Запретный плод

Новость о помолвке самого богатого жениха и самой завидной невесты вмиг облетела Утгард и пригороды. Перед воскресной мессой их ещё раз поздравили знакомые и друзья, хотя они ещё вчера выразили свои пожелания паре, а Локи после службы, вторя всем присутствующим, прочитал проповедь о ценности семьи в жизни истинного христианина. В тот день Тор впервые за долгое время наведался в храм и сидел в первых рядах подле Сиф. Девушка светилась от счастья, полагая, что Тор вернулся в лоно церкви благодаря именно её влиянию. С тех пор Одинсон стал регулярно посещать богослужения вместе с невестой. Они от начала до конца просиживали все молитвы и песнопения, а после Сиф летела в конфессионал(2), чтобы исповедаться отцу Локи и никому другому. Тор же пока не испытывал нужды волновать понапрасну настоятеля и Бога своими словесными излияниями. Он считал, что позавидовать новой шляпке или туфлям подруги – не такой уж и большой грех. А вот действительно серьёзные жизненные перипетии достойны отдельной уединённой беседы. Так получалось, что Тор и без исповеди много общался с Локи. Кроме церкви, они часто пересекались на улице или на благотворительных мероприятиях, когда надо было собрать пожертвования для сирот, больных, убогих, нищих и других несчастных, которым не повезло родиться здоровыми или в обеспеченной семье. Наблюдая за Лафейсоном, Одинсон часто приходил к выводу, что отцом Локи мог быть дворянин. Слишком уж явно в лице, движениях, разговоре и поведении настоятеля выступали благородные черты, и если можно было бы облечь его в соответствующий костюм, то в нём без сомнения заиграл бы патриций. Но больше всего Тору в Локи нравилось то, что он никогда не навязывался со своим якобы авторитетным мнением и не стращал прихожан муками ада, был добр и учил, чтобы все также были добры и терпеливы друг к другу. Стоя на хорах, Локи вещал об ответственности каждого человека за свои поступки, ибо то или иное слово или действие порождает наше будущее, и за всё в итоге приходится платить: как за хорошее, так и за плохое. Это была практически революция в масштабе одного храма, но все горожане безоговорочно приняли позицию Лафейсона и были благодарны за его щедроты и доверие. Время текло своим чередом, и тихой сапой приблизилась дата свадьбы Тора и Сиф. Такое грандиозное событие отмечал почти весь Утгард. Модистка-француженка к сроку сшила подвенечные туалеты брачующихся и вдобавок обновила им гардероб для супружеской жизни; повара и их подмастерья без устали варили, жарили, парили, запекали, коптили и тушили всё, что только можно употребить в пищу; горничные и подряженные им в помощь девушки с ног сбились, стирая и накрахмаливая к торжеству скатерти и салфетки, равно как и натирая до блеска столовое серебро вместе с фарфором; специально нанятый флорист украсил церковь множеством цветов. В назначенный день жених и невеста стояли перед алтарём. Венчал их Локи в праздничном облачении: сутане, далматике(3) и висящей чуть ниже колен столе(4). Многочисленные гости любовались на красивую пару, звучал орган, певчие на галерее возносили хвалебные гимны Господу, родственники Тора и Сиф утирали слёзы умиления. Первой свою клятву произнесла Сиф и надела на палец Тора обручальное кольцо. Когда же подошла очередь Одинсона, он вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и смущённо посмотрел на Локи. Лафейсон сказал ему, чтобы он повторял за ним и взял у шафера кольцо для невесты. Тор повиновался, но во время клятвы смотрел почему-то не на Сиф, а на священника, точно его слова были обращены в аккурат к Локи. Лафейсон кивнул ему на невесту, мол на неё гляди и ей говори, но Одинсон, как приклеенный, таращился на пастора. Тор и кольцо ему натянул бы, но вовремя спохватился. И вскоре, несмотря на заминку, о которой, впрочем, все через минуту забыли, списав на волнение, Локи провозгласил Тора и Сиф мужем и женой. После