…If you’re on the road but your hearts still at home Если ты в дороге, но ваши сердца все еще дома And the busyness of life comes calling И дело твоей жизни зовет Your days keep passing you by, lost in space and time Дни проходят и проходят мимо, теряются в пространстве и времени And the only thing you want you can’t have И единственная желанная вещь недоступна…
Не поехал домой вопреки ненавязчивой просьбе родителей. Мог бы — шоу в Вилларе только через пару дней, программа готова, костюмы подобраны, и в теории он спокойно мог бы провести пару дней с семьей, вернувшись сразу после праздника, как это сделают ребята, отправившиеся сейчас по домам, но… Это было его решение. Не лишенное личных мотивов, но взвешенное и обдуманное. — Ты пахнешь имбирным печеньем, — Стефан подходит незаметно, ступая по скрипящему деревянному полу неслышно и плавно, обнимает со спины, утыкаясь носом в макушку, трется щекой о ворох волос, крепко смыкая руки на его груди. Тепло, безопасно. Желанно до дрожи, до зажмуренных от удовольствия глаз и сплетенных в замок пальцев. Не может насытиться близостью, не способен не реагировать на низкие вибрирующие тональности, глубокое и ровное дыхание, щекочущее ухо. Так хорошо. Спокойно и легко, когда он рядом. Поцелуй в плечо, быстрый и отвлекающий, пока ладонь пробирается под футболку, касается кожи, в миг покрывающейся предательскими мурашками. С ума сошел?.. Знает, как одним движением выбить воздух из легких, заставляя откинуть голову назад, беззастенчиво подставляясь под ласки, приоткрытыми губами воздух ловить. Нечестно и очень коварно, особенно, когда в доме они не одни. Даже если только самые близкие — Крис, Фернанд и Эмили, беременная Сильвия с супругом, который заботливо держит ее за руку и помогает накрывать на стол. Тихий и уютный праздник в узком семейном кругу, и все же Денису неловко позволять себе забываться среди звона посуды, еще не оконченных приготовлений и то и дело заглядывающих в комнату людей. — Стеф… — из-под ресниц смотрит чуть ли не умоляюще. — О, да брось, все и так знают. — Одно дело знать, а другое — видеть. И мы еще не озвучивали, что… — Некоторые вещи необязательно озвучивать, чтобы это стало очевидным, — цепочкой чувственных касаний к ключицам. Сдавленный выдох и пульс под сотню. Запрещенный прием, бессовестная игра на его слабости, искрами возбуждения и адреналина в крови разгорающийся огонь. Не может противиться — его криптонит в чистом виде, его одержимость. Смущение румянцем окрашивает щеки. Хватит? Я и так твой, это не менее очевидно. — Прости, — поймав взгляд, в котором читается немая просьба, Стефан с сожалением отстраняется, виновато приподнимая уголки губ. — Не могу не касаться тебя, — одна слабость на двоих? Обсессия. — Обещаю держать себя в руках весь вечер. Сердце на секунду замирает, все внутри сжимается от предвкушения — улыбки родных и друзей, обмен подарками, что давно заняли свое место на полке между венков с остролистом и ароматных свечей, запах хвои от маленькой елки, украшенной традиционными красно-золотыми игрушками, ярко мерцающими среди желтоватых огоньков. Простые радости, доступные многим, но для него это впервые. Впервые вот так — с любимым человеком и его семьей. Большую часть дня они проводят на кухне: Стефан и Фернанд готовят праздничный ужин — несколько вариаций фондю, фаршированную индейку и рёшти, Крис занят салатами, Сильвия хрустит медовым печеньем, насыпанным с горкой в глубокие тарелки. Громкие голоса и заразительный женский смех, шутки мужчин, толкающих друг друга локтями у плиты, веселое фырканье и беззлобные пикировки, повсюду мука, специи и ингредиенты для выпечки — кажется, концентрация рождественского настроения в воздухе превышает все мыслимые пределы. Было ли когда-нибудь так хорошо? Возможно очень-очень давно, когда мир сужался до размеров родительского дома, и не было ничего важнее, чем вкус маминого пирога и горячий чай с вишневым вареньем. Но время не стоит на месте, движется вперед неумолимо и быстро, оставляя позади детские воспоминания, жизнь заполняя новыми впечатлениями. Вместо маминого пирога и чая с вареньем перед ним в аккуратных формах разложены каштаны, шоколад и какао, мерные стаканы