Проникновение

*** Миссис Холмс предоставила им на все время пребывания (пребывание — кажется, самый подходящий термин, подумал Джон) изысканную комнату. Джон был солдатом с двадцати лет и больше привык спать на рюкзаке на голой земле, чем на простынях египетского хлопка, но зато он воочию увидел, откуда такие замашки у его второй половины. На закате, когда лучи солнца били в окна, придавая сияние мебели и великолепному полотняному белью, и теперь, в темноте, при свете ламп, Джону казалось, что он очутился в сказке. Он видел на мили протянувшийся парк, фонари и чайные свечи вдоль дорожек, яркую подсветку фонтанов, деревья, изысканные в своей не ухоженности, цветы, кустарники. Парк напоминал волшебный сад, будто Джон находился в башне замка, а не на третьем этаже поместья Холмсов. Он гадал, каково было расти здесь, какими Шерлок и Майкрофт были детьми, очаровательными мальчиками, которым принадлежало все вокруг, в том числе бесконечная свобода делать все, что захочется. Гадал, что это за история с их отцом, почему Шерлок не хотел говорить о нем, почему замыкался в себе, если он слишком много упоминал о нем, когда в глазах миссис Холмс он видел гордость: в тех глазах, которые она подарила Шерлоку. Шерлок, наконец, приплелся в их комнату — ровно через тридцать пять минут — и в совершенно ужасном настроении, но Джон был по горло сыт тем, что служит единственным громоотводом, потому что он хорошая мишень, и не желал ни минуты спорить с Шерлоком о том, что логично, а что нет. Он просто сказал:  — Я пойду, в душ, а когда я вернусь, ты снова станешь тем человеком, которого я знал, а не тем смешным, надутым подростком, в которого превратился, когда твоя мать позвонила на Бейкер стрит. Он залез в ванну и включил воду на полную мощность, пока не почувствовал легкое головокружение, пока жар не начал пробирать до костей. Он не обратил внимания на звук открывшейся двери, шорох отодвигаемой в сторону занавески, но невозможно было не обратить внимания на Шерлока, который забрался в ванну на фигурных ножках и сел позади него. Огромные руки скользнули по рукам Джона; Джон напрягся, свирепо посмотрел на Шерлока сквозь льющуюся на глаза воду и отдернул голову, когда Холмс начал покрывать поцелуями его шею. — Чертов идиот, вот ты кто, — пробормотал он, закрывая глаза. — Не думай, что тебе все сошло с рук. Вел себя как дерьмо. Шерлок не ответил, прижавшись губами к плечу Джона. — И если бы я не понимал, — сказал Джон, рассеянно потирая мочалкой грудь. — Но я понимаю больше, чем ты думаешь. Семейные дела. Матери, братья, они могут перевернуть твою жизнь вверх дном и снова заставить почувствовать себя ребенком, и не в хорошем смысле этого слова. — Перестань разговаривать, — сказал Шерлок, и теперь Джон чувствовал, как что-то твердое и мокрое прижалось к его заду. Он закрыл глаза и отвернулся, потому что… Шерлок легким, как перышко, прикосновением большого пальца провел по его вялому члену и после долгой паузы спросил:  — Давно оно болит? — Шерлок. — После взрыва? Или раньше? — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Джон, хотя, конечно, он понимал, и Шерлок понимал, потому что тем же самым пальцем, которым он трогал его мягкий член, он прижался прямо к эпицентру сильнейшей боли в плече. Джон издал постыдный звук:  — Перестань. — Джон. — Перестань! — сказал Джон, отпрянул от него и зажал занавеску в кулаки.