брачной ночи чета Одинсонов отбыла в медовый месяц, а Утгард вернулся к своему обычному распорядку дня. Прошло без малого три недели, и Тор с Сиф возвратились в родной город после свадебного путешествия. Молодая жена была бесконечно счастлива, и от этого она почему чувствовала себя виноватой. При первой же возможности она побежала к Локи покаяться в своём постоянно приподнятом настроении, но Лафейсон убедил её, что радоваться замужеству не грех. Сиф успокоилась и сделала весомое пожертвование церкви в честь своего брака. А вот в Торе произошла разительная перемена. Он сделался мрачен, перестал появляться на воскресных мессах под руку с супругой, прекратил ходить на благотворительные вечера, а при встрече с Локи на улице лишь здоровался с ним, не глядя в глаза, и спешил удалиться. В общем, Одинсон оборвал все связи со священником, забаррикадировавшись в семейном особняке. Локи же терялся в догадках, что происходит, и винил себя в сложившейся ситуации. Сиф трещала, что у мужа много дел после свадьбы, и у него нет времени даже на общение с ней. Но Лафейсон чувствовал, что что-то не так, и ежедневно спрашивал себя: что же он такого сделал, раз Тор отвернулся от него? Поинтересоваться напрямую у самого Одинсона было не в характере Локи, ибо он не любил напрашиваться и надоедать, если человек сам не идёт на контакт, а посему он так и пребывал в неведении. По прошествии четырёх месяцев после свадьбы Сиф поняла, что беременна. Первому о своём интересном положении она рассказала Тору, потом Локи, а затем разболтала своим подругам, которые не стали держать язык за зубами, и уже к вечеру весь Утгард узнал о скором рождении первенца у Одинсонов. *** Тот день не предвещал ничего необычного. Локи занимался рядовыми делами, когда ему сообщили, что лорд Одинсон просит его об аудиенции. Лафейсона это удивило, так как раньше такого церемониала за ним не наблюдалось, а Сиф так вообще могла в любой момент ворваться и потребовать внимания. Оставив недописанный отчёт в Ватикан на столе, Локи прошествовал в залу, ликуя в душе, что Тор наконец-таки сменил гнев на милость. Одинсон прохаживался взад-вперёд и заметно нервничал, изредка он кидал растерянные взгляды на распятие, словно вопрошая у Христа совета. Лёгкие шаги Локи заставили его обернуться, и он несмело улыбнулся священнослужителю, хотя на душе было далеко не весело. - Вы не представляете, милорд, как мне отрадно вас здесь снова видеть, - Лафейсон приблизился к Одинсону, искренне улыбаясь. Тор топтался на месте, боязливо посматривая на священника. - Добрый день, святой отец… Мне надо с вами поговорить. Это срочно, - пробормотал он. – А лучше я бы исповедался вам… Вы позволите? - Разумеется! – всплеснул руками Локи от такого непредвиденного поворота. – Пойдёмте в исповедальню, нас там никто не потревожит. Тор закивал и поплёлся следом за преподобным в боковую нишу, где располагался конфессионал. Каждый со своей стороны устроился на скамье, разделённой на две половины тонкой фанерой с решётчатым окошком, и задёрнул штору, дабы никто ничего не видел. - Что тебя привело ко мне, сын мой? – стандартно начал Локи и приготовился слушать. У Тора эта фраза вызвала лишь ухмылку. Да какой он ему сын? Тем более теперь… Хотя…это же просто обращение. Так надо. - Я согрешил, святой отец, - отозвался Одинсон. - Все мы грешны. Расскажи, что нарушило твой покой. Голос Локи звучал, точно ручей, и Тор сжал кулаки, чтобы сдержать себя и не наделать глупостей. - Я влюбился, преподобный, - Одинсон сделал глубокий вдох и добавил. – И это не моя жена. Лафейсон выдержал паузу и тихо спросил: - Ярнсакса? - Что? – не понял Одинсон, но в тот же миг спохватился. – О, нет-нет, она тут ни при чём. Я уже давно не хожу к ней. - Сын мой, ты можешь не говорить её имя, но… - начал было Лафейсон, но Тор его оборвал: - Это не женщина, святой отец. Это мужчина! – выпалил на одном дыхании