь. Вставать или двигаться мне не особо хочется, а говорить с ним – тем более. Поэтому я решила подождать, пока солдат сделает первый шаг. В зеркале заднего вида заметила, что Миша вышел из машины и захлопнул дверь. Помолчим, пока что. Спросонья темы для разговора как-то не идут на ум. Но долго сидеть на одном месте не удалось – подвёл живот, отчётливо заурчавший от голода. Хорошо, что солдат вышел, вот ведь позор был бы! Достала рюкзачок из-под ног. Но внутри не оказалось ни крошки, я даже перетрясла его. Вспомнила было о деньгах, но поняла, что забыла, куда их положила. Минуты две потратила на судорожные попытки отыскать эту гигантскую сумму, потом всё-таки нашла деньги в кармане шорт и достала наружу. Пересчитала деньги и хотела положить их обратно, но чья-то рука ловко перехватила купюры и утянула деньги вверх. – ЭЙ, СТОЙ!… – я попыталась выскочить из машины вслед за вором. – А-б-блин! Вместо рывка я сильно ударилась головой о потолок. Ужасно больно, но больше обидно от того, что деньги так глупо были потеряны, чёрт! От досады я пнула дверь ногой, но та глухо хлопнула обо что-то. Или кого-то – подняла взгляд: у колеса машины стоит Миша и медленно пересчитывает купюры. Дверь глухо стукнулась об его колено, но солдат не обратил на это внимания. Лицо выглядит озадаченным, наверное, он пытается понять, как много это – сто тысяч йен? – Отдай немедленно! – крикнула я, на этот раз осторожно пытаясь выбраться из машины. Против ожидания, Миша немедленно протянул пачку купюр. Как это? Он даже улыбнулся и спросил: – Этого точно хватит на поезд? Миша улыбается довольно натужно, во взгляде легко читается «проваливай уже!». Всё ещё удивлённая его действиями я молчу, сжимая в ладони деньги. Миша переспросил: – Этого хватит на поезд или корабль? – Да, но нет, – сложно ответила я. – В смысле, денег хватит, но я не смогу уехать домой на поезде. И на корабле тоже. Улыбка сползла с лица Миши. Он нахмурился и сложил руки на груди, а затем спросил: – Почему так? Железная дорога перекрыта? – Откуда ты знаешь?! Миша постучал пальцем по лбу: – Думать умею, – сказал он, а потом пояснил: – Во время войны железные дороги перекрываются в первую очередь. А если море закрыли ещё раньше, то… Солдат совсем расстроился и даже не попытался это скрыть. Я тоже приуныла, особенно от того, что подсознательная надежда на вариант «Рэйджи немедленно решит проблему» не оправдалась. Лицо Миши стало совсем грустным, он как-то даже сгорбился, ссутулился. В голове молнией промелькнуло осознание: солдат тоже не может вернуться домой! Ему ведь даже хуже! Миша ведь вообще из другой страны, не знает язык, и у него нет денег! Сомнения терзали недолго: – Вот, возьми, – я протянула ему половину от суммы. – Тут хватит на… эй! Что ты там делаешь? Миша уже давно меня не слушает, вместо этого он забрался внутри машины, открыв боковую дверь. Я обошла его со спины и заглянула внутрь: солдат что-то достал из своего рюкзака и обернулся. В правой руке он держит какую-то зелёную коробку с ручкой; на коробке изображена звезда, а под ней – какие-то слова на русском. В другой руке он держит уже знакомую подстилку, на которой тогда, в лесу, раскладывал вещи. – Нет, мой завтрак не продаётся, – сказал Миша, чуть ухмыльнувшись. Я всё ещё стою, протянув ему деньги. Которые тут же поспешила убрать. Солдат обошёл меня сбоку и расстелил подстилку прямо на асфальт. – Твой завтрак? – Ага, мой завтрак. Ключевое слово – мой, – солдат сел, рывком разорвал ручку, и достал из коробки картонный поддон с кучей всяких консервных банок, ёмкостей и пластиковых пакетиков. На крышках большей части из них изображена еда. Миша деловито разбирает коробку, что-то куда-то перекладывая, а кое-что выкладывая сразу на землю. Он разорвал зубами какую-то пачку с таблетками, которые при ближайшем рассмотрении оказались сухим спиртом. Потом он взял металлическую штуковину с прорезями, помял её и поставил на неё таблетку со спиртом. Затем поджёг таблетку толстыми спичками, в которых я узнала туристические, способные гореть даже на сильном ветру.       В это же самое время я стою у него за спиной и мучительно пытаюсь побороть свои чувства. Чувства голода и злости на хамовитого солдата. Решив самостоятельно добывать себе завтрак, я уже сделала несколько шагов в сторону выхода из этого скопления складов, но живот опять предал меня. Урчание было столь отчётливым, что его мог услышать даже глухой в километре отсюда. Я медленно, осторожно обернулась, чтобы увидеть ухмылку на лице Миши. Он держит в руках печенюшку, на которую уже намазывает паштет. – Садись есть, пока я добрый, – сказал он, отложив печенье и постелив рядом с собой разорванную коробку от набора. Я немедленно села. Надо есть, пока дают. *** Думать после хорошего завтрака всегда было отличной идеей. Вообще не понимаю тех «мыслителей», у которых башка пашет только на голодный желудок. И пока Коротышка ковырялась