Дыши

      Вспышки стробоскопов слепили глаза: ему казалось, что танцующие в толпе, скорее, корчились в муках, нежели получали удовольствие. Ричи перемещался по залу, ощущая случайные касания потных полуобнажённых тел, вдыхая пары дешёвого алкоголя и резкой, вызывающей желание чихнуть, смеси из разнообразного парфюма. Дойдя до лестницы и оглянувшись назад, на весь этот Содом, он замер, а затем ощутил странное, но отчётливое желание уехать отсюда сейчас же.       В последнее время он чувствовал себя странно. Кажется, простудился, но всё никак не мог заболеть и потому спасался обыкновенными пастилками от горла и горячим чаем. Рафаэль постоянно пропадал на работе. Разумеется, Левински не был наивен, думая, что Раф просиживал штаны где-то в офисе с девяти до пяти. Он сильно сомневался, что деятельность мужчины как-то связана со среднестатистической, ведь бывало, что кто-то звонил ему даже ночью, когда они с Ричи проводили время вдвоем, и это выглядело странно: Раф уходил разговаривать на балкон, плотно прикрывая за собой дверь. Единственной гипотезой, оправдывающей плавающий график, была занятость в шоу-бизнесе, но секретность, с которой происходили переговоры, немного настораживала.       Танцующая толпа окончательно оттеснила парня к лестнице, и Ричи чуть не упал на ступеньки, пошатнувшись от чьего-то грузного тела. Ему захотелось пить, и он кивнул приятелю, указывая направление к столику рукой: из-за оглушительной музыки надрывать связки было бессмысленно.       Они подошли к остальным малознакомым ребятам, судя по всему, уже вмазавшимся чем-то. Вроде бы, они называли это льдом. Или метамфетамином, который курили, расплавляя кристаллы в специальной трубке при помощи зажигалки. Всей технологии Левински не знал: только пару раз становился случайным свидетелем подобного в туалете, но при его виде доходяги умудрялись проявлять не свойственную их расслабленности сноровку и исчезали в мгновение ока.       Ричи был уверен, что никогда не попробует эту дрянь, ведь она превращала людей в подобие овощей. Он искренне не понимал, как можно добровольно хотеть такого эффекта?       — Слыхал новости? Ларри ВИЧ-положительный! — эта фраза почему-то отпечаталась в мозгу, хотя, помимо неё он слышал ещё несколько разговоров в вип-зоне.       На втором этаже клуба было не так шумно, как внизу, поэтому парень замер возле столика, стараясь разобрать, кто говорит за соседним: их разделяла лишь небольшая перегородка.       — Нихуя, чувак, да ты гонишь…       — Он путался с тем типом, с которым летом встречался Рафаэль!       Левински нахмурился, услышав знакомое имя, а затем ощутил волну холода, моментально прошедшуюся по всему телу с головы до пят. Спина, несмотря на духоту в заведении, постепенно покрывалась липким потом.       — Он снимался у него какое-то время, но потом ушёл! — переговаривались двое.       Ричи не видел, кому принадлежали голоса, и с трудом удерживался на ногах. Изрядно поддатый приятель вешался на него, обнимая и уговаривая пойти в туалет, чтобы вмазаться. Левински недовольно оттолкнул парня на диван возле их столика и уселся следом. Чтобы как-то занять руки, он подхватил со стола бутылку минералки и напряженно прислушался.       — Раф всех так легко отпускает! Такой мужик, ах… — голос прозвучал мечтательно, словно на каком-то надрыве.       — Ага, а тут запал на этого хиляка, уже пару месяцев не ходит в клуб, ссылается на какие-то дела! — другой отвечал раздосадовано и манерно.       Ричи вспомнил двух геев, которые часто крутились вокруг Рафаэля, когда они приезжали в клуб, и едва не сплюнул на пол от злости. Вся эта кутерьма вокруг того, чем занимался его «бойфренд», изрядно напрягала. Хотелось ясности, но приходилось снова довольствоваться слухами.       — Его фильмы продаются за такие бабки! Это реальные бабки, чувак! Может он и своего заморыша задействует?       — Да ты гонишь, этот парнишка сейчас ходит сюда в одиночестве! Какой из него актёр? Да он его бросит!       — Смотрите не лезьте к нему сейчас! — третий голос, судя по тембру, принадлежал кому-то крупнее и трезвее. — Раф пасёт каждого, в том числе и вас! Все парни проходят медицинский осмотр, прежде, чем играть, и если ваш зассаный Ларри подхватил ВИЧ, то это всецело его вина!       — Он обязан подать в суд!       — Какой нахуй суд, ты знаешь, какие у Рафаэля связи?!       — А если у него тоже ВИЧ…       Левински закусил губу и стиснул пластиковую бутылку до хруста.       — Ричи, ты такой напряжённый… давай я сделаю тебе массаж…       Услышав это, парень раздражённо оттолкнул знакомого и попросил того завалить ебало. Ничего не соображающий приятель поднял руки, мямля о резкости, но Левински смерил его взглядом, и несчастный моментально заткнулся.       Резко стало душно. Гул, заполнявший помещение давил на барабанные перепонки, в лёгких не хватало кислорода для полноценного вдоха: больше не хотелось ни минуты находиться в этой преисподней. Ричи сорвал куртку со стула, рывком поднялся и направился в сторону выхода.       К тому моменту, как он дошёл до станции метро, надеясь проветриться, его всё же накрыло приступом паранойи.       Разумеется, он знал, что ВИЧ это не СПИД. Но заверения одного из говоривших, что все участники проходили обязательную медицинскую проверку перед съёмками, не утешали. Ричи трахался с Рафаэлем без использования презервативов вот уже месяц с завидной регулярностью. Если кто-то из его окружения оказался заражённым, то его собственный шанс стать обладателем вируса становился почти стопроцентным. Одновременно с этим шокирующим осознанием, до Левински дошло, что он спутался с человеком, который занимался созданием порнографии, а в клубе, хозяином которого он являлся, фактически свободно распространялись наркотики…       От всей разом увиденной картины, вдруг стало страшно. Мысль, которую он изо всех сил старался игнорировать, расцвела в сознании пышным цветком. А что если он и правда заразился ВИЧ?       Его будто накрыло ледяной волной, пальцы ног одеревенели, в висках застучало. Ричи ухватился за поручень, замерев над лестницей, ведущей в подземку, а затем передумал, развернувшись, и проголосовал посреди пустынной улицы.       Он совсем не знал куда ехать. Его словно оглушило чем-то тяжелым, телефон лежал в ладони бесполезным куском пластика и металла.       Таксист уставился на него с непониманием: Ричи сидел на заднем сиденье и молчал вот уже пару минут, как замороженный.       — Куда-то поедем, молодой человек? — он различил заметный индийский акцент: — На улице холодно, а бензин денег стоит!       В голове всплыло несколько вариантов, но парень отмел их один за другим: Рафаэль занят, к матери хотелось меньше всего, все знакомые остались в клубе, в котором сейчас было страшно находиться…       — Поезжайте в Центральный парк! — ни с того ни с сего попросил он.       Водитель кивнул, наконец, заводя мотор, и вырулил на проезжую часть.       Мысли в голове вязли, словно в клее, одна сменялась другой, но тут же расплывалась перед глазами. От жалости к себе он медленно перемещался к злости на весь окружающий мир и обратно. Ему нужно было что-то сделать… Он понимал, что с предположениями и гаданиями скорее довёл бы себя до нервного срыва.       Пальцы рук нервно дрожали. На улице было сыро, и в носу собрались сопли. Он постоянно шмыгал, раздражаясь, что не имеет при себе носового платка.       Пройдясь по тёмным аллеям и чудом не наткнувшись ни на пьяных гопников, ни на полицию, парень покружил вокруг пруда и вышел из парка, вернувшись на широкую, освещённую фонарями богатую улицу.       Он пошёл по тротуару, бездумно рассматривая вывески, слабо подсвеченные в столь поздний час, блуждая взглядом по рекламным объявлениям, переполненным мусорным бакам в переулках…       — Возьми себя в руки, — Левински услышал свой голос, севший от холода, едва слышный, как у призрака.       