Тор. – Я полюбил мужчину. На мне грех мужеложства. - Вот как… - прошелестел Локи. – Сын мой, ты точно уверен? Может, ты просто испытываешь сильные дружеские чувства к этому мужчине? Или ты просто ему благодарен за что-то? Вот ныне тебе и кажется, что… - Мне не кажется, преподобный, - скрипнул зубами Одинсон. – Я уже давно осознал, что люблю его. Я будто прозрел в день своей свадьбы. - Так давно?.. – пробормотал Лафейсон. - Давно… Я уже давно люблю вас, святой отец, - огорошил его Тор, прильнув к решётке, что разделяла их. – Я люблю тебя, Локи. Всем сердцем люблю. И не могу более безмолвствовать. Лафейсон поначалу даже не разумел, что это признание адресовано не иначе как ему. Но когда до него дошло, он, путаясь в словах, затараторил: - Нет-нет… Это какая-то ошибка… Милорд, вы, видимо, что-то имели в виду… Я, наверное, не так вас понял… - Локи, я люблю тебя. Больше всего на свете. Ты мне очень нужен. Всегда был нужен. Пожалуйста, выслушай меня, - Тор после долгого молчания изливал то, что накопилось у него внутри, и не мог остановиться, он боялся, что если не выскажется, то умрёт. – Локи, я сразу полюбил тебя, так только увидел, но с самого нашего знакомства отрицал это. А потом, когда ты проводил венчание, на меня вдруг снизошло озарение, и я разгадал, что только ты живёшь в моём сердце. Я жажду тебя, жажду любить только тебя одного. - Прекратите, милорд… Прошу вас… - Локи хотел уйти, но ноги внезапно стали ватными, а тело парализовало. - Нет, Локи… - горько рассмеялся Тор. – Я не перестану. Теперь я точно не перестану. Я слишком долго ждал. Не надо мне было жениться, тогда мы были бы вместе. - Мы по-любому не были бы вместе! – огрызнулся Лафейсон. - О, впервые слышу гнев в твоём ангельском голоске, - Тор просунул пальцы в отверстия решётки. – Дотронься до меня, прошу. - Нет… - Локи замотал головой. – Не надо, пожалуйста… - Я не укушу, - Тор понизил тон и снова попросил. – Дотронься до меня. Это ничего тебе не будет стоить. Локи забила мелкая дрожь. Но он всё же, наплевав на мораль и совесть, легонько коснулся подушечками пальцев руки Тора. - Да, моя радость, - шептал Одинсон. – Как же мне хочется обнять тебя и зацеловать. А потом снять с тебя эту чёрную одежду, повалить на спину и взять… - Боже мой… - выдохнул Локи, ощущая, как вопреки его желанию внизу живота зарождается возбуждение. - Я заласкал бы каждую клеточку твоего тела, - Одинсон говорил медленно и вкрадчиво, смакуя каждое слово, а его пальцы переплелись с пальцами священника. – Твои губы ныли бы от поцелуев, ты бы просил остановиться, но я всё равно продолжил бы целовать тебя. Твоя шея была бы украшена ожерельем из засосов, которые я оставил бы, как напоминание о том, что ты принадлежишь мне… Свободной рукой Локи расстегнул дзимарру и ловко расшнуровал лёгкие штаны в районе паха. Пальцы обхватили уже вставший член, и Лафейсон, прикрыв глаза, стал надрачивать под аккомпанемент голоса Тора. - Я бы осыпал поцелуями твои плечи, грудь, живот, ноги… Я бы облизал тебя с головы до ног, уделив особое внимание самым чувствительным местам. Твоё тело пело бы в моих руках, а твои стоны были бы как музыка. Я вошёл бы в тебя, даже если бы ты сопротивлялся. Но я знаю, в глубине души, ты желал бы того же, что и я. И в конце концов ты бы впустил меня в себя… Лафейсон тяжело задышал и ускорил движения рукой, тихонько постанывая. Его скулы заалели, налитой кровью член будто одеревенел и сочился смазкой. В заднице пульсировало, отдавая в поясницу. Колечко мышц ануса сжималось и расслаблялось в такт биению сердца. Было так приятно, что слёзы навернулись на глаза. Тор слышал его приглушённые стоны и сквозь маленькие щели видел всё непотребство, которое творилось за перегородкой. - Я алчу соблазнить тебя, как змей соблазнил Еву в саду Эдема, и она вкусила запретный плод. Мы бы оба согрешили, и, видит Бог, нам бы это понравилось. Я бы любил тебя так, как бы