наполнены молоком, кофе и ромом, в небольших блюдцах лежат посыпки и другие составляющие того, что немного позже должно стать одним из самых главных украшений традиционного швейцарского стола в Святую ночь — Буш дё Ноэль или Рождественское Полено. — Знает ли Денис историю, связанную с обычаем выпекать этот торт? — с любопытством поглядывая на него, Фернанд отвлекается от натирания лимонной цедры. — Только то, что раньше было принято к Рождеству находить самое большое полено с корнями, которое могло бы гореть длительное время и согревать обитателей дома, — уже научился понимать их беглый французский и даже отвечать может сносно, подбирая правильные слова. — Традиция сжигать такое полено постепенно ушла, но ее заменили выпечкой торта похожей формы, — где-то читал об этом и хотел подробнее узнать об истоках, но из головы совершенно вылетела идея и потом просто забылась. Эмили улыбается, качает головой, переглядываясь с остальными. — Ну, все, это надолго, — смеется Сильвия, отправляя в рот очередное печенье в форме елочной игрушки. — Но он должен знать о том, откуда все началось! Откуда берутся традиции? Они рождаются где-то в глубине веков, обрастая легендами и мифами, трансформируются, перерождаются, но всегда соблюдаются и передаются следующим поколениям. — Мам, может ему это не интересно… — Мне интересно! — Видишь, ему интересно! Закатывая глаза на невысказанное «это всегда так?», Крис протягивает ему сливки и марципан, отходит в сторону, предоставляя возможность женщинам отвести душу, раз уж они нашли благодарного слушателя для вводного курса в покрытые сахарной пудрой традиции. — На самом деле, ты отчасти прав. История выпечки торта восходит к древнему языческому обряду сожжения святочного полена. Где-то с двенадцатого века во Франции появился обычай в канун Рождества изготовлять во дворе дома рождественское полено из свежей древесины — чаще всего из вишневого дерева, — вкрадчивый голос Фернанд звучит успокаивающе, будто вводит в подобие транса, погружая в историю давно минувших дней. — Вся семья собралась на заднем дворе, сыновья отыскивали подходящий вишневый чурбак и отец вырубал небольшое полено. Читая молитвы, его вносили в гостиную, и глава семьи поливал полено маслом да вином. Маленькие девочки чистыми ручками поджигали полено старыми щепками, а мама скрывала их весь год вместе с золой, свято веря в обережную силу. Ритуал включал еще разные тонкости с выбором сортов деревьев, произнесением молитв, торжественным шествием вокруг дома и рассыпанием прошлогодней золы. Век за веком проходил, сменялись поколения, появилось электричество и полено сжигать давно перестали, но швейцарцы с давних пор с трепетом относятся к тому, что раньше было свято. Первые рецепты торта появились только в девятнадцатом веке — светлое тесто и шоколадный масляный крем. Сколько же вариаций полена существует! Даже в нашей семье их три или четыре — ореховые и шоколадные, с глазурью, ликером и ромом, с засахаренными фруктами и чаем, с кофе и каштанами… Полагаю, мой сын выудил из книги как раз последний. Денис послушно кивает, зачарованный рассказом, а в мыслях возникает большая потрепанная кулинарная книга с пометками на страницах, сделанных тонким изящным почерком. Не перестает для себя открывать что-то новое каждую минуту последних дней — словно волшебство окутало усыпанный снегом шале, в уголки дома проникло, наполнило его очарованием, уютом, теплыми разговорами и особенными мгновениями счастья. Магия, родом из детства, но сейчас все ощущается намного осмысленнее. Неловкость полностью исчезает, растворяясь в непринужденном общении, стуке посуды о стол, занятии одним делом и светлых взглядах, пронизанных добротой, поддержкой и пониманием. Себе признаться трудно — до вспотевших ладоней волновался о том, как пройдет этот вечер, о реакции Фернанд на его присутствие в тесном кругу самых близких и их отношения. Даже если не было озвучено вслух, даже если Стефан не говорил — она знает. Женщины семейства Ламбьель удивительно проницательны в том, что касается невысказанных чувств — до сих пор помнит прикосновение сухих губ Avó к раскрасневшейся щеке, неразборчивый шепот на португальском и ободряющую мягкую улыбку. Запах соленых брызг океана, смешанный с парфюмом от Форда. Полупустой паром. Сгущающиеся сумерки и россыпь крошечных далеких звезд на темнеющем небосводе. Кажется, теперь можно выдохнуть и расслабиться, он получил то, чего не ожидал так быстро — ожидал ли вообще? — одобрение.