зубочисткой (японцы – дикари, ей богу!) в тарелке с тефтельками, я быстро съел гречку с говядиной, умял овощное рагу и теперь, никуда не торопясь, жую уже четвёртую галету с паштетом. Нет, вру: эта была с яблочным пюре. Настроение удивительно бодрое. Только рыба с рисом, третье блюдо сухпая, немного испортила завтрак. Рыбу я не ем, вообще. О, зато Казама таращится. – Будешь? – я зажёг очередную таблетку спирта и поставил тарелку с рыбой на таганок. – Конечно, ты ещё спрашиваешь?! – едва понятно пробубнила она, жуя галету с плавленым сыром. Тот ещё «сыр», кстати, но ей нравится. – А ты не хочешь? – Казама дожевала и сделала преувеличенно честное лицо. Могло сработать, если бы не крошки на щеках и подбородке. – Нет, у меня аллергия, – потянулся внутрь машины и достал оттуда жестяную кружку с ручкой. Во фляжке вроде бы ещё осталась вода, а в комплекте есть порошковый сок. Пока я химичил с напитком, Коротышка жадно пялилась на уже почти готовую рыбу. Вот ведь голодное создание! Как она меня вообще вырубила? Позор тебе, Ивлев, тебя раскромсала голодная мелкая девчонка! Настроение опять немного упало. Так, не о том думаю. Думать надо о том, что есть всухомятку – гарантировать гастрит. Так, вот и сок готов. Тем временем Казама сама сняла уже готовую рыбу с таганка и теперь пыталась открыть крышку из фольги. Горячую и голыми руками. Я достал из-за спины штык-нож, протянул ей и спросил: – Ну рыбу ты хоть не будешь есть зубочисткой? – А чем ещё? – Коротышка осторожно пытается вырезать крышку. – У тебя ведь нет палочек. – А ложка тебе на что? – я показал ей свою, на которой осталась пара крупинок гречки. В комплекте всегда есть три пластиковых ложки, почему-то с остро заточенными краями. Порезаться можно с непривычки. – Ложка нужна для супа! – сказала как отрезала. Рыба ей не понравилась. Но Коротышка мужественно проглотила блюдо, похоже, что голод оказался сильнее предпочтений. Хотя прокомментировать девушка не забыла: – Рыбу у вас готовят плохо! А рис вообще отстой! – Эта ещё одна причина, по которой я отказался, – я допил сок и промыл кружку водой. Малиновый, как всегда, вне конкуренции. Я отряхнул с ног крошки от галет и начал собирать мусор в картонку. Так, чай и кофе в карман, ещё найду им применение. Туда же сливки, сахар и соль, а перец я в кашу добавил… А где шпик? Шпик оказался в руках у Казамы. Она с интересом смотрит на пока что закрытую банку. – Даже не думай, я тебя предупреждаю! – А, ты хочешь? – она протянула мне эту хрень. – Ну… нет, спасибо. Ешь сама, – я продолжил собирать мусор, уже предвкушая её реакцию. – Но ведь таблетки кончились! Как теперь это приготовить? – Шпик можно есть сырым, – не знаю почему, но японку это заявление только воодушевило. С хлебом все, то есть я позавтракал, а теперь меня ждут зрелища. Казама, не внявшая моему предупреждению, открыла банку. Реакция вполне ожидаемая: лицо Коротышки сначала позеленело, потом посинело, потом пошло мурашками. Затем она повернулась ко мне. Широкие, как блюдца, глаза полны ужаса, челюсть отвисла, а нос сжался. – Reiji, что это? – придушенно спросила Коротышка. Не понял первое слово, но не суть: – Это солёный свиной жир. Всё честно, ничем иным шпик не является. Разве что наш, армейский, похож ещё внешне на опарышей. – И как это можно использовать?! – ага, к ней голос вернулся. Девушка возмущённо взвизгнула, уронив банку на плащ-палатку. Хорошо хоть донцем вниз! Отстирывать жир – э нет, лучше застрелиться. – Много вариантов. Во-первых, его можно есть, – я закончил с уборкой и встал. – Не может быть! Это же… это… – словарный запас английского не позволяет ей передать всю гамму эмоций. Я положил коробку с мусором в машину, а потом взял банку в руки. – Во-вторых, его можно использовать для рыбалки – рыбкам шпик нравится. А в-третьих, и обычно, – я огляделся, нашёл нужный объект и приготовился, – мы делаем вот… так! Я чуть подбросил банку и лёгким пинком отправил её в ближайшую мусорку. До неё метров десять, но я проделываю этот фокус не в первый раз, и даже не первый год. Банка упала точно в большой контейнер у стены ангара. – Мастерство не пропьешь! – сказал я по-русски, взял в руки мусор и пошёл к контейнеру. Когда я вернулся, Казама уже свернула плащ-палатку в рулон. Умница, а что ещё можно сказать? Дура с тяжёлой рукой, это тоже про неё, но сейчас она исключительно умница. – Так, пикник окончен, выезжаем! – я взял у неё плащ-палатку и сложил её в рюкзак. Всё, пора отсюда валить, а то уже полдевятого на часах, завтракали мы больно долго. Достал из безобразной кучи бронежилет, отцепил наплечники и достал керамические пластины, боковые и спинную. Конечно, это снизило класс защиты с шестого до третьего, и теперь меня можно убить сзади нормальным автоматным патроном. Зато теперь «броник» можно нормально носить, сидя за рулём. Я надел сначала его, потом разгрузочный жилет и прицепил к поясу кобуру. Так, а где «Макаров»? А, вот, на