ты сам пожелал: нежно или грубо, быстро или медленно, спереди или сзади. А потом я бы кончил в тебя, наполнив своим семенем, чтобы ты пропитался моим запахом и моей любовью к тебе… Судорога прошла по телу Локи, и он издал протяжный стон, прикусив губу. Сперма брызнула из его детородного органа, и капли вязкой жидкости оросили грудь, живот и платье священника. Тор сорвался со своего места и мигом очутился подле Локи. Не забыв задвинуть штору, он опустился перед Лафейсоном на колени и принялся языком чертить узоры на его животе и лобке. Локи вздрагивал от прикосновений влажного языка и вместе с тем таял от почти забытого физического блаженства. Прошло уже более года, когда Лафейсон в последний раз занимался любовью, и теперь вся его, доселе спящая, чувственность проснулась и потребовала выхода. Разум был затуманен вожделением, а тело трепетало от адреналина в крови. Локи улыбался и плакал одновременно, и эта его особенность - смеяться и умываться слезами, достигая пика удовольствия, - постоянно сбивала с толку его единственного любовника. Единственного до этого момента. Тор собрал языком сперму с бледной кожи, от чего Лафейсон прогнулся дугой и едва слышно пролепетал: - Ещё… Повинуясь его просьбе, Одинсон наклонился и провёл языком по всей длине члена. Локи буквально током прошибло, и громкий вскрик вырвался из его уст. Тор одним резким движением сдёрнул с Локи штаны, едва не порвав их по швам, и закинул его голые стройные ноги себе на плечи, открыл рот и вобрал его вновь вздыбленную плоть до самого основания, уткнувшись носом в тёмные лобковые волосы. Лафейсон запрокинул голову и не сдерживал стонов. Ему уже было всё равно, что его могут услышать, что в любой момент может открыться штора, и их соитие предадут огласке, что он отдаётся похоти в божьем доме, чего раньше никогда не было, что он без любви, аки блудница, доверяет постороннему мужчине своё тело, а взамен требует удовлетворения своего сладострастия. Тор вылизывал его горячий член, обводя кончиком языка венки, и посасывал головку, которая сочилась секретом, как из рога изобилия. Он двигал головой то неспешно, то торопливо, дразня тем самым Локи, что выгибался в пояснице и прерывисто дышал. На лбу преподобного выступили бисеринки пота, и к нему тут же прилипли чёрные волосы, упавшие на лицо. Пальцы Одинсона больно впились в кожу бёдер, оставляя синяки и ссадины от ногтей, но это нисколько не помешало Лафейсону получать удовольствие. Наоборот, боль вкупе с наслаждением только усиливала желание и форсировала разрядку. Когда между ног что-то взорвалось, и пламя охватило всё тело, Локи вытянулся до хруста костей и бурно излился прямо в глотку Тора. Тот проглотил всё без остатка и облизнулся, как кот, наевшийся сметаны. Обессиленно облокотившись о стену, Лафейсон убрал свои ноги с плеч Одинсона и, как мог, прикрылся испачканной дзимаррой. - Тебе было хорошо со мной? – осведомился Тор, стараясь по выражению лица угадать состояние Локи. Лафейсон отвёл взгляд в сторону и отозвался: - Уйди… - Что? Мне уйти? – переспросил Одинсон. Локи указал рукой в направлении выхода из храма и повторил: - Уйди… - Ээ… Ладно, хорошо, - кивнул Тор и заторопился, поправляя свою одежду. – Да-да, конечно. Как я раньше не подумал. Это же неподходящее место для…для… Он никак не мог подобрать слова, дабы закончить фразу, и в итоге бросил это дело. Он поцеловал Локи на прощание в солёные губы и шепнул на ухо: - Я приду завтра. Локи даже не посмотрел на него. А когда стук каблуков дорогой обуви затих вдали, Лафейсон дал волю чувствам и разрыдался. - Господи, прости меня грешного… И ты, любовь моя, прости… Прости, что предал тебя, Лафей… *** Когда назавтра Тор появился в церкви и справился, где отец Локи, ему ответили, что настоятель захворал и не сможет его принять. Одинсон всполошился и предложил прислать своего лекаря, но его уверили, что уже приняты все меры, и в его