…Someone somewhere needs to feel your love Кому-то где-то нужно почувствовать твою любовь A child, that you might want to hold Ребенок, которого ты бы хотел держать It seems that your heart's heavy, there are miles to go again Кажется, что на твоем сердце тяжело, и снова надо пройти сотни миль But the journey that you’re on is just beginning Но твое нынешнее путешествие — это лишь начало…
В четверть девятого все приготовления завершены, горячее ждет своей очереди в духовке, на столе расставлены приборы, легкие закуски, салаты и гранатовый сок в качестве аперетива, остается лишь…. Денис переносит конфетницу на буфет, туда же отправляет продолговатое блюдо с фруктами и маленький ехидный перфекционист в нем с удовлетворением потирает свои лапки — теперь идеально. Взгляд невольно падает на стоящие в неровный ряд фоторамки, что хранят нити истории и мемори-отпечатки самых особенных событий: детские снимки с Сильвией, мамой и братом, кадр с племянницей, личные семейные моменты, от которых светло на душе. В самом центре его фото с Юношеских Олимпийских Игр в Лиллехаммере — месте, что свело их друг с другом из разных уголков мира, из разных стран привело в одну точку. Судьба? Провидение? Стечение обстоятельств, изменившее его жизнь. Их жизни. Робко поднятая рука, остановившееся на короткий миг сердце… Встречи-расставания-встречи, решение принятое однажды, ставшее самым важным и самым правильным. Чувства, возникшие уже тогда, слишком сильные, чтобы погаснуть, медленно тлеющие в глубине, спонтанно разгоревшиеся в момент, когда впервые уловил крохотный огонек надежды на взаимность. «Я хочу, чтобы оно было здесь, — тихо произносит Стефан, закрепляя распечатанное фото в рамке, все еще пахнущее краской из принтера. — Как напоминание. Это важно для меня, очень» Короткий кивок, смущение, смешанное с разливающейся в области солнечного сплетения теплотой, терзающие рукава домашней футболки пальцы и «не представляешь, что это для меня значит», оставшееся невидимым белым шумом между ними. Его рисунки на стенах. Далекие от совершенства, и не то чтобы сам полностью доволен ими, техника все еще не на высоте — висят повсюду, от спальни до кухни, обрамленные аутентичными деревянными рамками. «Это и твой дом тоже, мне хочется, чтобы здесь чувствовалось твое присутствие» Каждое слово клеймом вырисовывает узоры, запечатывает в сознании неизменно упрямое «мы», уголек надежды в темно-бордовом пламени уверенности в их общем будущем, их пути — одним на двоих. Вытянув руку, Денис касается прохладного стекла поверх фото, сделанного месяц назад в Инсбруке на Кубке Тироля. Так близко друг к другу, голова к голове, искренние улыбки и искорки гордости во взглядах обоих — уже без регалий и наград, неформальный стоп-кадр, что останется лишь для себя на полке воспоминаний, пронизанный вихрем испытанных в ту минуту чувств. Для отчетов и соцсетей они выберут более сдержанное и протокольное фото, где счастливый тренер держит сертификат, а его ученик, взявший второе «взрослое» золото в своей спортивной карьере, медаль на красно-белой ленте. — Еще одно желание? — Когда получишь еще одно золото. Он думал об этом тогда. Победно сверкая глазами, бросал загадочные взгляды и хитро улыбался краешком губ, осторожно давая понять, что не забыл. Терпеливо выжидал подходящего времени, перебирая в мыслях все, что хотел бы осуществить, отфильтровывая то, что мог получить с легкостью, выделяя лишь самое пикантное, захватывающее и интересное. Желанное. Слишком много вариантов и одна попытка до следующей победы. Изводил неприкрытыми намеками, заставляя своего мужчину беспокойно вздрагивать каждый раз, когда случайно-неслучайно касался этой темы. Ему нравилось наблюдать, как тот реагирует на возможный исход событий — карт-бланш на любое действие взвинчивал до предела нервы, натягивал напряжение между ними, вибрируя от каждого прикосновения, ощущение собственной воли в