полу валяется. Кто это доставал пистолет, интересно знать? Ладно, это потом. Всё, теперь я вновь готов ко всему: я в тонусе и тонус во мне. Жалко только шлем и очки пропали. Очень, блядь, жалко. Зато берет, тьфу-тьфу-тьфу, не потерялся, я положил его за «броник», поближе к сердцу. Сложил всё обратно в рюкзак и сел за руль. – А куда нам нужно ехать? – спросила Казама, когда села в машину, рядом, на переднее пассажирское сидение. – Поедем на вокзал, попытаемся выяснить всё обстоятельно, – я запустил мотор и вырулил из-за угла ангара. Впереди – малознакомый город, а интуиция или та шиза, с которой вчера вечером был неприятный разговор, молчит. – Зачем? Я ведь сама могу рассказать, – Казама удивлённо посмотрела на меня, как будто я сморозил какую-то мощную чушь. – Так даже лучше, но на вокзал мы всё равно поедем. *** Из того, что я поняла за время этого завтрака, можно сделать два вывода.       Первый: кухня в России так себе. То, что дал мне Рэйджи, есть можно, но на вкус эта еда не очень. Даже мясные шарики были какие-то… ненатуральные? Хотя самой еды было очень много – солдатское бенто забито всякой снедью, я даже увидела пару пакетиков чая, которые этот военный жадина спрятал у себя в кармане. Но этот «шпик», брр… Второй: Миша вроде бы пришёл в себя. Ни разу за весь завтрак он даже не повысил голос, не говоря уже о том, чтобы психовать и ругаться. Миша разговаривает вполне нейтрально, даже немного отстранённо. Он больше слушал, чем болтал сам, пока я рассказывала про ситуацию с поездом. Попутно я помогаю ему с указателями и движением на дороге – солдат совершенно перестал ориентироваться в городе, как будто это не Миша вчера смог пробраться через лабиринт улиц Китакюсю. Благодушное сытое настроение пропало уже на третьем повороте не туда. Я отдавала команды почти криком, но Рэйджи оставался равнодушен. Даже когда я рассказала про закрытие Внутреннего моря, он не расстроился так сильно, как утром. Скорее, Миша стал очень задумчивым. Как будто он пытается придумать выход из ситуации, продумать варианты. Миша начал даже что-то бормотать вслух, кивая: – Morie zakryto, et-tochna… poezda… poezda… – О чём ты говоришь? Миша вздрогнул, его взгляд прояснился: – Так, сам с собой общаюсь. Получается плохо, – он нахмурился. – Казама, ты точно знаешь, где здесь вокзал? – А зачем он нам? Я же говорю, поезда больше не ходят. – Всё равно хочу проверить, что с железной дорогой. Потом заедем в порт, или куда-нибудь ещё. Может, будут какие-нибудь варианты с автотранспортом, и тебя смогут довезти до дома на машине? Что этот дебил хочет «проверить»?! Вот ведь упрямый осёл! – Ты не веришь мне? – спросила я с нажимом в голосе. Рэйджи отреагировал странно: он помрачнел и замолчал. Мы остановились на светофоре. – Я просто не могу тебя понять – зачем ехать на вокзал, если поезда больше не ходят? – Тоже самое – я не могу тебя понять, – ответил он и повернул ко мне лицо, причём на место вернулся вчерашний бешенный отблеск в глазах. – Почему мы не можем проверить это лично? Нужно рассмотреть все варианты, и… – Нет этих вариантов! – перебила я Рэйджи. – Если сказано, что поезда не ходят, значит – не ходят! Почему ты такой… такой… – Упёртый? – подсказал он слово, когда мы проехали перекрёсток. Рэйджи вообще очень часто помогает с английскими словами, которые я забываю или вообще не знаю. Очевидно, что он хорошо знает язык, несмотря на дурацкий акцент. – Потому что опыт говорит мне, что правило «Если сказано, значит – так и есть» не работает никогда. – Может быть, это у тебя в России не работает, а у нас, в Японии – раз сказано, значит, так и есть! – Послушай, Казама, – мы опять встали на светофоре и Рэйджи обернулся ко мне, – я вовсе не рад, что мне приходится ехать с тобой. Если ты до сих пор не поняла – я в дерьме. По горло в дерьме, – он постучал ребром ладони по шее. – Но! Если я обещал доставить тебя в безопасное место – значит, я доставлю. Потому что слово русского солдата – это как гарантия от Господа Бога. – Да ты… – я уже почти замахнулась на него, но он меня опередил, схватив мой кулак рукой. В его гигантской грабле даже моя широкая ладонь оказалась практически незаметна. – Я тебе напомню: «…мне нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты делала всё, что я говорю, отвечала на вопросы быстро и понятно. И тогда мы выберемся из этого кошмара», – он улыбнулся, как тогда, в лесу – едва приподняв уголки губ. – Ты это помнишь? – Да, – я отдёрнула руку. – Только ты завёл нас в ещё более кошмарное место, и к чему это привело? К тому, что я надрала тебе задницу?! Лицо Рэйджи покраснело, он отвернулся и несколько раз шумно выдохнул. Спустя пару мгновений он повернулся обратно с нервной ухмылкой на губах: – Но ведь деньги-то мы всё равно раздобыли! А теперь давай не будем задерживать трафик, нам сзади уже сигналят, – сказал он, и мы опять двинулись вперёд. Ладно, его правда – у нас есть деньги, а Рэйджи предлагает искать варианты. Это лучше, особенно на фоне того, что я ещё ничего не предложила. Даже если он несёт откровенную чушь! – Здесь надо повернуть направо, – я указала на дорожный знак сверху, – это поворот на станцию Кокура. Здесь и начались мои «приключения»… *** Я знаю, что Казама пыталась. Я вижу, как она роется в собственной памяти, пытаясь отыскать подходящие слова. Но я так и не понял, почему мы едем не на центральный городской вокзал, а на какую-то конкретную станцию. Ладно, и то сахар: Казама хотя бы показывает дорогу, а не пиздит попусту. Хотя сидит очень недовольная.       