помощи никто не нуждается. Тор ушёл несолоно хлебавши. На следующий день повторилась та же картина. И на другой день тоже. Через неделю Тор откровенно злился, понимая, что от него что-то скрывают, ведь службы, по словам Сиф, всё также вёл Локи и не выглядел немощным. Одинсон поразмыслил и сделал вывод, что кто-то в тот день мог их лицезреть и доложить в Ватикан, и поэтому Лафейсону запретили общение с ним. Но также он предположил: а вдруг сам Локи не хочет его видеть? Вдруг, он раскаивается в содеянном и теперь не желает поддерживать с ним какие бы то ни было отношения? Тор метался по кабинету, как тигр в клетке, и не находил успокоения. Голова раскалывалась от мыслей и переживаний, его сон был тревожным, а то и вообще не приходил, и Одинсон до утра не смыкал глаз. Несмотря на беременность жены, он несколько раз срывался на ней, но потом сожалел и вымаливал прощение посредством нежностей и драгоценностей. По истечении ещё одной недели Тор уже собирался брать приступом церковь, где заперся Локи, ибо он даже, Одинсон знал из достоверных источников, не навещал проституток в борделе и не появлялся в больнице. Но как-то перед обедом Сиф вернулась с прогулки вместе с матерью Тора, Фриггой, и упала на кушетку, заливаясь слезами и заламывая руки. - Нет! Этого просто не может быть! Отец Локи не может так поступить со мной и моим ребёнком! – и она завыла на весь дом. Фригга успокаивала её как могла, уговаривала, что такая бурная реакция вредна для будущего наследника, но Сиф не слышала и не слушала её, а только скулила в подушку. - Что тут происходит? – верещание жены отвлекло Тора от разговора с управляющим, из-за чего он был вынужден прервать беседу и выйти из кабинета. – Сиф, что случилось? Почему ты плачешь? Различив голос мужа, Сиф повернулась к нему и бросила: - Отец Локи уезжает! Покидает меня на произвол судьбы! А я хочу, чтобы именно он крестил наших детей! И точка! - Как уезжает? – остолбенел Тор. – Куда? Когда? Зачем? - Он возвращается в Ватикан. Больше нам ничего не удалось выяснить, - пожала плечами Фригга. Внезапно Сиф утихомирилась, вытерла слёзы и елейно пропела: - Тор, милый, может, ты уговоришь отца Локи остаться? Я просила, но он сказал, что всё уже решено. Иди, поговори с ним. Пожалуйста. - Да что Тор сможет сделать, если всё уже решено? – возмутилась Фригга. - Ну не знаю! Пусть заплатит ему. Или купит ему дом. Или отремонтирует церковную больницу, там кровля течёт с позапрошлого года, – сыпала предложениями Сиф. - Бред какой-то! – фыркнула свекровь. - А вот и не бред! – Сиф вскочила с кушетки и затопала ногами. – Я хочу! Нет, я требую, чтобы Тор пошёл к нему и… Дальнейшие вопли жены Одинсон уже не слышал. Он сорвался с места и опрометью вылетел на улицу. Поймав кучера, который уже хотел распрягать лошадей, Тор приказал слуге немедленно отвезти его в церковь. На удачу Одинсона в церкви было безлюдно. Он обегал весь нижний ярус строения, но не нашёл и следа Локи. Он поднялся выше, на галерею, и прошёл по длинному коридору, который упирался в винтовую лестницу. Забравшись почти под самую крышу, Тор узрел ещё один коридор с дверьми по бокам и понял, что это кельи для тех, кто служит в храме. Но какая из них принадлежит Локи, он понятия не имел. Вдруг за ближайшей к нему двери справа послышались глухие шаги. Через секунду дверь отворилась, и взору Тора предстал Локи. Тот, увидев мужчину, пришёл в изумление и прищурил свои зелёные глаза. - Локи… - выдавил Одинсон. – Это же ты? Да? С тобой всё хорошо? Он двинулся к Лафейсону, но клирик отступил назад, давая тем самым понять, чтобы Тор не приближался. - Локи, что всё это значит? Почему ты ни разу за две недели не поговорил со мной? И эта новость…о том, что ты уезжаешь… Это правда? – допытывался Одинсон. Лафейсон не торопясь закрыл дверь в келью и только тогда соизволил ответить: - Да, это правда. Я собираюсь в Иерусалим, но мне сначала