— Оставь меня в покое, оставь, оставь. Шерлок ждал, что его ударят, а потом неотвратимо, неудержимо снова потянулся к плечу Джона. Постоянная боль вызывала общее недомогание, за последние сутки два пальца у Джона периодически покалывало, и Шерлок безошибочно нашел источник боли — изуродованную, узловатую мышцу, которая горела огнем от легчайшего прикосновения. Джон попытался отдернуться, но Шерлок легко удержал его. — Тебе больно, — сухо констатировал Холмс. — Тебе не должно быть больно. Позволь мне помочь. — Шерлок… — Я знаю, это больно, — сказал Шерлок, беспощадно разминая мышцу до тех пор, пока Джон чуть не заплакал. Колени его подгибались, тело дрожало в волнах боли, которая казалась вечной, она простреливала в грудь, в шею, а потом смягчилась до терпимых мук облегчения, взорвавшихся, будто первый кусок шоколада на языке. Шерлок продолжал массаж, пока Джон снова не почувствовал себя нормально; устойчивая, непрерывная работа рук Холмса медленно расслабляла каждую мышцу в его теле, пока он не успокоился и не обмяк, прижавшись щекой к ключице Шерлока. Вода стекала по ним, и Шерлок облегчил боль, впервые за много, много месяцев она исчезла, почти сошла на нет, и Джон дышал спокойно и ровно. — Назвать тебя стоиком было бы комплиментом, — сказал Шерлок ему в волосы, обвив руки вокруг его талии. — Твое упрямство это что-то, мне просто придется с ним смириться, правда? — Да, — согласился Джон. *** Вечером Шерлок изобрел не меньше четырнадцати различных уловок, чтобы пропустить обед, но Джон не хотел ничего слышать. Он увещевал Шерлока одеться и «вылезти из раковины ради простого человеческого общения». Шерлок в ответ поинтересовался, сознательно ли Джон исключает себя из человеческой популяции, потому что гномы формально не люди. Уотсон одарил его убийственным взглядом, и это было еще самое оптимистичное начало вечера. Майкрофт прибыл ровно в шесть со своей женой. Шерлок заметил, что она сразу понравилась Джону, когда только улыбнулась ему своей широкой, искренней улыбкой. Конечно, Джон по той или иной причине находил большинство женщин привлекательными, они нравились ему на чисто эстетическом уровне; Шерлок несколько раз удивлялся, что, черт возьми, Джон на самом деле видит, когда смотрит на него, потому что в нем много чего есть, но он, конечно, ни разу не хорошенький. — Шерлок! — воскликнула Махдави, наклоняясь, чтобы крепко поцеловать его в щеку. — Майкрофт столько рассказывал о Джоне, как я рада, что мы, наконец, познакомились. Улыбка Джона стала еще шире, когда он заметил откровенное смущение Шерлока.  — Джон, доктор Махдави Холмс. Доктор Холмс, доктор Джон Уотсон. Махдави поцеловала и Джона, только он принял это с гораздо большей благодарностью. Когда все уселись, она начала расспрашивать: где он учился, в какой области медицины специализируется, имеет ли представление о педиатрии, в которой она известна. Шерлок выругался, когда в какой-то момент беседа переключилась на обсуждение ее любимого бренда дорожных сумок. Если присутствие Джона освободит его от подобных разговоров, тогда он нашел спасение. — Шерлок, — протянула мать, и он осознал, что искромсал свою булочку на миллион кусочков. У Майкрофта была снисходительная мина, его жена нацепила традиционное безразличное выражение, а Джон не смог скрыть, каким забавным ему все это кажется. Шерлок выронил хлеб и посмотрел на мать. — Как зовут нового красавчика? Она холодно посмотрела на него в ответ.  — Питер — или Патрик, точно не помню. — Он точно вышел из пеленок? — съязвил Шерлок. — Да, и в отличие от тебя, и ведет себя соответственно, — парировала она. — Я рад за тебя, — сказал Майкрофт, он всегда так говорил. — Спасибо, дорогой. — Да, ясно, это пара на все времена, — пробормотал Шерлок. Он достиг предела своих способностей к светским беседам и решил начать с действительно важной темы. — Боюсь, мы не можем остаться здесь надолго. Нужно расследовать очень важное дело. — О, Шерлок, мы не станем обсуждать это во время обеда, — нетерпеливо вставила Аделла. — Вы слишком напьетесь, чтобы разговаривать об этом после, — огрызнулся он в ответ. — Шерлок, — прошипел Джон, ему следовало знать о таком скелете в шкафу Холмсов, но намеренно умалчивать — не похоже на Шерлока. Аделла подчеркнуто медленно отпила из своего бокала, не отрывая глаз от сына. — Ты все усложняешь, — начала она, — но я на самом деле хочу, чтобы ты пережил меня. Она больше ничего не сказала, но ей это было и не нужно, остальные были с ней солидарны. Шерлок не