Хотя… что толку от этих стараний, если я едва могу держать себя в руках? Этот абсолютно детский инфантилизм и так приводит в бешенство, а насчёт того, кто из нас упёртый осёл, я бы ещё поспорил, поставив на кон свою месячную получку. Какой бес в неё вселился, утром же всё нормально было! Вскоре мы подъехали к этой станции, я узнал её по указателю на английском. Гм, а может, в Японии и правда нет понятия «центральный вокзал»? Потому что "станция Кокура" выглядит довольно большой, по сравнению с той сраной Иидзукой. Я припарковал машину до шлагбаума, вызвав удивлённый взгляд у Коротышки. – У меня денег на стоянку нет, – для наглядности я показал пустые ладони. Казама ничего не сказала, но осталась такой же недовольной. «Иди-ка ты нахер со своим недовольством», – подумал я, но промолчал. Мы вышли из машины, я прихватил с собой автомат. Рюкзак решил оставить, ничего с ним не будет в закрытой машине. Казама забрала всё, что у неё есть. Отлично, значит, у неё не будет причин возвращаться. Уже на подходе к зданию вокзала я увидел большую очередь, начинающуюся ещё на ступеньках и исчезающую в одной из дверей. Из соседних свободно выходили люди. Казама горестно вздохнула, и когда мы подошли вплотную к очереди, она встала за каким-то полным мужичком с лысеющим затылком. И зачем? – Там же проход свободный, чего ты тут встала? – Но ведь тут очередь, – она непонимающе посмотрела на меня. – Но там свободный проход! – теперь я ничего не понимаю. – У вас на станциях всего одна касса? – Нет, но… Коротышке, наверное, и в голову не могла прийти такая мысль. Она немного отошла в сторону, поглядела на очередь. Та движется с неизменной черепашьей скоростью. Казама недолго мучалась над решением, и мы всё-таки поднялись по лестнице под недоуменные и недовольные взгляды. Отлично ещё меньше причин мне задерживаться в её компании. Что же до недовольных взглядов…       Я демонстративно поправил ремень автомата, и взгляды стали испуганными. Нда, совсем народ тут необразованный - никто даже не заметил, что я отстегнул магазин. – Прекрати пугать людей! – Казама тоже заметила мой жест и ткнула пальцем мне в грудь. Она сильно разозлилась, видимо, демонстрация оружия мгновенно взбесила её. Почему это, интересно? Вчера весь день провела рядом со мной, носилась по городу под звуки стрельбы, а теперь вон рожи злобные мне корчит. Наверное, думает, что раз она такая крутая, вырубила меня на ринге, значит, может мной командовать?!       Сука, да что это такое?! Из лёгких вырвался тихий свист, я сделал ещё один-два вдоха воняющего углём вокзального воздуха. Ну что ж… – Не буду, – ответил я ей и повесил автомат за спину, вновь показав пустые ладони. Коротышка недоверчиво осмотрела меня, но не нашла ничего враждебного в моих действиях, отвернулась и пошла дальше. Ух, чем ближе к цели, тем невыносимее эта скотина себя ведёт! Вот, мы ведь уже на станции – так пусть пиздует себе на все четыре стороны!       Эх. Погасив гневное бурление в крови, я вновь вдохнул-выдохнул. Если бы в моей службе всё было настолько просто. Так что нечего ныть, терпи, Ивлев.       Мы пошли дальше. Внутри станции многолюдно: на первом уровне, на мостках сверху и у касс снизу – везде туда-сюда ходят люди. Очередь снаружи превратилась в сплошные потоки людей внутри, которые постоянно движутся с места на место. Но вот чемоданов, сумок или саквояжей рядом с людьми немного. Мы осторожно пробрались сквозь эту толпу, стараясь никого не задевать. Было непросто – публика на вокзале почти целиком уткнулась в экраны девайсов, что-то сосредоточенно читая. – Миша, – я обернулся к ней. – Мне нужно зарядить телефон! Казама держит в руке мобильник, на экране горит изображение перечёркнутой батарейки. – Сначала нужно купить тебе билет до Осаки, пойдём, – но она меня не услышала. Коротышка уже прёт куда-то вглубь станции. Чертыхаясь сквозь зубы, я побежал за ней, но пробираться сквозь толпу японцев оказалось той ещё задачкой – они не видят меня в упор. Только когда очередной дуралей в офисном прикиде врезался лицом мне в плечо и вскрикнул от удивления, народ вокруг заметил меня. О, реакция просто супер – теперь вокруг стало достаточно свободного пространства. Люди расступаются передо мной, образуя кольцо. Взгляды и эмоции на лицах далеки от приязненных, скорее, я