Ему надо было сделать что-то взрослое и обдуманное. Остановиться, прекратить бродить, как неприкаянный, и рассудить здраво.       На глаза очень вовремя попалась вывеска медицинского центра. Ричи подошёл ко входу и прочёл надпись, гласившую, что анализы здесь можно сдать анонимно, а при доплате за срочность — забрать результаты через несколько часов в тот же день. За стеклянными дверьми открывался вид на просторный холл, стойку администратора и декоративные растения в больших горшках.       По его спине забегали мурашки. Стоило хотя бы позвонить, чтобы записаться на приём… Это показалось правильным, в отличие от идеи завалиться без предупреждения; он очень боялся, ведь мысль о враче ни разу в жизни не посещала голову.       Успокаивая себя, парень смолил одну сигарету за другой, как паровоз. Охранник неожиданно выглянул из-за стойки и с подозрением глянув в его сторону. Левински вздрогнул, понимая, какое впечатление может производить, и быстро сошёл со ступеней вниз, чтобы не нервировать человека.       Вся дерьмовость ситуации осозналась заново, он опять почувствовал, будто его ударили чем-то тяжелым. В висках застучало, перед глазами поплыли круги.       Проблемы никуда не исчезали, он всего лишь умудрялся отсрочить неизбежное. Рафаэль был его спонсором, ведь работы Ричи так и не нашёл. Друзья из школы быстро забыли о его существовании, большинство уроков он пропускал, умело подделывая справки о больничном и подбивая пьяную мать нести всякую чушь родительскому комитету…       Виктория была для него отдушиной в некотором роде, но связываться с девушкой сейчас не имело смысла, они же расстались с его подачи… Да и что он мог бы сказать?!       От отчаяния перехватило в горле. Левински думал, что сможет со всем справиться, что у него хватит сил одному вытащить их с матерью из пропасти. Но теперь, после услышанного в клубе, он на секунду представил, что будет, если он действительно окажется заражён?       Что он сможет сделать за десяток лет, которые, вроде как, могут прожить ВИЧ-инфицированные люди? Ричи понятия не имел обо этом, но воображение, рисующее в голове картины одна другой страшнее, делало свое дело.       Стоя в ту ночь перед входом в клинику, он дрожал от страха, словно маленький ребёнок, которому приснился кошмар.       Ему хотелось оградить себя, замкнуться от всего остального мира. Ричи понимал, что ему будет легче, если яд, который он носит внутри, больше никого не отравит. Парень мечтал забыться, отключить часть мозга, отвечавшую за рациональное мышление, но ему уже ничего не помогало. Бесполезно слоняясь по городу изо дня в день и скрываясь от всех и вся, Левински делал только хуже.       Он вернулся домой часа в четыре. Упал на кровать звездой, с трудом стащил с себя уличные ботинки, скинул куртку, и оставшееся до утра время провалялся, терзаясь, словно в бреду. С горечью думалось, что когда-то стены родной комнаты казались спасением. Это было его место. Сюда можно было прийти, чтобы спрятаться, выплакать в подушку обиды, разбить костяшки о старую боксерскую грушу отца, или злобно покурить, сидя на подоконнике и проклиная весь остальной мир…       Но теперь эти стены давили, кровать казалась холодной, а гул водопроводных труб, доносящийся из-за стены, сводил с ума.       Писк будильника в комнате матери словно подбросил его в вертикальное положение. Опомнившись, Ричи запер дверь, на случай, если женщине приспичит зайти, затем распахнул окно настежь, уселся на подоконник, потер лицо руками и достал из кармана мобильный.       Он нашёл в себе силы, чтобы написать единственному, кто, как ему казалось, может послушать без лишних расспросов.       Ричи попросил Алана о встрече.       Он выскочил из дома, крикнув, что опаздывает в школу и хлопнув дверью так, что со стены в холле осыпалась часть штукатурки. Добежав до автобусной остановки, парень проголосовал, увидев такси, и, заикаясь, сообщил водителю адрес.       Левински трясся всем телом перед тем, как войти в здание. Ноги были ватными и подкашивались, как у пьяного: несколько шагов по лестнице превратились в настоящее испытание.       Казалось, все окружающие смотрят на него с осуждением. Левински не мог поднять головы, рассматривая плитку на полу и чужую обувь: его преследовало ощущение, что те немногие здесь, не считая медицинских работников, пришли лишь затем, чтобы посмеяться. Ему пришлось раздеться, оставить куртку с шапкой в гардеробе, а уже после следовать на третий этаж. Он заплутал в поисках лестницы, отчего-то испугавшись воспользоваться лифтом. Его мозги почти кипели: все усилия передавались организмом на успокоение нервов, Ричи старался вести себя уверенно, словно он пришёл в это место не впервые.       Оказавшись на третьем этаже, он столкнулся с приветливой женщиной-администратором, та сразу же проводила его к стойке. Какая-то другая немолодая дама, сидевшая за ней, что-то быстро нащелкала мышкой, озвучив стоимость анализов с учётом срочности. При этом она даже не оторвала взгляда от монитора. Ричи пересчитал наличность, пытаясь унять бешеный тремор всех конечностей, и прошёл в другую комнату по указанному направлению, чтобы оплатить чек.       Он томился в ожидании в узком коридоре перед кабинетом, где никого не было, и ловил себя на мысли, что молится неизвестно кому. Затем он с ужасом смотрел, как невозмутимая молодая медсестра забирает анализ. Все происходящее казалось сном…       После этого пришлось убивать время, сидя в фойе на диванчике и перечитывая разные бесполезные журналы. Ричи не мог сосредоточиться ни на одной из статей, он в каком-то ступоре перелистывал страницы, разглядывая картинки, и думал только о том, как выглядеть незаметным. Пару раз мучила жажда, и он со стыдом подходил к кулеру, чтобы налить себе воды. Женщина-администратор улыбалась ему, едва он поднимал взгляд, чтобы посмотреть на часы, висящие над стойкой. Стрелки еле ползли.       В медицинский центр приходили какие-то посетители. Левински регистрировал звук раздвижных дверей на выходе и вежливое приветствие, встречающее каждого из них. Смотреть, а уж тем более разглядывать вошедших он даже не смел. Ближе к времени встречи со Смитом, Ричи поднялся, на ходу проверяя, на месте ли пачка сигарет в кармане куртки.       Лишь когда он, наконец, увидел Алана, озирающегося по сторонам на ступеньках возле входа — его отпустило.       Стало легче, даже несмотря на то, что Левински не сообщил ему ни слова о цели и срочности их встречи. Одно присутствие Смита рядом, как раньше, придавало бешеную силу всем действиям. Ричи ощутил прилив бодрости и оптимизма.       Парень вдруг спросил его о какой-то конференции, и Левински даже не сразу нашёлся с ответом, забыв, что и кому врал по поводу своего отсутствия в школе. Ему стало нестерпимо стыдно за то, что он держал Алана в неведении, когда плёл какую-то чушь.       Они молча закурили возле медицинского центра.       — Что мы тут делаем? — Смит спросил это слишком неожиданно. Они пересеклись взглядами, и в груди у Ричи словно надорвалась натянутая до предела струна. Он понял, что не сможет соврать.       — Надо забрать результаты анализов, — затянувшись после сказанного, он, кажется, намеренно попытался забить глотку никотиновой горечью.       — Что за анализы?       — Мои.       Смит молчал, изучая Левински слишком пристально и внимательно. Тот понял, что у него предательски дрожат пальцы, когда он подносит сигарету к губам. Пришлось затягиваться украдкой, отворачиваясь. Наверное, от того он стал выглядеть ещё более странно.       — Ты чем-то болен? — Смит бил наверняка.       — Иди на хуй, надеюсь, что нет! — вдруг рявкнул Левински и осекся на полуслове. — Прости, Ал… Прости… Столько всего навалилось…       Они слишком хорошо умели распознавать оттенки эмоций друг друга и сейчас это было совсем не на руку. Ричи понял, что если его друг не сменит тему, он расплачется, словно девочка. Ему было тяжело, больно, ужасно захотелось обнять Алана, чтобы ощутить хоть чье-то тепло… Порыв был такой силы, что он уже всерьез раздумывал, а не послать ли всё к чертям и не сделать это прямо на пороге долбанного медицинского центра?       — Ты поэтому разошелся с Викторией? — Смит перевел тему, и Ричи показалось, будто его голову только что окунули в бочку с ледяной водой. — Она чем-то больна?       — Нет, чёрт возьми, братан, полегче! — он сделал две нервных затяжки подряд и дрожащей рукой затушил наполовину докуренную сигарету об урну. А затем сплюнул горькую никотиновую слюну и поморщился.       Алан молчал, словно выжидая что-то. И был чертовски прав, поступая таким образом, ведь Ричи действительно находился на грани. Он смотрел на лужи после мокрого снега, теребя пальцами молнию парки.       — Я не был на конференции, Алан, — вздохнув, наконец признался он.       — А где… — начал было Смит, но Ричи пришлось оборвать разговор.       — Нигде. Неважно, сейчас мне очень нужна твоя поддержка. Как раньше, помнишь? — он с мольбой заглянул ему в глаза.       И кажется, Смит действительно вспомнил, как это. Молча кивнув друг другу они, не мешкая, вошли в здание.       Весь путь до стойки администратора, Ричи ощущал тепло позади себя: беззвучное, надежное, уверенное в себе и готовое прийти на помощь. Наверное, он только сейчас понял, насколько сильно доверял этому человеку, и ему мгновенно стало стыдно за месяцы молчания, за столько грубых, не к месту сказанных фраз… Ричи захотел извиниться, на него накатила апатия, он уже почти верил в то, что заражен на самом деле. Какая к чёрту разница, молчать или нет, если жить останется совсем немного?       Он смутно помнил, как забрал конверт с результатами и то, как они оказались в кофейне на углу улицы.       — Эй, — Алан поставил рядом с ним стаканчик с напитком и взобрался на высокий стул. — Может, ты уже посмотришь, что там?       Ричи опомнился и покосился на конверт. Ответ находился так близко, но в то же самое время, так страшно близко, что Левински попросту боялся к нему притрагиваться. Смит подпер голову и уставился на него в ожидании, вертя в ладони бумажный стаканчик. Он определённо догадывался обо всём, но тактично молчал.       — Мы п-предохранялись, — вдруг едва слышно выдавил Ричи.       Смит наклонился ближе, собираясь что-то сказать, но Левински вдруг схватил конверт обеими руками и резким движением оторвал край, извлекая сложенный втрое лист бумаги. Развернув его дрожащими пальцами, он долго смотрел на содержимое. Алан заглядывал через плечо, и, вероятнее всего тоже видел, что там написано.       По спине пронёсся холод, глаза Левински панически бежали по строчкам: пол, возраст, дата взятия образца, какие-то стандартные медицинские термины.       — Отрицательный… — выдохнул парень, добравшись до заветного вердикта, а затем смял бумажку. Его руки дрожали, скрывать это уже не имело никакого смысла.       Алан глубоко вдохнул, выпрямляясь, потянулся к стаканчику с кофе и немного отпил.       Ричи вдруг рассмеялся каким-то хриплым, едва ли не лающим смехом. Затем стащил с головы шапку, которую забыл снять, смял ее в руке, как и листок с результатами анализов, и повернул голову, посмотрев на друга.       — Все в порядке, братан. Я в порядке… — он подался вперед и ткнулся лбом Смиту в плечо, замерев на мгновение.       — Рич, — начал было Алан.       — Не надо… не говори ничего, мне и так не к кому идти, — тихо пробормотал он, и Смит послушался, затихнув.       Его рука осторожно легла на спину и погладила Ричи едва ощутимо. Сердце словно вывернулось наизнанку в это мгновение. Облегчение от мысли, что всё в порядке на мгновение затмило яркое, ослепляющее, бесконечное чувство благодарности. Он позволил себе не двигаться еще минуту, чувствуя, что Смит не разрывает телесного контакта. Ладони быстро стали горячими, но Левински не осмелился обнять парня в ответ.       Они просидели в кофейне еще минут двадцать, молча допивая свой кофе… Ричи так и не начал говорить, рассеянно следя за тем, как по улице туда-сюда снуют люди. Был самый разгар рабочего дня, дождь за окном постепенно превратился в настоящий снег. Однако он падал хлопьями и, едва коснувшись асфальта, моментально таял, образовывая лужи.       Временное облегчение от мысли, что он здоров, радость от встречи с Аланом постепенно исчезали под осознанием, что ситуация ни черта не изменилась.       Смит ждал ответов, и Ричи чувствовал, что обязан их дать, но в памяти вдруг всплыл эпизод, когда он видел его с этим Хартманном, радостно смеющихся над чем-то возле дома…       Он вдруг подумал, знает ли Алан о том, что его новый приятель гей? Догадывается ли, что все его улыбки, эти знаки внимания и время, проведённое вместе, могут повлечь за собой интерес?       Алан ведь нравился этому немцу, Левински понял это едва ли не с первой минуты. Он не знал, откуда взялась эта проницательность и уверенность в собственной правоте. Ему было страшно произносить это даже в собственной голове. Он не верил, что Смит такой же… И сам не мог сказать, что спит с мужчиной почти в два раза старше себя.       — Ал, я бы хотел дать тебе один совет…       — С-совет, мне? — парень искоса посмотрел в его сторону.       — Насчёт твоего нового друга…       Алан настороженно кивнул.       — Я не могу называть тебе имен, чувак. Связан по рукам и ногам… но из-за того, что он новичок, его могут легко подставить.       — Кто… и зачем?       — Неважно. Просто если ты будешь рядом, то…       — Ричи! — Смит неожиданно выпрямился, откидываясь на спинку стула и повысил голос. — Ты говоришь загадками, чёрт тебя подери! Приводишь меня в такое место… разворачиваешь тут какие-то, блядь, результаты тестов, трясёшься, как осиновый лист и потом начинаешь советовать, с кем мне следует заводить знакомства?!       — Ал, полегче, — Левински вдруг послышались металлические нотки в собственном голосе. — Я предупреждаю тебя по старой дружбе. С тех пор, как мы играли в приставку у меня дома, многое изменилось.       Внутри медленно, но верно закипал гнев. В основном, обида, но Ричи боялся углубляться в это странное, очень сильное чувство, от которого сейчас буквально сводило скулы.       — С кем ты спутался, Рич? … — процедил Алан, поджав губы и сверля его взглядом.       Левински знал, что Смит всё понял. Он ощущал это в его мимике, в движении, в манере вести диалог, когда парень хотел добиться ответов.       — Я не могу тебе сказать, братан, — выплюнул Ричи. Взгляд Алана на мгновение загорелся и будто снова потух. — Просто… держись подальше от Хартманна. Он не нравится кое-каким ребятам из нашей школы. Мне известно, на что они способны, и я не хотел бы, чтобы ты попал под замес.       — Тебе известно?! — прошипел Смит. — Ещё скажи, что ты в курсе, кто чуть не проломил ему башку три недели назад?       Левински осторожно кивнул, ощущая, как в его груди что-то резко падает вниз. Словно он сейчас действительно провалится в Преисподнюю. Прямо на этом стуле с фирменным значком известной кофейни. Добро пожаловать тем, кто подставляет своих лучших друзей!       — Ты же мог сказать это раньше… — заметив это, Алан посмотрел куда-то перед собой. Кажется, развивать тему он больше не собирался, однако, всё же добавил: — Ты знаешь, что я сам решаю, с кем общаться, но ты, чёрт возьми мог предупредить, если знал!       Ричи отвернулся, жалея, что вообще начал этот разговор.       — Похоже, ты не собираешься прислушиваться к моим словам… — он слез со стула, чувствуя, что едва держится на ногах от усталости. — Спасибо за кофе, братан. Мне надо идти.       Его лицо горело, когда он выходил из душного помещения кафе на свежий воздух. Сердце стучало где-то в горле, Левински почти бежал до самого спуска в метро и уже на эскалаторе закусил кулак, чтобы не закричать от собственного жалкого вида. Равнодушие, с которым Алан произнес последние слова, ударило его сильнее, чем он ожидал.