чужих руках и готовность подчиниться всему, что партнер пожелает, рождали в глаза Стефана нечто темное, неизведанное и опасное, от чего его самого дико штормило. Еще не выбрал, нет. Чем томительнее ожидание, тем слаще награда. — Что ж, mon Père Noël, у тебя в помощниках настоящий Шмутцли — такой же чумазый, только вместо угля мука. Денис недоуменно изгибает бровь, собираясь поинтересоваться, что вызвало несколько странную для него реакцию — иногда смесь немецкого диалекта с французским все еще не слишком понятна — но оказавшийся рядом Стефан лишь качает головой, пресекая все вопросы. Не разрывая зрительного контакта, медленно руку поднимает, дотрагивается до его щеки так, что непроизвольно хочется об нее потереться привычным движением, и аккуратно проводит большим пальцем по скуле. Ласково, почти не надавливая. Глаза в глаза. И прежде чем мир снова начнет размываться, теряя естественные очертания, он слышит приглушенно-насмешливое: — Мой мальчик. Закрыть пылающее лицо руками будет вряд ли уместно, но именно это и готов сделать — голос звучит настолько интимно и лично, с таким неприкрытым подтекстом, какой тот себе позволял лишь в определенные моменты. Наедине. Ты же обещал, помнишь? — Испачкался, как Шмутцли, — Стефан пожимает плечами и показывает пальцы, на которых остались следы муки. Но хитрые озорные огоньки во взгляде ни на секунду не исчезают. — Обычно он сопровождает Пэра Ноэля, одет в темные одежды, лицо его замазано углем, а в руках держит прутья, которыми может отлупить непослушных детей. — Но это неправда, это потом уже придумали! — Я знаю, мам. Так вот… Однажды святой Николай — современный Пэр Ноэль, Санта, — который, если верить легендам, жил где-то в Турции и помогал бедным, купил эфиопского мальчика-раба. Не для того, чтобы получить раба — он его так освободил. Этот мальчик ему, конечно же, был благодарен и решил что теперь он будет следовать за ним до конца своих дней. А потом из легенд как-то исчезло это его эфиопское просхождение, а цвет кожи объясняли тем что ему, как и Санте-Ноэлю, приходилось спускаться в печные трубы. Поэтому дети и ставили перед камином ботинки, чтобы положить в них сено и сахар для коня, а Николай, якобы забрав их, оставлял подарки и конфеты. У этого Шмутцли с собой всегда были березовые ветки, чтобы трубы чистить, но и эта деталь тоже как-то затерялась, а ветки превратились в розги — чтобы дети не слишком баловались в разгар праздников, им же это свойственно. Слова рождественской песни из стереосистемы, играющие мягкими бликами гирлянды, запах хвои, выпечки и счастья. Семейного, особенного, долгожданного. И в эту ночь над заснеженными деревянными домиками у подножия альпийских гор, под темным небосводом, усыпанным блуждающими звездами Денис загадывает свое желание. Сокровенное, очень личное, шепчет беззвучно несколько слов, осторожно касаясь запястья, где ровными ударами бьется пульс — его надежда, якорь и будущее. Близость в прикосновениях, нежностью и заботой укутывает «люблю тебя» тихо-тихо, выдохом в растрепанные пряди с ароматом шоколада, корицы и имбиря. Слишком многое не уместится в простое «я тоже», не хватит слов объяснить насколько. До вершины Маттерхорн и обратно. До стремления всеми силами сберечь, любой ценой сохранить, поскольку не представляет жизни без. В восемнадцать это тоже бывает серьезно. Глаза закрывают, протягивая друг другу завернутые в шуршащую бумагу подарки — теплый вязаный свитер от известного бренда и шлейфовый «Oud Wood» от Форда. Отклик улыбки на сердце друг друга. Поцелуй в щеку — порыв сквозь смущение, когда все отворачиваются, потому что сдержаться не может. В ответ объятие — крепкое, тесное, жаркое, потому что Стефан не хочет иначе. — Скажи это. Далеко за полночь в темноте коридора у двери в свою спальню. — Что? — Скажи это снова. В тишине уснувшего дома, в смешанном дыхании между запальчивыми прикосновениями губ, оставляющими мокрые горячие следы. — Мой мальчик……So go home before Christmas Так что приди домой до Рождества Don’t take the long road back Не тяни с возвращением Make the ride to where you belong Мчись к месту, к которому принадлежишь Hold who you need to Держи в объятьях того, кто тебе нужен Make love again Люби вновь This could be your moment in Time Этот момент может стать твоим во Времени…