вновь сильно напугал окружающих. Я нашёл Казаму возле скамеек у стены. Она роется в рюкзаке, присев на корточки возле кадки с пальмой. – И какого чёрта ты делаешь? – спросил я её, подойдя вплотную. Она только отмахнулась рукой и, достав зярядку, воткнула её в розетку у кадки. – Слышь, я не буду терпеть твои закидоны слишком долго. – Что ты там не будешь терпеть?! – она не поняла слово, зато поняла суть. Коротышка встала напротив меня и угрожающе показала мне кулак. Да-да, отлично, зли меня больше, ещё раз напомни, что ты размазала меня по рингу… Твою мать! Обстановка накаляется. Через полминуты такой игры в гляделки она точно попытается меня ударить. Я осторожно переместил руки вниз. Со стороны может казаться, что я опускаю их, призывая к миру, сдаваясь. Но, на самом деле, я только спустя секунду понял, что неосознанно тяну ладонь к кобуре с пистолетом. Я резко, даже слишком резко раздвинул руки в стороны и показал Казаме пустые ладони. Нельзя стрелять. Выстрел спровоцирует панику, из которой я не выберусь. Да и просто стрелять не хочется – девушка не заслужила этого, а я просто не хочу проигрывать очередной бой. Как я проиграл уже дважды – в Иидзуке и здесь, в неизвестном ангаре. И я не буду вновь валяться без сознания! Я не буду! А, к чёрту! Я обманываю себя. Толпа точно меня разорвёт, я это видел в Джафре, когда деревенские сунниты с палками и камнями набросились на солдат-шиитов из «Хезболлы», посмевших зайти в их мечеть. Здесь все – японцы, а я – черт знает кто для них, да ещё с оружием и в форме. Так что к чёрту пистолет, попытаемся… попытаемся решить дело правильно.       Понять бы ещё, какая шиза заставила меня потянуть руки к оружию, когда напротив стоит несовершеннолетняя сопливая девчонка… – Сколько тебе нужно времени, чтобы позвонить? – я демонстративно посмотрел на часы на запястье. – Пару минут, – Казама с подозрением посмотрела на меня, но больше ничего не сказала. Она включила телефон и начала набирать номер, но тут же повернула голову куда-то в сторону. В размеренный гул станции добавился новый звук – истерические женские крики и гортанный юношеский гогот. Ноги сами понесли меня вперёд, но я сильно удивился, когда увидел обогнавшую меня Казаму. Еще в прыжке она ударила какого-то парня ногой в лопатку. Что было дальше – словами описать можно едва ли: Коротышка в пять секунд раздала пиздюлей группке подростков с какими-то дебильными причёсками, причём я даже не заметил, как именно она это сделала. Так что, к тому моменту как я подошёл к Казаме, подростки уже валялись у её ног, о чём-то слёзно причитая. Ага, значит, это ей я обещал безопасность? Да, именно так. *** – Спасибо тебе, уважаемая! – старенькая бабушка, у которой эта шпана пыталась отобрать билеты, попыталась поклониться мне, но я придержала бабулю за плечи и поклонилась сама: – Не за что, не за что! А куда вы едете, бабуля? – В Осаку, – на её морщинистом лице отобразилась печаль: – Очень тяжело теперь, без синкансэна – пять пересадок. А ещё сказали, что ждать придётся, пока поезда будут перемещаться по путям. – Так это же здорово! – я чуть не пустилась в пляс от радости.       Рэйджи оказался прав! Вот и он, подошёл сзади и с интересом на лице оглядел шпану, которая продолжала что-то причитать. – Что случилось? – спросил он. – Эти подонки пытались ограбить женщину! – Это-то я понял, – он встал рядом и улыбнулся старушке, которая было испугалась солдата. Улыбка получилась так себе, ненатуральной, но напряжение спало. – Ты чего такая радостная? – Здесь можно купить билет до Осаки! С пересадками, доеду не быстро, но доеду! – Слава Богу! – вот теперь он улыбнулся искренне. Рэйджи глубоко выдохнул, а потом сказал: – Отлично, моя работа здесь выполнена, я пошёл. Он развернулся и зашагал прочь. Я застыла от удивления. Так… просто? Эй, а деньги?! – Стой! – крикнула я, но солдат уже скрылся в толпе. Поверить не могу. Я даже протерла глаза, но дебильный солдат и правда растворился в толпе, оставив меня одну. Как будто действительно его работа на этом закончена и...       Какого чёрта он делает?! У него же нет денег, он же здесь… да он же здесь вообще никто! И мне он никто, действительно, «Слава Богу» Рэйджи ушёл! Наконец-то я свободна от его общества! Фух, ну наконец-то. Я больше никогда не увижу этой перекошенной рожи со злыми красными глазами, не услышу его жуткий ор! – Госпожа, простите нас! – один из подростков, с крашенными под блондина волосами, подполз ко мне ближе. Фу, мерзость! – Встаньте вы уже! Не унижайте себя больше, чем уже унизили. Зачем вы вообще попытались ограбить эту старушку, негодяи?! – Но ведь у неё есть билеты в Осаку, а нам они очень нужны! – шпана понемногу поднималась с колен. – А между собой вы как собирались поделить этот несчастный билет? – хмыкнула я. – Ну… – протянул самый здоровый из подростков, – мы решили трясти кого получится, чтобы собрать необходимое количество. Здесь