***

      Алан стоял возле входа в кофейню и докуривал сигарету в полнейшей растерянности. Последние пару лет он знал Левински как счастливого и беззаботного парня. Как друга, с которым они пережили многое, единомышленника, который поддерживал его в трудные моменты. Но ни одна из проблем прошлого не вызывала у него такого странного, подсознательного страха, как то, что произошло сегодня.       На мгновение отбросив ошеломивший факт, что Левински знал о нападении на Эрика и сдержав злость, вызванную осознанием, что друг даже не предупредил их об опасности, Смит пытался понять, что именно его так напугало.       Они с Ричи знали друг друга лет с четырех. Постоянно проводили время вместе, тусовались в одной и той же компании вплоть до средней школы… Жили в одном районе до тех пор, пока бизнес его родителей не начал расти, и те не решили переехать.       В какой-то момент Левински пропал, и они незаметно отдалились. Кажется, он еще год отучился в старой школе, а затем неожиданно перевелся туда же, куда и Смит. Им было шестнадцать, и они начали общение заново, но… что-то изменилось тогда.       Да, все стало иначе именно в тот момент. Чета Левински разошлась, отец потерял работу, их семья оказалась в долгах…       Смит прикрыл глаза, вспоминая, как выглядели перила полуразрушенной лестницы в заброшенном доме, где они с Ричи решили спрятаться от холодного, пронизывающего до костей осеннего ветра. Это было их личное место, одно из немногих, о котором знали только они вдвоем. Именно сюда Ричи приходил, когда всё было плохо, и именно в тот день, как сейчас казалось Смиту, Левински и стал другим.       Алан слышал голос Ричи у себя в голове так, будто диалог повторялся наяву.       — Я просто… не знаю, как будет дальше, Ал… — тихо, сбиваясь, шептал он.       — Справимся, — отвечал Смит, стряхивая пепел с успевшей порядком истлеть сигареты. — И не с таким дерьмом справлялись.       — Думаешь, без отца нам будет лучше? — дрожащим голосом спрашивал Левински.       — Рич, ты подумай, сколько плохого он сделал твоей матери?       — Она-то так не считает, увы… — с грустью замечал он.       — Как сейчас дома? Я имею в виду… они совсем не живут вместе? И как ты?       — Знаешь, если честно… Меня не замечают. Они настолько поглощены собой и процессом раздела имущества, что я словно призрак… Прихожу в дом, где никто меня не ждет. Разогреваю в микроволновке готовую еду… Отец ночует в каком-то отеле, а мать часами проводит в разговорах со своим адвокатом. И я бы рад сделать хоть что-нибудь, я пытался, понимаешь?       — И что они?       — Задвинули меня в дальний угол. Сказали, чтобы я не отсвечивал!       Алан до сих пор помнил запах сырости и кошачьего ссанья, которым тянуло из подвала. В заброшку в одном из южных районов Бронкса кто только не приходил. В основном, в ночное время завсегдатаями были наркоманы или бомжи, но парни прогуливали школу днём, и им было совсем не страшно.       — Ну чего ты… — Алан чувствовал, как его захлестывает жалость. Он подсел ближе и приобнял Ричи рукой. — Всё образуется. Мы уже почти взрослые, братан! Осталось всего два года доучиться! — сжимая Левински за плечо, он осторожно боднул его головой. — Эй, очнись, ну! Мы справимся!       — Уг-гу… Прости, пожалуйста, я… не могу так… — тот шмыгнул носом и уткнулся Смиту в плечо, чтобы спрятать заплаканные глаза.       — Ничего, Рич. Никто не узнает, я понимаю. — Алан выкинул недокуренную сигарету и обнял друга обеими руками.       — Понимаешь… ты всегда понимаешь, — Левински продолжал рыдать, прижимаясь к нему и мелко дрожа. — Проклятый город… ненавижу его. Ненавижу всех, кто здесь есть!!! — Он будто выплескивал из себя всё то, что накопилось с момента переезда в Нью-Йорк.       В тот день Алан увидел, как Ричи плачет. Впервые с тех пор, когда они были детьми, когда пустить слезу от разбитой коленки ещё не казалось проявлением слабости. Он выглядел таким несчастным… хрупким и уязвимым. Его можно было добить одним лишь словом…       Сказать по правде, Смит слабо представлял себе это состояние, но подходящее определение в его мозгу всё же отыскалось.       Это было похоже на отчаяние. Как и сегодня, Ричи был в отчаянии, и Алан это заметил.       — Молодой человек! Вы, кажется забыли! — официантка прервала поток воспоминаний, всплывая перед Смитом и протягивая тому красную шапку со значком небезызвестной спортивной марки Nike. Покосившись на голову парня, девушка стушевалась. — О, у вас уже есть своя…       — Это моего друга, спасибо. Я передам. — Смит вежливо кивнул, забирая забытую вещь, и зашагал в сторону метро, продолжая размышлять.       Класса с десятого Ричи почти не изменился: он по-прежнему был заводилой, знающим всех и каждого, улыбчивым, легко смеющимся, встревающим во все школьные мероприятия… Но в какой-то момент Алан осознал, что его друг делает это сверх всякой меры. Они уже не могли просто слоняться по подворотням без дела. Ричи нужно было встречаться с людьми, он взял на себя много школьной общественной работы… Смит все чаще оставался сам по себе и постепенно привыкал к одиночеству. Частично он отдавал свободное время баскетболу, частично книгам и компьютерным играм.       Однажды мама разгребала какое-то барахло в кладовке и нашла там старые семейные фотоальбомы. Она спросила о Левински, а парень даже не нашелся с ответом.       В наушниках очень вовремя заиграла знакомая философская песня о том, что мы все рано или поздно падаем вниз. Встряхнувшись, Алан попытался воодушевиться: сегодня он, по крайней мере помог старому другу и неважно, как они так разошлись.       Им было сложно найти общий язык, потому что они, незаметно для обоих, стали взрослеть по-разному, ну с кем не бывает? Парень успокаивал себя, что при новой встрече в школе он будет улыбаться Ричи как раньше. Это место всегда являлось нейтральной территорией, там он с легкостью забывал все обиды.       Смит поднял голову, оглядывая пассажиров подземки и вдруг, совершенно неожиданно, вспомнил об Эрике.       Сегодня у них в расписании должен был быть общий английский, а ещё обещали выдать результаты контрольной по математике, которых так ждали родители… Алан соврал, что обязательно принесёт тест домой, но ехать в школу сейчас было уже поздно. Вдруг стало еще более паршиво от осознания того, что он обманул своих близких.       В кармане куртки завибрировал мобильный.       «Я сказал м-ру Локерсону, что ты приболел. Все нормально?»       К горлу подкатил ком, и Смит почувствовал, как в нём закипает гнев.       Он снова подумал о случившемся между ним и Ричи и о том, сколько вопросов хотел бы задать, но отчего-то не стал. Разумеется, поэтому в конечном счете он выглядел идиотом! Наивным идиотом в неведении, который помог, всего лишь из-за смутного предчувствия, что его друг боится чего-то до дрожи в коленках! Невзирая на секретность, Смит подал Левински руку, наплевав на свою семью, которой соврал, прогуляв школу, и на Эрика, который оказался в неведении…       А как только Ричи удостоверился, что его жизни ничего не грозит, Алан стал не нужен и сразу же очутился за бортом! Нет, стоп, не сразу… после предупреждения, что ему не стоит общаться с Хартманном, потому что, блядь, какие-то дружки Левински хотели его избить!       Неужели такова цена их старой дружбе? Отсутствие прежнего доверия, недомолвки, разговоры намёками…       На часах была половина второго. До окончания занятий оставалось еще полтора часа, и Смит вспомнил, что так и не ответил Хартманну на сообщение. Надо было поблагодарить, что парень подумал о нём, когда м-р Локерсон проводил перекличку.       Войдя в квартиру, Смит устало облокотился на дверь и обратил внимание, что на тумбочке возле вешалок лежала оставленная матерью записка.       «Совсем забыла… Позвони, как вернешься из школы. Мы поедем к тете Милли в больницу».       Алан машинально вытащил из кармана телефон и, не мешкая, набрал её номер.       — Солнышко, — мамин голос звучал встревоженно. — Кажется, ты сегодня дома за старшего. Мы с папой останемся в больнице на время операции, а потом нужно будет вернуться к Милли домой, чтобы посидеть с детьми. Её кузина не сможет быть там с малышами всю ночь, ты же знаешь, они такие хорошенькие, милые крохи… Я так нервничаю, чтобы операция прошла без осложнений…       Смит с трудом припоминал обстоятельства их последней поездки к родственникам. Кажется, там было что-то такое о заболевании? Ему стало стыдно: в жизни семьи он играл едва ли не самую последнюю роль. В последнее время он почти не интересовался тем, что происходило, находя себе оправдание то в учёбе, то в тренировках.       — Да, мам, — парень отвечал, словно робот. — Хорошо, я поем. Всё будет в порядке, не волнуйся. Тест? — он вздрогнул, понимая, что не был и вряд ли появится в школе сегодня. Одновременно с этим накатил страх, он вспомнил о другом тесте, который видел утром. — Результаты будут только завтра. Да, и я целую. Позвоню вечером, хорошо.       Как был в куртке, Смит сполз по двери на пол и просидел так ещё какое-то время.       На душе было очень погано. Есть не хотелось, хотя последней пищей был бутерброд, проглоченный в семь утра.       Он вдруг понял, что давно потерял Левински как друга, но только сейчас почувствовал, что это действительно так. Возможно, где-то в глубине души он надеялся, что всё произошло потому, что они перестали общаться в одной компании. Но, увидев парня сегодня, Алан будто нутром ощутил, что Ричи зашел слишком далеко.       Враньё о том, где он пропадал, эта его просьба держаться подальше от Хартманна, результаты теста на ВИЧ… Ричи был в дерьме по самые уши, и, черт возьми, Алану было хреново потому, что он совсем не знал, как помочь!       — Какого хера я вообще хотел ему помочь?! — спросил Смит у вешалки напротив входной двери.       Вспомнив, что так и не разделся, он с трудом поднялся на ноги и спешно скинул с себя куртку и шапку. Затем пригладил взъерошенные волосы, переобулся, ощущая, как на всё тело вдруг накатывает неимоверная усталость.       Думать о чем-либо не хотелось, но мысли изматывали, не спрашивая разрешения. Алан прошел к себе в комнату, с тоской глянул на стопку учебников на письменном столе, а затем рухнул на кровать и провалился в какое-то зыбкое подобие сна.       Он открыл глаза резко, испугавшись вибрации мобильного в кармане брюк. Показалось, что прошло всего несколько минут, однако за окнами уже стемнело. Алан испугался, подумав, что это мама, но с некоторым облегчением увидел на дисплее имя Эрика.       — Алло? — хриплым ото сна голосом ответил он.       — Привет! — голос Хартманна на контрасте с его собственным звучал бодро и весело.       — Ага… — пробурчал Смит, потирая глаза.       — С тобой всё нормально? Я сказал учителю, что ты заболел…       — И правильно, я действительно неважно себя чувствую, — Алан потянулся на кровати, уставившись на мелкую трещинку в потолке, заметную в отблеске уличного фонаря. Свет включать не хотелось.       — Что-то случилось? — настороженно спросил Эрик.       — Я жив-здоров, просто…       Вдруг накатило жуткое, почти звериное чувство одиночества. В квартире было невыносимо тихо, Алан слышал, как в ванной капает плохо закрученный водопроводный кран. На долю секунды он подумал, что кроме Эрика и человека, которого он считал своим лучшим другом — в его жизни никогда не было кого-то… достойного внимания. Словно все свои семнадцать лет от промотался в случайных компаниях, так и не найдя того, с кем смог бы поделиться тем, что гнетёт.       Тишина давила, но Хартманн, как назло, молчал и вежливо ждал продолжения начатой фразы.       — Слушай… — Смит немного смутился. — Ты не мог бы зайти и…       — Принести домашнее задание? — парень тихо усмехнулся в трубку.       — И остаться.       — В смысле?       — Я дома один. Родители в больнице у маминой сестры, — Алан не верил в то, что говорит, но в данную секунду это казалось самым логичным вариантом из всех, что лезли на ум.       Он до одури испугался, что будет в одиночестве целую ночь. И это был не страх из ряда тех, что преследуют насмотревшихся всякого хоррора. Смит хотел провести время с живым существом. Хотел поговорить, о чем-то нейтральном, услышать смех, отвлечься… К его собственному удивлению, Хартманн подходил на эту роль лучше всего.       — Сейчас, только соберу вещи, — в голосе Эрика не было слышно ни капли удивления, и Смит чувствовал, что сейчас искренне благодарен за это.       Они попрощались, и Алан сразу же заглянул в ванную, чтобы привести себя в относительный порядок. Вид разбитого ублюдка, смотревшего из отражения зеркала, угнетал. Потом он прибрался в комнате, стараясь отогнать от себя невеселые мысли.       Эрик приехал чуть меньше, чем через час. Алан даже успел перекусить холодным куском мяса, который мама планировала разогреть на ужин. Аппетита не было, но ему хотелось хоть как-то унять ноющую боль в желудке.       — Видок у тебя и правда не очень, — констатировал Хартманн, стаскивая ботинки и протягивая Алану рюкзак с вещами.       — Как твои родители? — вдруг поинтересовался тот.       — Ты имеешь в виду, сказал ли я им, к кому иду с ночевкой?       — Угу… — Смит побрел в гостиную и бросил рюкзак на диван.       — Они знают, что я у тебя. А разве здесь должна быть какая-нибудь тайна? — Эрик босиком прошел к дивану и стал рыться в рюкзаке, извлекая какие-то тетрадки. — Это по математике… Я зашел за твоим тестом, — он протянул Смиту листки бумаги, скрепленные степлером.       — Спасибо… — Алан не смог скрыть ноток удивления в голосе. Они учились у разных преподавателей, и Хартманн помнил о том, что Смит не забрал результаты?       — Я подумал, что тебе попадет от предков, если ты ничего им не предоставишь, — словно читая его мысли заметил Эрик, посмотрев парню в глаза. Затем он резко нахмурился. — Ал, ты чего такой кислый?       Смит со вздохом опустился в кресло напротив, отмечая про себя, что да, он кислый. И да, ему хотелось выговориться. Но он даже не знал, с чего начать, а поступок Хартманна и результаты теста, которые лежали на коленях, окончательно выбили из колеи!       — Давай ты просто начнешь говорить? — предложил Эрик, раскрывая черную папку с белыми листками бумаги внутри. — А я пока… начну рисовать, идет? — он по-доброму улыбнулся.       — О чем рассказывать? — Алан уставился в потолок, тем не менее, внутренне напрягаясь. Он не ожидал, что Хартманн осуществит задуманное с рисованием прямо сейчас и не был готов позировать.       — Не знаю… — Эрик забрался на диван, подтянув ноги под себя, и принялся водить карандашом по бумаге. — Например, как прошел твой день?       — Херово… — констатировал парень.       — Ну что ж… значит у меня выйдет очень херовый портрет! — Хартманн усмехнулся и, вдруг, совсем не глядя на Смита, принялся увлеченно вырисовывать что-то.       — Нет, я не прав, день был… скорее разочаровывающим.       Алан, сам того не замечая, начал рассказывать. О Ричи, об их совместном детстве и о том, как началась их дружба.       — Они называли его ссыкарик…       — В смысле… он писал в постель? — Эрик отвлекся от рисования и поймал взгляд Алана.       — Нет, он просто чуть не выпил мочи… — Смит размял затёкшую от однообразной позы шею. — Это было уже перед школой. Мы общались, потому что дружили наши родители, но я как-то его не выделял. Ричи вообще был таким худым и маленьким… Представляешь, кудрявые, чуть отросшие волосы, большие синие глаза с длинными ресницами, хрупкое телосложение…       — Прямо ангелочек, — Хартманн подавил смешок, снова нацелив внимание на бумагу.       — Какие-то ребята из нашей дворовой компании принялись его задирать. Он защищался, но драться в открытую все боялись. Мы жили на широкой улице: из окон всё видно, соседи друг друга знали. И поэтому они придумали розыгрыш с яблочным соком…       — Чёрт, надеюсь это не то, о чем я думаю? — Эрик страдальчески поморщился.       — Именно. Нассали в бутылку из-под сока. Она была прозрачной, без этикетки и с чем-то желтым внутри, почти незаметно. Хотели предложить, чтобы он это выпил… — Алан едва заметно улыбнулся. — Я не выдержал, когда он подносил горлышко к губам. Не знаю, что это было. Жалость или обостренное чувство справедливости? Мы и раньше издевались над какими-то несчастными заморышами, но Ричи я знал лично.       — И что ты сделал?       — Вырвал бутылку у него из рук и вылил другому чуваку прямо на голову.       Эрик откинул голову назад, заливаясь искренним звонким смехом.       — Да, потом я схватил Левински и дал с ним дёру в небольшой парк поблизости.       — Какое интересное начало дружбы, — потерев глаза, Хартманн отложил бумагу и карандаш в сторону.       — Нет, не начало, тогда мы едва не подрались. Ричи всерьез думал, что я принимал во всем участие и поздно решил раскаяться…       — А что было потом? — с любопытством поинтересовался Эрик. — Вы стали лучшими друзьями?       — Эм… ну да, — Алан с грустью улыбнулся.       — Что-то не так? — Эрик оказался на удивление проницательным.       — Сегодня я оказался недостоин доверия…       — Поссорились? — Хартманн задумчиво посмотрел на портрет и перевел взгляд на Смита.       — Ну… мы стали смотреть на проблемы немного по-разному, — уклончиво ответил Алан.       Рассказывать о посещении медицинского центра этим утром парень не планировал и потому постарался мягко перевести тему в другое русло.       Они просидели в гостиной еще пару часов. Потом Эрик предложил прерваться и вытащил из рюкзака пару бутылок колы. Клятвенно заверив, что не ссал в них, он протянул Алану одну, а затем неожиданно начал рассказывать, как познакомился со Штефаном.       — Вебер перевелся к нам перед началом летних каникул, в восьмом классе. И знаешь, я как-то сразу понял, что частная школа, в которой я тогда учился и жил, проводя почти всё свободное время, была не самым подходящим местом для этого парня.       — Он выглядел как-то странно? — Алан повертел бутылку в руках, нервно теребя этикетку. Его очень интересовала недосказанность, которая сквозила в словах Эрика, но спрашивать, что произошло напрямую парень боялся.       — Ну… Я сразу обратил внимание на его отчужденность от остальных. На странную манеру ходить и большие карие глаза, которые выделялись на бледном лице. У него были густые, темно-каштановые волосы, подстриженные под какую-то модную тогда прическу… — Эрик посмотрел за окно, и его взгляд словно расфокусировался. — Его челка спадала на лоб, сливаясь с бровями, Штефан всегда смотрел на окружающих из-под неё, будто прятался. Я вообще видел его крайне редко, а спустя пару месяцев и вовсе забыл о его существовании. До тех пор, пока неожиданно не встретил в дверях школьного туалета. Он тогда прошел мимо меня так стремительно, задев плечом, что стало больно. И я уже хотел было возмутиться, но заметил его раздосадованное выражение лица, поджатые губы и чуть покрасневшую кожу вокруг глаз. И тогда я подумал, что он вероятно плакал… А потом, выглянув за ним в коридор, обратил внимание, что он чуть прихрамывал на правую ногу.       — Тебе стало его жалко? — осторожно поинтересовался Алан.       — Не знаю, — задумчиво ответил Эрик. — Наверное… поначалу. Я вспомнил об этом, когда ты описал Ричи. Штефан тоже выглядел слабым, но я убедился, что это не так… А точнее…       Вдруг пискнул мобильный, Хартманн потянулся за ним к журнальному столику и отвлекся, набирая кому-то сообщение. Алан отпил колы, понимая, что тема закрылась, так и не начавшись.       После этого разговор возобновился, но Эрик уже спросил о Левински. И Смит продолжил рассказывать об их совместных проделках, о Дне всех святых, на который они вырядились в Дракулу и Франкенштейна и оказались единственными, кто пришел в школу в костюмах…       Иногда он смеялся, ловя себя на мысли, что делал это только после того, как видел улыбку Эрика в ответ.       С ним было легко. Ему до ужаса нравилось смешить Эрика: в какой-то момент парень выглядел настолько увлеченным процессом рисования, что Алан даже швырнул в него диванной подушкой и попал точно в голову. Он не знал, что толкнуло его на эти действия, но обиженный и удивлённый взгляд Эрика в ответ очень смутил. Смит поспешил извиниться, а Хартманн с улыбкой обозвал его засранцем.       А потом они снова сделали перерыв. Ложиться спать не хотелось, Алан сбегал покурить, предложив Эрику самому похозяйничать на кухне и сообразить чего-нибудь вкусное из того, что он там найдет.       Хартманн обнаружил какао и притащил в комнату банку с любимым печеньем Смита.       А когда он наконец, навел последние штрихи и повернул к Алану лист с его портретом, тот попросту не поверил своим глазам, и впервые заметил, как Хартманн покраснел от подобной реакции.       Он смотрел, виновато улыбаясь, и даже попытался отвернуться, когда Смит обратил внимание на его щеки. Воодушевленно вещая о природной одарённости, парень не заметил, как уселся на диван рядом, разглядывая рисунок, который Эрик держал в своих руках, объясняя какие-то очевидные недостатки.       Алан запоздало понял, что они сидели непоправимо близко друг к другу.       Его согнутая в колене нога фактически лежала поверх ноги Эрика, их плечи тесно соприкасались друг с другом. Он ощущал запах его тела, приятный гель для душа и немного туалетной воды, к которой уже успел привыкнуть.       Ему было так тепло и уютно, что он попросту не хотел отодвигаться, одновременно с этим понимая, что ему надо это сделать, иначе…       — А хотя к черту этот портрет, у тебя ведь завтра игра, Ал. Волнуешься?       Сердце вдруг застучало как бешеное. Смит понял, что не расслышал первую часть вопроса. Слова, которые произносил Хартманн, доносились до него как из-под толщи воды.       Слишком близко. Он был к нему слишком близко и не хотел уходить.

***

      Незаметно наступила глубокая ночь. Эрик лежал в комнате Алана на мягком матрасе, постеленном на полу, и смотрел в потолок, вслушиваясь в тихое сопение, доносящееся с кровати. Он без устали прокручивал в голове момент из вечера, когда Алан сел на диван. Пожалуй, в это мгновение они практически нарушили личные границы. Прикасались друг к другу ногами и плечами, он чувствовал запах, вибрации, распространяющиеся по телу от звуков голоса… Хартманн понял, что и с парнем тогда случилось что-то… На секунду, в которую оба смеялись, ощущая тепло друг друга, он представил то, чего не планировал. Это было спонтанное, но очень сильное желание бросить всё, потянуться вперед, коснуться таких манящих, ярких, на контрасте с белой кожей, губ…       Хартманн вздохнул и ожесточенно потёр лицо руками. Он не хотел выдумывать лишнего, ведь тогда Смит неожиданно резко ушел на кухню, забрав с собой всю грязную посуду, а потом они пытались прочитать заданную по литературе пьесу, делая это в лицах и распределив между собой список ролей. Выходило очень глупо, оба часто сбивались, ошибались с очередностью реплик, хотя и давились от хохота. От смеха Эрик умудрился даже сползти с дивана и продолжал диалог уже с пола… Смутная неловкость исчезла, не продлившись и нескольких секунд, и продолжение вечера в целом никак не тянуло на фантазии, которые захватили Хартманна на диване.       Он неожиданно предположил: не могла ли эта заминка случиться потому что Алану не понравился сделанный портрет? Но тут же отмел эту мысль, Смит ведь поблагодарил его вполне искренне!       Конечно же, он удивился! Но разумеется, ведь не каждый раз тебя рисует дома какой-то парень…       Да ещё и гей.       Да ещё и фантазирующий о поцелуях…       Морок сошел, ситуация казалась глупой. Эрик прекратил пялиться на люстру и уставился на книжный шкаф, встроенный в стену. В темноте можно было разглядеть только корешки многочисленных книг и очертания маленьких фигурок из компьютерных игр и фильмов. Комната Хартманна не шла ни в какое сравнение именно благодаря обилию этих уютных деталей. Разглядывать мелочи, которые свидетельствовали о этапах взросления, о достижениях и увлечениях хозяина, было очень интересно. Однако даже от этого рутинного занятия сна было ни в одном глазу.       — Эй, Ал… — тихо позвал парень. — Не спишь?       С кровати наверху послышалась тихая возня. Кажется, Смит повернулся. А затем и вовсе устроился на боку, так, чтобы видеть матрас, и Эрика, укрытого тонким шерстяным пледом.       — Не-а, — он подложил одну руку под голову, придвигая подушку к самому краю. — Не спится.       — Вот и мне… Все какая-то дрянь в голову лезет…       — Например? — Смит натянул одеяло почти до самого носа.       Рассказывать, о чем Эрик думал на самом деле, он, разумеется, не планировал, но как-то поддержать беседу хотелось. Парень вздохнул, хмурясь и подбирая слова.       — Слушай… — Алан нарушил тишину первым. — А сколько вы были вместе… ну… со Штефаном?       — Почти весь учебный год, — тут же ответил он. — А что?       — Ты прости, если я спрошу… — голос прозвучал едва слышно, словно Смит чего-то смущался. — Мне кажется, или ты что-то не договариваешь обо всем этом?       Хартманн прикрыл глаза и устало вздохнул. Ну конечно. Не только ему лезли в голову всякие мысли, темнота вообще располагала к откровенности.       — Да, есть такое, — честно признался Эрик. — Я говорил, что во всей этой истории не было ничего хорошего. Точнее… было, конечно, — спохватившись, добавил он, ощущая укол совести.       — Если хочешь, не рассказывай… — тихим, извиняющимся тоном добавил Смит.       — Ну почему же. Спрашивай, что тебе интересно.       — Как вы расстались? — Алан будто бы ждал, чтобы задать этот вопрос.       — Штефан покончил с собой.       В тишине, опустившейся на комнату после его слов, можно было различить только дыхание Эрика. Смит не издавал ни звука. Спустя секунд тридцать, наверное, переваривая полученную информацию, он медленно выдохнул.       — Как это случилось? — в голосе Алана вдруг прозвучала не слышанная доселе Эриком серьезность.       — У Штефана были… проблемы. Он рассказывал мне, что предпринимал попытки свести счеты с жизнью… Но я как-то не верил. Поначалу.       — Почему он это делал?       — Ну… Штефан рос в приёмной семье, в третьей по счёту. Как ты понял, у него были трудности с социализацией и не очень хорошие взаимоотношения с новыми опекунами. Может, они конечно и не были такими уж плохими, вот только ждали от него слишком многого. Я спрашивал, говорил ли он им, что встречается со мной? И само собой, Штефан боялся этой мысли, как огня…       Голос сорвался, Эрик сглотнул ком, вдруг вставший у него поперек горла. Это было тяжелее, чем он предполагал. Картины прошлого всё еще оставались яркими, а боль по-прежнему была реальной. Он говорил о том, что случилось только маме, но с тех пор прошло уже довольно много времени, и Алан оказался первым человеком, который должен был услышать историю заново. А он, как назло, молчал, ожидая, что Хартманн продолжит. Пришлось собраться с силами.       — Я лез в его душу, пытался внушить ему, что в мире есть много хорошего… Короче, я всегда был своего рода светилом. Штефан не возражал, а я привык к его угрюмости, но так радовался, если удавалось вызвать у него улыбку или смех… Мы во многом были похожи, просто он был спокойнее что ли… — заметив, что уходит от сути и Алану могут быть не интересны эти подробности, Эрик осёкся. — Это случилось перед Пасхальными каникулами. Я должен был уехать домой, а он оставался в общаге… Но всё переигралось в последнее мгновение: его предки обещали приехать, и я испугался, ведь Штефан боялся их до дрожи в коленках! Он не намеревался ехать домой на все праздники, а я не желал оставаться без него и не придумал ничего лучше, чем предложить провести вместе ночь. Мне очень хотелось всего и сразу, Ал… Я был таким слепым и жадным тогда…       — Но ты был рядом, — как-то глухо добавил Смит.       — Был, — согласился Эрик. — И, наверное, я оказался рядом слишком поздно. Некоторые мысли прорастают в мозгу, знаешь… Пускают корни. И потом от них сложно избавиться, даже близкие не всегда могут помочь.       — Что случилось в ту ночь?       Интерес Алана пробудил в Хартманне противоречивые чувства. С одной стороны, он боялся говорить об этом, потому что шрам, оставленный в его душе Штефаном всё еще болел. Но с другой… Эрик понимал, что готов поделиться.       Он ненадолго замолчал, вслушиваясь в тишину: Алан тихонько зашуршал одеялом. Одновременно с этим Хартманн почувствовал, что ему становится холодно и поплотнее закутался в плед.       — В ту ночь мы впервые переспали, — его голос дрогнул, произнося эту фразу, но парень быстро продолжил: — Наутро я заметил, что Штефану ещё хуже, и попытался разговорить и успокоить его, а в ответ услышал, что родители приехали раньше, и ему надо бежать… И я был вынужден отпустить его. Потом приехали уже за мной, а до этого момента он успел мне набрать и рассказал, что его мать с зелёным лицом прошипела, что Штефан находился неизвестно где с самого утра, его отец разочарован, а её жизнь кончена, и она сама виновата, что воспитала такого сына. Я снова пытался выразить какие-то слова поддержки. Штефан посмеялся и сказал, что идти ему больше некуда. Только выгулять собаку. Почему-то добавил, что хорошо быть собакой, ведь тебя любят просто так… Я попросил его перезвонить, когда он вернется.       Алан тихонько шмыгнул носом и как-то нервно завозился в постели.       — Перезвонил? — осторожно поинтересовался он.       Эрик блуждал по мебели отрешенным взглядом… Переживая всё заново, он думал: а было бы лучше, если бы он и вовсе не звал Штефана к себе в ту ночь?       Снова засасывало в пропасть переосмысления, место, из которого он с трудом выбрался, не без помощи мамы, которая очень долго говорила ему, что он ни в чем не виноват. И даже тогда тихий внутренний голос нашёптывал ему, что Эрик ничего вокруг себя не видел, делая, как он хотел и не задумываясь о чувствах других…       — Он не перезвонил. — Хартманн заставил себя продолжить. — Я боялся поехать к нему домой, чтобы не вывести его родителей еще больше, и почти не спал целую ночь. Только без конца набирал ему на мобильный…       Где-то под окнами вдруг залаяла чья-то собака. Кажется, Смит вздрогнул одновременно с ним.       — На следующий день я узнал, что Штефан выпил все таблетки, которые нашёл дома. И его не стало.       Звонкий лай оборвался неожиданно, вместе с этим свет от уличного фонаря слегка замерцал. Эрик ощутил холодок на пояснице, и мурашки, разбегающиеся по всему телу от странной, почти мистической атмосферы.       — Уже после этого я психанул и рассказал, что гей перед всем классом.       — И потом вы переехали? — тихо уточнил Смит.       — Да, — Эрик коротко пожал плечами. — Я даже проходил как подозреваемый по статье доведение до самоубийства. Приёмные родители Штефана вдруг отказались признаваться, что их сын был геем, и едва не обвинили меня в совращении. Отцу с трудом удалось замять дело, и, в общем-то, это стоило ему части карьеры…       — Эрик… — Алан осекся, словно не зная, что сказать.       — Вот такой я придурок… — Хартманн вздохнул и посмотрел на окно. — Не хочешь покурить?       — Ты? — чуть ошарашенно переспросил Смит.       — Нет, ты. Я выйду тоже. Мне хочется… подышать.       — Понимаю, — Алан сел, свесив ноги с кровати и нашарил ногами тапочки. Затем накинул на голое тело толстовку.       — Не замёрзнешь? — поинтересовался Эрик, вставая вслед за ним.       Смит глянул куда-то в угол окна: на внешней стороне оказался закреплен термометр.       — Там минус два, ничего страшного, — он поднял раму и вылез на пожарную лестницу.       Хартманн закутался в плед, покачав головой, но последовал за ним, с любопытством разглядывая открывшийся вид. Свет в окнах дома напротив не горел, зато ниже, судя по бликам, кто-то до сих пор смотрел телевизор. Они постояли какое-то время в молчании, Хартманн слышал, как Смит затягивается, но смотрел на него лишь украдкой. Свет фонаря озарял серьезное, сосредоточенное лицо.       — А как вы проводили время? — Алан нарушил молчание первым. — Ну до того… как…       — Просто гуляли, — легко ответил Эрик. — Делали вместе домашние задания. Дружили. — он улыбнулся, пытаясь сделать вид, что не дрожит. Холод забирался под плед, заставляя зубы не попадать друг на друга.       — Ты говорил, вы во многом были похожи?       — Я не мог без него быть. — Эрик подошёл к железным перилам балкона, вставая рядом со Смитом, и упёрся в них локтями. — Знаешь, как это? Невозможность обходиться без человека. Без редкой, а оттого настолько ценной улыбки. Без смеха, который звучит для твоих ушей, как музыка. Без философских разговоров об искусстве и одиночестве… Мы понимали друг друга на уровне мыслей, что порой пугало меня до дрожи. И вместе с тем так завораживало, что я был не в силах остановиться.       — Это… здорово. Ты встретил своего человека, — Алан глубоко затянулся, задержав дым в лёгких, а затем выдохнул облачко.       — Да, и не заметил, что с моим человеком что-то не так. — Хартманн посмотрел под ноги на железные прутья и просвет, через который было видно площадку нижнего этажа. — Один раз я увидел его родителей. Как-то приехал к нему домой и сразу ощутил неладное. Знаешь… Вот у тебя дома уютно. Твои предки разговорчивые и улыбчивые люди. А у Штефана было не так. Отец был вечно занят на работе, мама пропадала на частых дежурствах в больнице. Парень был предоставлен самому себе… То есть, в сравнении с предыдущими родителями, эти, конечно, не затеивали никаких конфликтов по поводу и без, однако и проявления каких-нибудь дружественных эмоций я от них не видел ни разу за то время, что был в гостях.       — Чувствовал себя не в своей тарелке? — поинтересовался Смит.       — Да, и тихо как-то… И в доме будто все вымерли.       — А сам Штефан?       — Делал вид, что все нормально, а что ему оставалось? — Эрик хмыкнул. — На мои осторожные расспросы сначала отнекивался, потом даже огрызался. А я игнорировал происходящее, упиваясь радостью от нашей схожести. Я был таким идиотом, Ал…       — Не идиотом, — парень вздохнул. — Не кори себя. Просто… так бывает. Сначала ты не ничего замечаешь… а когда становится слишком поздно, наконец-то начинаешь видеть, где был не прав. Те случаи, когда не вовремя задал вопрос, не спросил, когда требовалось, не отстоял свою точку зрения, когда был не согласен. Слово за слово… поступок за поступком.       — Я понимаю о чём ты… — Хартманн посмотрел куда-то поверх домов, на горизонт в отдалении. — Но разве моё личное счастье оправдывает слепоту по отношению к Штефану? Как будто только я находил радость в наших отношениях. Упивался этой радостью, как эгоист, ничего не замечая.       — Ты не виноват в том, что был счастливым, Эрик, — Смит покосился в его сторону. — Не у многих есть такой шанс. И когда он выпадает, люди не хотят его упускать, и это нормально. Ты делал всё, что мог, для вас обоих, ты же говорил, что утешал его, искал светлую сторону во всем происходящем, пытался помочь? Откуда тебе было знать, что те мысли, что пустили корни в его голове, засели там слишком глубоко и всё такое?       — Ну да, я понял, когда уже было слишком поздно… — мрачно заключил Хартманн.       — Ты не виноват, Эрик, — уверенно заметил Алан. — Ты хороший человек и вовсе не эгоист.       Хартманн не знал, что ответить. Он так много и долго думал обо всём случившемся, что мысли в его голове давным-давно смешались. Сейчас, в их небольшом диалоге, он впервые попробовал произнести часть из них вслух. И ему стало приятно, что Смит не видел в нём плохого. Наверное, где-то в глубине души он надеялся найти тому хоть какое-то подтверждение. Услышать, что он не такой ужасный человек, каким считал себя всё это время…       Алан затушил сигарету об перила и, неожиданно приблизившись, толкнул Хартманна в сторону чуть приподнятого окна.       — Давай в дом, холодно!       Эрик кивнул и полез через подоконник, на ходу отмечая, что холод сковывает его, делая движения угловатыми и неловкими.       — Бери плед и иди на мою кровать.       Хартманну показалось, что он ослышался. Он на всякий случай обернулся, глядя на то, как Смит, дрожа от холода, закрыл окно, подхватил с матраса своё пуховое одеяло и закутался в него с головой, пытаясь согреться.       — По полу гуляет сквозняк, я точно стану виновником твоей простуды! Давай, дуй сюда! Где запасное одеяло я без понятия и не собираюсь посреди ночи его искать! — Алан заговорил торопливо и будто смущаясь собственного предложения.       Эрик тихонько хмыкнул, понимая, отчего Смиту было так тяжело это сказать, однако быстро отошел от матраса на полу. Алан перевернулся на бок, отодвигаясь и освобождая ему место, а затем лег на самый краешек кровати. Хартманн улёгся на противоположный. Неловкость, порожденная их недавним откровенным разговором, мешала продолжить беседовать.       Нахождение в одной кровати этой неловкости только способствовало…       Алан приподнял край одеяла и на вытянутой руке протянул его парню. Хартманн молча перетащил часть на себя, укрываясь и ощущая, как согреваются закоченевшие от стояния на балконе ноги.       — Извини, что я это всё… — начал было Эрик.       — Всё хорошо, — оборвал его Смит. — И спасибо, что поделился.       — И ты… Знаешь… Вы с Ричи, ну… по крайней мере ещё не поздно попробовать поговорить. Если хочешь, разумеется.       Алан, кажется, не сразу врубился, о чем речь. А может, врубился, но не подал виду. Он хмыкнул что-то, закладывая руки за голову и замолчал.       Хартманну вдруг стало неловко. Темнота, тишина ночи, их близость и без того не давали покоя весь вечер. Мыслями он снова вернулся в момент, когда почувствовал странное, иррациональное желание коснуться Алана. То же ведь было и сейчас… Они говорили обо всем намного откровеннее, чем обычно, он чувствовал, что сегодняшний день стал совсем не таким, как другие в их привычном общении. Ему было спокойно рядом… и, наверное, просто хотелось близости. Не романтической, а обыкновенной, человеческой близости, когда тебя слышат и понимают.       Эрик не обратил внимание, как Смит закрыл глаза, а когда снова перевел взгляд на его лицо, вдруг различил тихое, ровное дыхание.       Алан уснул…       Какое-то странное, новое ощущение никак не давало покоя. Хартманн перевернулся на спину, осознавая, что тоже лежит на краю кровати, и его со Смитом разделяет сантиметров тридцать, если не больше. Он вздохнул и подвинулся ближе. В конце концов, чего ему опасаться?! Парень же спит.       Не рассчитав, Эрик случайно ткнулся в его руку собственным боком. Ненадолго замерев, он побоялся даже дышать, пока не понял, что Алан по-прежнему тихо сопит.       Проваливаясь в дрёму, Хартманн ощутил, как Смит начал ворочаться, и с удивлением понял, что тот делает это неспроста. Одеяла неожиданно оказалось больше, а тепло чужого тела словно обожгло, заставив замереть и крепко зажмуриться. Эрик улыбнулся против собственной воли, придвигаясь ещё немного ближе… И сползая чуть вниз. Это было настолько критическое расстояние, что Хартманн зажмурился, думая, что не уснёт до рассвета, балансируя где-то на грани новых, странных, но очень ярких чувств к человеку рядом. Однако, усталость оказалась сильнее.       Уже утром он выбрался из кровати, и, словно партизан, прокрался на кухню. Более-менее освоившись тут еще вчерашней ночью, Эрик без особого труда нашел чашки и разобрался с тем, как работает кофеварка.       Он чувствовал себя, как дома, и даже немного стыдился этих ощущений. Предметы в ванной, в гостиной, чашки и тарелки на кухне: Хартманн машинально регистрировал их принадлежность тому или иному члену семьи, предполагал привычки и предпочтения… Ему нравились выводы.       Посидев за столом в тишине ещё минут пять он расслышал, как за стенкой прозвучала оглушительная трель будильника. Улыбнувшись, он представил, как Смит вылезает из тёплой постели. Ворчит, наверное, вспоминая вчерашнее. Или нет?       — Сильно замёрз? — буднично поинтересовался он, когда Алан, наконец, вошёл в кухню и вдруг поймал его смущенную улыбку. В груди тут же отозвалось, словно между ребер растаял маленький теплый шарик.       — Нормально, — ответил Смит, замечая на столе ещё одну пустую чашку.       — Через двадцать минут приедет автобус. Я уже умылся. — Эрик покосился на экран мобильного.       — Блядь, забыл положить форму на игру! — Алан чуть не подавился и, резко подскочив со стула, исчез в коридоре.       Хартманн не сдержал смеха и встал вслед за ним, но держа курс к холодильнику. Найдя сыр, он сделал несколько бутербродов. Смит что-то сказал, проносясь мимо из ванной в сторону комнаты и обратно.       Так необычно было наблюдать за человеком в домашней обстановке! Алан выглядел иначе, чем Эрик привык его видеть. Сейчас он был неуверенным и сонным. Таким незащищенным и от этого милым?       Хартманн закусил губу, улыбаясь собственным мыслям.       — Алан, готовность десять минут или я съем твой горячий бутерброд с сыром! — он поставил хлеб в микроволновку на тридцать секунд.       Услышав сигнал и достав тарелку, Эрик вздрогнул, повернувшись и чуть не врезаясь в Смита, материализовавшегося позади. Парень выхватил у него горячий бутерброд, шипя и обжигая пальцы, а затем проглотил в три укуса.       — А ты, смотрю, продашься за еду? — Хартманн по-доброму рассмеялся.       — Спафыбо! — Алан ответил с набитым ртом, улыбнулся в ответ, а Эрик не мешкая протянул парню салфетку.