мог придумать ни одного возражения, на которое у матери не было бы ответа, она никогда ничего не обсуждала, и он ненавидел, ненавидел всей душой то, что она заставляла его чувствовать. У него было ощущение, что она предопределяла всю его жизнь: она не удивлялась ни одной его выходке, ко всему прикладывала руку, все подчинялось ее замыслу, ее приказам, она отдавала их, как старший младшему. В тридцать один год ему казалось, будто ему всего девять, он задыхался. Майкрофт умудрился превратить процесс поедания пищи в чопорное копание в тарелке, а Махдави в это время болтала с сидящим рядом с мужем Джоном. Шерлок из вредности решил припомнить Майкрофту Рождество 1994 года. Тогда мать просто посмотрела сначала на одного сына, потом на другого, произнесла: «Майкрофт», и этого оказалось достаточно. Шерлок неохотно втянулся в один из разговоров, наполовину он анализировал, наполовину просто лениво слушал. Майкрофт произнес: «Термин «выборы», Шерлок вставил »…площадь сада 500 квадратных футов», мать ответила: «Скандал», и это составило исчерпывающую беседу. Пар выпускался из одного клапана, пока в другом давление нагнеталось; Шерлок не мог сконцентрироваться, все время психовал, его не покидало ощущение искусственности. И вокруг не было никого, кто бы мог вести с матерью и Майкрофтом пустую светскую болтовню. Он сознавал, что Джон сидит рядом, молчит и пялится в неприкрытом восхищении; сознавал и ненавидел каждую минуту. — Ты снова недооцениваешь, Шерлок, — уронила мать. Он покачал головой. — Уникальные обстоятельства. — Едва ли, — вставил Майкрофт, Шерлок уже был сыт по горло его вмешательством. — Тебя никто не спрашивал, — огрызнулся он. Мать вздохнула. — Вполне приемлемые, Шерлок. Перестань воспринимать в штыки хорошие новости. Когда час спустя их Аделла, наконец, отпустила их, у Джона был слегка ошеломленный вид. — Мы можем уехать через неделю, — сказал ему Шерлок, потому что не хотел слушать ничего из того, что скажет ему Джон. *** — Твоя мать милая, — сказал Джон позже, когда золотой вечерний свет заливал комнату Шерлока. Шерлок с другого конца спальни посмотрел на него, словно старуха с косой, и Джон смущенно поправился: — Я же могу посмотреть, в кого ты такой уродился? Шерлок проворчал что-то, сбрасывая одеяла с их кровати. Не первый раз за сегодня Джон мысленно благодарил миссис Холмс за то, что она поселила их вместе. Когда он спросил ее (как можно вежливей), где он будет спать, она просто обронила: «Конечно, с Шерлоком в его комнате» — здесь было принципиальное понимание, та степень принятия, которой Джону нечего был ждать от собственной матери. Самая простая фраза, а она подняло дух Джона и утихомирила ноющий голосок в его душе, придала ситуации более нормальный вид, если отношения с самопровозглашенным социопатом вообще могут быть нормальными. — Махдави прекрасная женщина, понимаю, почему Майкрофту нравится ее общество, — сказал Джон. Шерлок коротко фыркнул. — Жена Майкрофта единственное воплощение восхищения моего брата Индией, которое длится всю жизнь. Действительно ли он любит ее или нет, это не имеет значения, — сказал Шерлок, взмахом руки отбрасывая с кровати тысячу декоративных подушек. — Как тебе такое вообще в голову пришло? — добавил он, почти визгливо, Джон не хотел играть на истрепанных нервах Шерлока, а судя по голосу, он был на пределе. — Она пресная, эгоцентричная, совершенно… — Прекрасная женщина, которая прилагает все усилия, чтобы выжить в семье, где разговаривают об осмосе, — закончил за него Джон. — Ты должен помнить, что не каждый поймет тебя, когда ты разговариваешь с Холмсами за обеденным столом, и, кстати, Шерлок, обсуждать сексуальную жизнь премьер-министра за жареной уткой не годится. Махдави одна из первых детских костных трансплантологов в Англии; она проводила такие операции у детей, которые многим казались невозможными. Ты должен ею гордиться. — Как? — спросил Шерлок, прищурившись. — Вы теперь лучшие друзья? Она рассказала тебе о своей коллекции туфель? Рассказала, но Джон не собирался признаваться в этом Шерлоку.  — И ты должен вести себя с ней помягче. — Так же, как с тобой? — Пошел ты, — огрызнулся Джон, одернул себя, медленно выдохнул. — Прости. Я не то хотел сказать. Но Шерлок стоял возле кровати, и на его лице было написано, что он знает, что Джон хотел сказать, и соглашается с ним, но Джон не мог этого допустить, не сейчас, когда Шерлок стоял в пижамных штанах, нахмурившись, скривив рот, с буйно вившимися кудрями. На фоне темного деревянного пола его ноги казались очень длинными, а глаза очень светлыми — почти прозрачными — и бесконечно красивыми.  — Могу я тебе кое-что сказать? Шерлок даже не смотрел на него, хмуро глядя в пол. — Вряд ли это то, чего я еще не знаю, но да, можешь. Джон приподнял подбородок Шерлока, провел большим пальцем по его щеке. — Я ревновал тебя. К тому, что у тебя здесь есть. Шерлок посмотрел на него. — Я не совсем понимаю, почему все думают, что из нас двоих ты в здравом уме. — Верно, — сказал Джон, спокойно и уверенно. — Но факт остается фактом. И я понимаю, почему ты не хотел, чтобы я приезжал, почему ты вел себя так, как вел. Я все понимаю Шерлок, хотя ты, возможно, думаешь иначе. Но ты теперь не одинок, разве ты не видишь? Он видел — Джон мог прочесть это по его лицу. Он провел большим пальцем по пробивающейся щетине на подбородке Шерлока, вниз к шее. — Выключи свет. — Джон. — Шерлок, — пробормотал Джон, прижимая большой палец к кадыку Шерлока. — Сейчас я покажу тебе, насколько хорошо усвоил урок. Я подхвачу тебя под колени, разведу их так широко, пока ты не почувствуешь боль в бедрах от напряжения. Неважно, сколько ты будешь сопротивляться, потому что я проникну в тебя до самого сердца, заставлю забыть все, что случилось сегодня, забыть все, кроме меня. — Он нежно отвел прядь со лба Шерлока. — Ты этого хочешь, Шерлок? Шерлок вздрогнул, прижался ртом к ладони Джона. Джон улыбнулся. — Выключи свет. И Шерлок подчинился. *** Этой ночью впервые за долгие месяцы Джону не снился Афганистан. Ни придорожные фугасы, ни налетающие пыльные бури, ни кричащие женщины с запекшейся на платьях кровью. Ни горячий заскорузлый хлопок мундира, ни тяжесть бронежилета и винтовки, ни удушающее бремя ответственности. Ни плохая пища, ни постоянно до волдырей натирающий кожу на подбородке ремень шлема, ни запах покрывающей все вокруг нефти. Джону снилась Бейкер-стрит в тихий, дождливый день. Он сидел в кресле, теперь это его кресло, положив свернутую подушку себе под спину. В комнате было темно, мрачно, но достаточно светло, чтобы читать. Томас Бейкер в розовых очках улыбался ему, и Джон поднял глаза на Шерлока, читающего газету в кресле напротив. На столе между ними стоял чай, в окно барабанил ливень, и Джон был так рад быть дома, быть дома с Шерлоком. — У тебя глаза мокрые, — сказал ему Шерлок во сне, наклонился и поцеловал оба глаза по очереди. — Лучше? — Да, — ответил Джон. Он проснулся и сглатывал, сглатывал, потираясь щекой о наволочку. Теплый, тяжелый Шерлок прижимался к его спине, глубоко дышал ему в шею, владел им самым приятным на земле способом. Спокойствие сна не омрачали даже вовсе не безмятежные мысли — об опасности, в которой они находились, несмотря на желанную передышку. Приезжать сюда было даже опаснее, чем оставаться в Лондоне, понял Джон. Теперь он познакомился с матерью Шерлока, увидел его дом. Теперь он знал, как Шерлок выглядел маленьким мальчиком, с веснушками и буйными кудрями, каким красивым был его отец. Он увидел, откуда родом Шерлок, и все мелкие детали, будто кусочки паззла, встали на место. Так опасно, думал Джон, потому что все эти знания наполняли его такой глубокой и сильной любовью, что он не знал, что ему делать, она душила и ослепляла, пока руки не начинали дрожать, а сердце бешено колотиться в груди. Он не хотел этого откровения. Не сейчас. Он закрыл глаза и заставил себя снова заснуть.