скоро начнётся война, надо бежать отсюда! – Да кто сказал вам такую чушь?! – Вы разве не слышали о той бойне в Иидзуке? – вокруг меня начала собираться толпа. – Слышала… – к горлу подкатил комок, меня пробила дрожь. – С тобой всё хорошо, девочка? – я услышала это как сквозь стенку. Старушка подошла ко мне и дотронулась до плеча. Этот жест вернул меня в реальность. – Да-да, всё хорошо. Я не только слышала об этом, я видела это своими собственными глазами, – люди вокруг заметно напряглись и испугались. – И я уверена в том, что войны здесь не будет. Некому тут больше воевать. Так что можете не паниковать и идти покупать билеты, как все нормальные люди! – это я обратилась к шпане. – Нет, не получится, – блондин помотал головой. – Все билеты раскуплены, дальше Хиросимы нет мест ни в один поезд, – кивки и громкий шёпот окружающих подтверждали его правоту. – Ещё утром продали билеты на все поезда, которые местная администрация смогла собрать. Эта старая кошёлка купила самый послед… нгх! – я прервала его, ударив ладонью в нос. Но легче от этого не стало. Надежда вернуться домой опять пропала. Я поглядела на старушку. Та с сожалением вздыхает, но подарить мне билет явно не собирается. И что теперь делать?! Не буду же я (!) отнимать билеты у этой несчастной женщины? – Скажите, вы же Казама Аска, правда?! – один из подростков достал свой телефон и теперь снимал меня на камеру. – Нет, ты ошибся! – я закрыла объектив ладонью и двинулась на него вперёд. Его реакция была ожидаемой – парнишка выронил телефон и со всех ног побежал к выходу. Вместе с ним смылись и его подельники. Да уж, какая разница, даже если бы я согласилась? Они бы и так убежали. Репутация, блин! Так, и что мне теперь делать с его мобильником?       Ой, а куда это все расходятся с такими напуганными лицами? Вы чего? Чёрт, я не хочу уже второй день подряд чувствовать себя полной дурой! Но мои телодвижения распугали людей еще сильнее, блин. Зато хотя бы на телефон меня никто не пытался снимать. Кстати, о телефоне: мой уже должен был хоть немного зарядиться, надо позвонить папе и Наджике-сэнсей. Ей я позвоню первой. Я вернулась к кадке с пальмой и взяла в руки мобильник. Батарея зарядилась на десять процентов, уже хорошо. Соседнее с розеткой место освободилось, и я присела на металлическую лавочку. – Казама-кун, ты в порядке?! – вместо «алло» закричала мне в ухо учительница. – Да-да, Наджика-сэнсей, всё хорошо, я цела, у меня действительно всё в порядке! – Где ты? Что с тобой? Ты ранена?! Ты в больнице?! – учительница завалила меня вопросами, в её голосе явно слышна паника. Минуты три я потратила только на то, чтобы успокоить Наджику-сэнсей и заверить, что со мной и правда всё в порядке. Ещё минут пять я рассказывала, что произошло за вчерашний день, умолчав про машину и про то, каким образом мы… то есть я добыла деньги. – У вас-то всё в порядке, Наджика-сэнсей? Вы добрались до озера, всё хорошо? – Да, ребята сейчас на пляже. В нашем классе никто не пострадал, только помощника машиниста ранили, – фух, вот и хорошо. Не знаю, что бы со мной было, если бы кто-то из ребят… брр, даже думать не хочу! Хотя, конечно, мерзко говорить «хорошо», когда ранили человека, даже постороннего. – Я сейчас в полицейском участке. Здесь никто не может дать мне никакого ответа, это чудо, что ты позвонила! Ребята очень волнуются за тебя, мы все были очень напуганы. Как же стыдно. Вдвойне стыдно от того, что я поняла свою вину, только когда учительница рассказала мне о классе, о том, как ребята переживают за меня. – Наджика-сэнсей, простите меня, – к горлу опять подступил комок. – Я не должна была выходить из поезда, я очень виновата перед вами и ребятами. Простите меня, пожалуйста. – Да ты что! – голос учительницы звучал сочувственно. – Я сейчас же побегу, обрадую ребят! Это только моя вина, что я не уследила за всем. На тебя никто не держит зла, поверь мне. –…да, сэнсей. Спасибо вам, – я стёрла маленькую каплю, упавшую мне на колено. Действительно, хорошо, что всё хорошо. Именно так. Ой, точно, чуть не забыла: – Вы не звонили моему папе? Вместо ответа Наджика-сэнсей глубоко вздохнула. Немного помолчав, она всё же ответила: – Нет, Казама-кун. Прости, я ещё не решилась это сделать. Я… – Нет-нет, всё хорошо! Я сама ему сейчас же позвоню! – отлично, значит он ещё ничего не знает. – Со мной всё будет хорошо, я обещаю вам! – Ты поедешь домой? А как… то есть... ты поедешь на поезде? – спросила меня учительница. – Я… мм… я решаю этот вопрос. – Ещё раз прошу меня простить, что тебе пришлось пережить всё это, Казама-кун. Я недостойна называться учителем. Прости меня, – она отключилась. По голосу я поняла, что сэнсей заплакала. Чёрт, ну почему же я так дебильно поступила, чёрт… Некоторое время проведя в самокопании, я выдохнула и попыталась собраться с мыслями. Это было нелегко, но я позвонила и справилась. Теперь самое тяжёлое. Папин номер есть в пропущенных. Число «15» вызывает в моём воображении жуткие картины, которые я постаралась выкинуть из головы, как только раздались гудки: – Алло-алло? – папин голос лишён эмоций начисто. – Папа, это я, Аска! Всё хорошо, у меня всё в порядке! – Очень рад это слышать. Где ты сейчас находишься?       