Странные события, произошедшие с миледи Винтер и Атосом

- Дорогой коллега, вы понимаете всю важность возложенного на нас дела, на которое сам Господь благословляет любого неравнодушного. И пусть мы служим разным церквям, но молитвы не останутся незамеченными, ибо направлены на благое дело. Закончив свою речь столь возвышенными словами, Арамис сделал ещё один глоток из большой расписной чашки, стоявшей на ореховом столике, и повернулся к отцу Евстафию, с предельным вниманием слушавшему все эти долгие полтора часа, но так ничего и не понявшему благо, что французского он не знал, а акцент говорившего был настолько силён, что разобрать что либо представлялось вполне достижимым для переводчика или служащего отеля, но совернно невозможным для бедного православного священника. Отец Евстафий был родом из Петербурга, в молодости - водолаз, впоследствии по состоянию здоровья вынужденный заняться другим делом, а именно - церковью, к которой подобно Арамису он всегда испытывал чувства самые светлые и чистые. Привёл его сюда Д"Артаньян, по счастливой случайности столкнувшийся с почтенным старцем в метро, неудачно упав во время тряски вагона, но быстро смекнув, какую выгоду можно выручить из этой нелепости против белокурой яойщицы, что поселилась в доме и грозилась свести с ума больше половины обитателей злосчастной квартиры. Пожалуй, единственное, что понял петербуржец из рассказа француза было постоянное упоминание о заблудшей душе ангельской женщины, увлёкшейся неким Ёем или Аоэм (вот чудное имечко для мужчины!), от которого её и надо спасать. Тем не менее, отец Евстафий оказался человеком добросердечным, порядочным, а потому никак не могущем отказать в помощи всякому нуждающемуся и заблудшему. Впрочем, Арамису было достаточно и этого. ****** Когда они тронулись в путь, день уже кончался. Тёмные тучи заволокли небо - явные предвестники скорой грозы, ветки колыхались под движением зловещего ветра... А учитывая, что ни один из попутчиков не взял с собой зонта, всё выглядело ещё более устрашающе и недобро. Евстафий чувствовал, будто ему предстоит сразиться с Сатаной. Де Эрбле быстро шагал вперёд. ****** Погода, для кого-то и впрямь неудачная, однако нисколько не отразилась на настроении миледи. Наоборот, запах дождя пьянил её. В нём чувствовалась мощь, ни на что непохожая сила - сила свободы, незаметная, но вечная власть - власть жизни. Гром уже надвигался, крошечные белые молнии - змейки, безумно красивые и смертельно опасные - такие, как и она сама - женщина-молния, женщина-львица, женщина-стихия. Тихо постучали в дверь... Покатились по крыше капли дождя - прозрачные холодные струи, но... отравленные. Отравленная атмосфера. Отравленный город. Тихий стук стал настойчивее и продолжительнее, пока наконец не сменился осторожным зовущим голосом. Анна прислушалась и дёрнула за ручку. Де Эрбле. Его появления стоило ждать давно - и странно, что он не появился здесь раньше - но даже графиня растерялась при виде второго своего гостя - низенького, но чрезвычайно крепкого старичка с крестом на груди - разумеется, лица духовного, но... - Ах, это вы, господин Арамис... - Рад видеть вас, сударыня. Позвольте представить вам моего друга, отца Евстафия, благородного и честного, который, надеюсь, заслужит ваше доброе отношение. - Добро пожаловать, сударь! - произнесла графиня таким приветливым голосом, что священник подумал, не ошиблись ли они, часом, дверью. Женщина сделала жест рукой, предлагая войти внутрь. Чай "по-английски" тихо остывал на столе - напиток, любимый немногими, но ничего более сносного в распоряжении бывшей шпионки не оказалось. Арамис бросил быстрый внимательный взгляд на "несчастную оступившуюся грешницу, чья некогда чистая душа погрязла в соблазнах, посланных Адом на погибель ей". Прелестные белокурые волосы смиренно собраны в аккуратный пучок, белое скромное платье почти достаёт до земли, небесно-голубые глаза словно источают спокойствие и радость... Святая, только и всего. - Здравствуй, дочь моя, - пробасил Евстафий, невольно любуясь этим сказочным виденьем - Веришь ли ты в Бога? - Верю ли я в Бога? Разве можно не верить в него? О да! Я верю! - Тогда ты, наверное, знаешь, что есть вещи, которые Господь запрещает своим детям? Ведь они могут привести к погибели души человеческой! - Конечно. Господь мудр и знает, что пойдёт, а что не пойдёт нам на благо. Отец Евстафий повеселел, щёки налились румянцем. Она верит! И, кажется, готова раскаяться... - Скажи, дочь моя, должна ли жена хранить верность мужу? - Должна. - А муж жене? - Должен. Арамис невольно закусил губу, кидая на гостя непонимающий взгляд. Да о чём, чёрт побери, говорит этот старик? - Скажите, любезная графиня, что вы думаете о мужеложстве? - прервал беседу голос де Эрбле. - Мужеложство - это грех, но... К чему вы клоните! Неужели Оливье... Если он виновен, то так и скажите! Я сильная женщина и справлюсь с любым испытанием! Потемнело перед глазами мушкетёрскими. Арамис почувствовал как ярость, смешанная с праведным негодованием, подступает к горлу, как уста силятся сказать всё, что только может подумать человек после подобных слов, но в последний момент сдержался. Схватившись рукой за спинку стула, мужчина проговорил: - Нет, граф чист перед Богом и не замешан в грехах, в которых вы его невольно обвинили. Я говорю о ваших нечестивых текстах, сударыня. Эти тексты... пронизаны грехом... Они... Де Эрбле оказался слишком благовоспитан, чтобы произносить подобные вещи, но густо покраснел, давая знать, что ничего хорошего продолжение не обещает. Глаза Анны блеснули. - Да, я виновна. Дьявол ослепил меня, но поверьте, ослепил на миг! Я сожгу, сожгу эти листы...Я должна исповедаться. - Исповедуйтесь, дочь моя. Вам станет легче. - Исповедаться... Но кому? Вам? Но я католичка! В комнате воцарилось напряжённая тишина. Евстафий молчал. Арамис тоже. По правде говоря, он никак не ожидал такого быстрого раскаяния, планируя богословскую беседу и рассуждения о нечестивности яоя. Напор двух церквей - вещь, против которой трудно долго противиться. Миледи и не противилась. - Я католичка и искренне верую!- продолжала она с воодушевлением - Я готова раскаяться, только вот кому? Если вы пришли как добрые гости, то здесь всегда рады гостям. Но если как обратители в православие, то моя вера крепка! Мушкетёр побледнел и, глядя на остолбеневшего священника, пролепетал: - Нет-нет, мы... не сомневались в вашей вере. Простите, дорогая графиня, за то оскорбление, что мы нанесли вам в порыве служения Господу... Гнев утих. Лицо, минуту назад серьёзное и пылающее возмущением, приняло ласковый вид, нежная улыбка заиграла на нём. - Я слишком вспыльчива, господа. Право, вы ведь не хотели сделать мне ничего плохого... Простите меня, прошу вас! Вы ни в чём не виновны. Белокурая красавица осторожно поправила выбившуюся из пучка прядь и принялась разливать чай. Ссора была улажена.