надо заехать в Ватикан, чтобы уладить все формальности, - от его тона так и веяло холодом. - Иерусалим? Ватикан? – просипел Тор. – Какого дьявола?! - Не богохульствуй! Забыл, где находишься? – зашипел Локи, но при этом у самого покраснели уши. - Так… - Тор набрал побольше воздуха и выдохнул, унимая бешеное сердцебиение. – Локи, я не понимаю, почему ты это делаешь? - Потому что так мне велит долг, - невозмутимо откликнулся Лафейсон. - А как же я? Как же мы? Что с нами будет? – вопрошал Одинсон. - А что с нами будет? Ты сам по себе, у меня тоже своя жизнь. Всё предопределено уже давным-давно, - промолвил Локи. - Но мы же любим друг друга! – закричал Тор, и его ор распугал голубей, что ворковали у сквозного окна. Локи поглядел на него, как смотрят на маленьких детей, когда они попусту упрямятся, и улыбнулся. - Это не любовь. - Не любовь? – сдвинул брови Тор. – Не любовь?! Тогда что? Что? Что, я тебя спрашиваю? Одинсон подошёл к Лафейсону, сгрёб его в охапку и впился в его губы жадным поцелуем. Локи не противился, он ответил на поцелуй и приобнял Тора. Одинсон запустил пальцы в его волосы на затылке, а другой рукой он обнял Лафейсона за талию. Локи приоткрыл рот и впустил внутрь чужой язык. Тор тотчас принялся забавляться с его языком, ласкать круговыми движениями и посасывать, вызывая в Локи волны удовольствия. Лафейсон отвечал ему со всей страстью, но при этом не терял голову, как в прошлый раз. Ныне он всё держал под контролем. Наигравшись вволю, Одинсон прервал поцелуй и с хрипотцой в голосе спросил: - Ты и сейчас будешь утверждать, что это не любовь? - Да. Это просто похоть. Один из семи смертных грехов, - коротко подытожил Локи. У Тора закружилась голова, и он, встряхнув Лафейсона, будто тряпичную куклу, гаркнул: - Ну что?! Что ещё ты хочешь?! Скажи мне! Я всё для тебя сделаю! Я дам тебе денег столько, сколько ты мне скажешь! Я выдам замуж всех проституток в городе, и они никогда больше не станут спать за деньги! Я построю тебе новую больницу! Я разведусь с Сиф! Я… Одинсон ещё что-то хотел сказать, но хлёсткая пощёчина прервала его речь. Глаза Локи потемнели, и Тор впервые увидел, как от негодования исказилось лицо преподобного. - Ты что несёшь? Как ты смеешь ставить мне условия? Ты решил, что люди вокруг тебя - вещи на рынке? Захотел – женился, захотел – развёлся, сегодня спишь с женщиной, завтра – с мужчиной. Только и слышно от тебя «дай» и «хочу». А о других ты подумал? О леди Сиф, о своём ребёнке, обо мне, в конце концов? Да, я отдался тебе, но то была минута слабости, за которую я плачу высокую цену и буду платить ещё очень долгое время. Но у меня на это свои причины. Знаешь, что такое потерять самого дорогого человека в жизни, который был для тебя всем: отцом, другом, учителем, возлюбленным? Нет, ты не знаешь! Ты не знаешь, каково это, когда он умирает, а ты ничего не можешь сделать. Вот это страшнее всего! Наша с тобой близость – каприз, прихоть, блажь. Тебе просто хотелось вырваться из тесного и душного мирка под названием «Утгард», попробовать что-то новое и впитать в себя доселе непознанные ощущения. А мне всего лишь хотелось свыкнуться со своей утратой, найти в себе силы жить дальше без него и начать всё заново. Не обольщайся, Тор, ты сам скоро поймёшь, что я прав. Твоя страсть поуляжется, родится ребёнок, у тебя появятся новые заботы. Вот об этом ты должен думать, а не о своём влечении. Любить, Тор, значит раствориться в человеке и ставить его приоритеты выше своих. Ты так сможешь? Рука Лафейсона оказалась тяжелее, чем можно было предположить. Щека зудела, отдавая болью куда-то в челюсть. Одинсон потёр ладонью пострадавшее место, глянул на Лафейсона в последний раз и проронил: - Будь ты проклят… Он отвернулся и побрёл к винтовой лестнице. - Храни Господь тебя и твою семью. Прощай, Тор, - послышалось ему вдогонку. Спустя два дня под покровом ночи отец Локи Лафейсон покинул Утгард.