Нет, ты явно в бешенстве, папа… – В Китакюсю, на станции Кокура, я… – О, так ты уже едешь домой? – он перебил меня, в голосе появились явные нотки ярости. – Хорошо, ты правильно поступила. Надеюсь, теперь ты поняла, что такое война? Ты поняла, почему я хотел, чтобы ты никогда не узнала её ужасов?! – Но откуда ты… – неужели он опять будет на меня кричать?! – А кто упросил меня купить телевизор? – голос папы неожиданно стал чуть более тёплым. – Скажи мне, ты сама выбралась оттуда, или тебе кто-то помог? Я не сомневаюсь в тебе, только скажи мне правду, как есть, – нет, этого он не мог увидеть по телевизору. Не понимаю, откуда он мог это узнать, может, это случайность? Или он это просто как-то чувствует?! Не знаю, блин! Пришлось ему рассказать всё. Не как Наджике-сэнсей, а на самом деле – всё. Как я вышла из поезда по собственной глупости, как я вытащила Рэйджи из той воронки и три часа охраняла его невесть от кого. Как он украл машину, и как я избила его в клетке. Я рассказала всё, даже те моменты вчерашнего дня, которые заставили меня задрожать от ужаса осознания и осмысления, пока я рассказывала. Папа не перебивал, только направлял мой поток мыслей в нужное русло. Закончила я свой рассказ нынешней ситуацией – я сижу с кучей денег на руках, на станции, в которой не смогу купить билет домой. – А где тот солдат сейчас? – вместо итога спросил меня папа. – Ушёл куда-то, я не знаю. Зачем он тебе? – Я хотел бы сказать ему спасибо, дурочка моя маленькая, – папа засмеялся, похоже, он не будет на меня ругаться. – Как бы ты на него ни злилась, он достоин благодарности. – Но где я тебе сейчас его найду? Он ведь ушёл, даже не попрощавшись! – Ты сама сказала, что ему некуда идти. Солдат наверняка где-то рядом. Я очень прошу тебя – найди его и дай ему трубку. Так нужно, родная. Серьёзно?! Я ещё раз должна увидеть этого психопата? Ещё раз услышать его голос? Рэйджи достоин благодарности?! – Хорошо, папа, я позвоню тебе, когда найду его, – я отключилась. Да, достоин. Я ведь действительно не сказала ему «спасибо», ни разу. То есть вообще ни разу, даже за чёртов завтрак! Нехорошо, надо найти, сказать. Хотя бы ради папы. К чёрту это всё, не хочу больше думать, голова болит от такого количества мыслей – я просто буду делать! Я собрала вещи и пошла к выходу. Проходя мимо старушки с последним билетом до Осаки, я помахала ей рукой. Чего расстраиваться? Путь домой я обязательно найду! Ой, а что это я только что пнула? А, это же телефон того парнишки, который узнал меня. Почему его никто ещё не сдал в бюро находок? Вот блин, я всем должна заниматься?! Телефон я всё же подобрала: дорогая игрушка, но крепкая – от падения и моего пинка он даже не поцарапался. Ладно, потом отдам в бюро, надо поскорее выполнить папину просьбу. Ура, долго искать его не пришлось. Рэйджи сидит на ступеньках у входа на станцию. Он курит и о чём-то думает, подперев голову кулаком. Очередь на станцию, возле которой он сел, огибает солдата за два метра, образуя довольно ровную дугу. Но Рэйджи не обращает на это внимания, он смотрит куда-то вдаль, думая о своём. Так… а с чего мне начать разговор? Сказать ему «эй, ты!»? А вдруг он именно сейчас начнёт орать? Сунуть ему в руки телефон и отойти? Я не знаю, что он сделает с моим мобильником – вполне может бросить об землю или ещё как-нибудь сломать. – АПЧХИ!!! – внезапно выдал Рэйджи, решив за меня вопрос. *** Мои тяжкие думы о том, как спиздить пароход, или хотя бы катер и доплыть на нём до Владивостока, прервала Казама: – Благослови тебя Бог! – я обернулся: Лицо напряжено, в руке телефон. А, понял, она сказала мне «Будь здоров», на английском фиг поймёшь с первого раза. – Спасибо. Тебе ещё что-то от меня надо? Мои слова явно покоробили её, но Коротышка сдержалась: – Да, две вещи. Первое – я не сказала тебе «спасибо». Так вот, спасибо. Она резко поклонилась мне в пояс, чуть не коснувшись сигареты головой. Блин, всё равно пепел кончиками волос сбила, засранка. Ладно, что там ещё, за каким хером ты продолжаешь надоедать мне своим присутствием? – Второе, – она набрала номер и протянула мне мобильник, – с тобой хочет поговорить мой отец. Вот так, значит, да? То есть вариант «Я не хочу ни с кем разговаривать, иди нахуй!» ты не рассматривала?       Секунд пять-десять, пока шел дозвон, я размышлял, а не хлопнуть ли мне по руке Коротышки и не пойти бы своей дорогой, подальше от ее закидонов? Впрочем... по Казаме видно, каких усилий ей стоит сдерживать себя.       Ладно, так и быть, давай поговорим. – Здравствуйте, – сказал я, как только закончились гудки. – Здравствуйте, – ответили мне на русском. Не очень чистом, растягивая гласные и пропуская некоторые согласные, но я уже впечатлён, – меня зовут Казама Каташи. – Пр… кхм… Приятно познакомиться, – со второго раза я всё-таки заговорил на родном языке. – Меня зовут Михаил Ивлев, Вооружённые силы Российской Федерации. – Я очень благодарен вам за спасение моей дочери, уважаемый солдат. Я надеюсь, она не доставила вам сильных хлопот? – даже сквозь акцент я заметил иронию в его голосе. Я поднял взгляд на Коротышку. Она оторопело пялится на меня, силясь понять, о чём я говорю с её папочкой. Рассказала ведь всё, наверняка. Позорище ты, Ивлев. – Нет-нет, ничего, с чем бы я не справился. – Я прошу прощения за неё и за все её поступки, – хмыкнул мой собеседник. – Я также слышал, что у вас есть проблемы с возвращением домой. – Нет, у меня нет никаких проблем, спасибо за беспокойство. – Я имел в виду вас обоих – вас и мою дочь. Все билеты на поезда до Осаки были выкуплены ещё сегодня утром. А вы действительно не можете выбраться из Японии легально, – отец Коротышки говорил складно, но акцент портил речь довольно сильно. Он тоже не выговаривает букву «л», например. Но я понимал саму суть и «договаривал» за него нужные слова: – Я не хочу вас огорчать, но… В новостях нет ни слова про миротворческую операцию русской армии на острове Кюсю. БЛЯДЬ! Я так и знал! Я так и знал… Ну заебись, теперь меня официально можно считать «незаконным комбатантом», то бишь – вооружённым лицом, которое принимает участие в боевых действиях незаконно. Охуенный карьерный рост, Ивлев – полгода назад ты, сука, вовсю отстреливал таких же «вооружённых лиц» в сирийской пустыне, а теперь ты сам - мишень! Как будто ты не заметил этих дядечек-тётечек вокруг, наперебой набирающих нехитрый ментовской номер на своих телефонах? …заметил, конечно же… Так, стоп, это опять ты, который я?! Блядь, нет, вернись туда, откуда вылез! – Но могу вас также и обрадовать, – голос из трубки прервал мои паникёрские размышления, – в новостях про вашу армию нет вообще ничего. То есть сейчас все в Японии считают, что это была стычка «Мишима» и «G». – Это не сильно утешило, я всё равно остаюсь вне закона. Нет, мне точно показалось. Эта скотина изнутри меня ничего не говорила, она точно уснула и больше никогда не проснётся. Ладно, вернёмся к разговору с отцом Коротышки: – А я хочу предложить вам решение проблемы, – ответил он. – В Осаке есть генеральное консульство России. После начала гражданской войны сюда, из Токио, также переехало ваше посольство. – Не продолжайте, кажется я понял, о чём вы просите, и что предлагаете взамен… Консульство – это хорошая идея. Отличная идея! Помнится, моя рота как-то стояла в оцеплении возле нашего посольства в Дамаске, пока там шла череда терактов. Ребятки из военной полиции опаздывали, поэтому нас перебросили на усиление. Так мы и стояли полтора дня. Нам из консульского отдела тогда бутерброды с кофе носили, поэтому воспоминания о работниках этой службы у меня остались самые тёплые. Может, мне и в этот раз повезёт? Да ради этого я готов потерпеть Коротышку ещё хотя бы день! Или сколько там ехать до Осаки? Ладно, время дорого: – Мы немедленно выезжаем, я позвоню вам, когда мы будем возле Осаки, – я отключился и протянул телефон Коротышке. – Пошли, нам пора ехать. Я широким шагом пошёл вниз по ступенькам, но спустя три метра Казама схватила меня за локоть: – Куда ты спешишь?! Куда нам надо ехать теперь?! – К тебе домой, – я постарался ответить максимально точно, чтобы не тратить время на её размышления: – Твой отец сказал, что в Осаке мне помогут. Так что я еду в Осаку. Он что-то ещё говорил о том, чтобы тебя заодно довезти, но если ты будешь медлить с решением – я поеду один. Я блефовал, и она прекрасно это поняла: – Да? А как ты разберёшься с дорогой? Твой навигатор тебе не поможет, ты сам мне говорил, что он не показывает, где ты находишься, – спорное утверждение, я бы справился и по азимуту, но… Но моя хвалёная интуиция молчит всё утро. Я наконец-то понял, что тормозило меня. Ох, чёрт. Лучше бы я о нём и не вспоминал: где-то на задворках сознания я опять услышал противный смех, который, правда, тут же исчез. Никуда, значит, эта падла не ушла… – Эй, ты чего завис? – Казама помахала ладонью у меня перед лицом. – Сам же говоришь, что надо торопиться. Так что ты встал, пойдём уже! – она почти бегом пошла к машине, я поспешил за ней: – Ага, то есть ты не имеешь ничего против моей компании на это время? - надеждой на то, что она взбрыкнет и убежит от меня. – Вот ещё! – она обернулась: Коротышка чуть оттянула пальцем нижнее веко и показала мне язык. Это так японцы «фак» показывают? – Но я согласна потерпеть твою вонь, потому что очень хочу домой. Я демонстративно обнюхал себя и пожал плечами, хотя, конечно, порохом от меня несёт заметно. Ничего, по дороге выветрится. Опа, вот и знакомый звук: – Тогда побежали, потому что вой полицейской сирены мне не нравится. Вообще!