***
За кулисами спорт-центра Курмайор шумно и оживленно, в атмосфере всеобщего приподнятого настроения и веселья проходят минуты перед выходом на лед — кто-то разминается, разогревая мышцы, кто-то рассказывает забавные истории, повсюду слышен звонкий смех. Каро, Киира и Анна о чем-то сплетничают, накладывая грим в спартанских условиях, из сдвинутых столов и зеркал устроив импровизированные трюмо, Валентина с Ондреем повторяют поддержки на полу, Лиза шнурует коньки, Лука, Николь и Маттео пьют горячий кофе, пытаясь хоть немного согреться, потому что в коридорах жутко холодно и продуваемо сквозняками, от которых не спасают накинутые на плечи куртки. Поистине особый фон, взрывающийся и яркий, особый пятый океан их спортивной жизни, отдушина вне соревновательных дней, когда можно быть собой, растворяясь под неоновым светом прожекторов и с головой окунаться в программу, позволяя себе сверкать и раскрываться без оглядки на волнение и нервы. Границы условностей тают, как тает лед под молниеносным скольжением лезвий, как влажные пряди прилипают ко лбу во время резких экспрессивных движений, как губы движутся в такт до боли знакомых слов. Жить музыкой, ловить ее, лететь вместе с ней. — Не мерзнешь? — шею щекочет теплое дыхание, в нос ударяют нотки согревающего-сладкого парфюма. — Не так, как в Вилларе, — Денис улыбается, вспоминая, как еще пару дней назад они пытались не превратиться в сосульки на катке, где даже нет стен, а чуть раньше на открытом льду в Кранц-Монтана, при температуре, близкой к самоубийству. Стефан снова делает это — обнимает у всех на глазах, кладет подбородок на плечо, на короткий момент быстро касаясь его губами, и, кажется, его вообще не волнуют присутствующие вокруг люди. Это смущает. Не настолько, чтобы оттолкнуть — не посмел бы, даже если б мог, но в достаточной степени сильно, потому что так и не привык к открытому проявлению чувств вне дома. Можно сколько угодно оправдывать это особенной кинестетикой, прикрывая близостью их отношений, но невозможно перестать ловить понимающие взгляды Каро, слегка насмешливые Ондрея и Вали, заинтересованный и любопытный взгляд Лизы и не алеть неровным румянцем до кончиков ушей. Но его мужчине этого мало. Влияние ли это ламповой и расслабленной обстановки маленьких европейских шоу, где все фигуристы одна большая семья и нет необходимости придерживаться жестких правил, или же дело в том, что после рождественских дней не отпустило — но это тактильное безумие начинается с объятий на утренней тренировке, и продолжается-продолжается-продолжается… до самого финала. Руки, скользящие от поясницы вниз перед шумной аудиторией на арене, пальцы, в талию впивающиеся в перерывах между номерами, стискивающие объятия за кулисами, сорванные мимолетные поцелуи с привкусом кофе и немного корицы — Стефан доводит его планомерно, откровенно касаниями дразнит, распаляет легким флиртом на пониженных мягких интонациях, умело манипулируя оттенками вспыхивающих, как порох эмоций. До накатывающей волны необъяснимого трепета приятно и он ведется. Просто не может не. Шипит, дергается каждый раз, когда кто-то проходит мимо, в панике поправляя измятый костюм к «Рекондите», ругается на русском, прекрасно зная, что его понимают, но отвечает так, что у обоих сносит крышу. Припухшие губы перед выходом на лед — стыдно. Растрепанные волосы пригладить быстро, приложить тыльную сторону ладоней к щекам, но все напрасно — от возбуждения лихорадит. Да, что бы тебя, ну… — Перестань, ты не помогаешь! — Расслабься… Хочется больно укусить за такое, заставить сгорать от прикосновений так же, как сгорает в пепел сам, но Денис только выдыхает и царапает ткань с пайетками на предплечье, забываясь под обрушивающимся на него ураганом неуемного темперамента. «Льва» откатывает на одном дыхании, вкладывая в прокат всю нерастраченную энергию, всего себя от дотянутых пальцев до чисто исполненных прыжков, ловя потрясающий кайф в том, насколько эта композиция его, созвучная с мыслями, образом и вложенным в нее смыслом. Никто не узнает, но это сильнее, чем притяжение. Их выбор, от начала до продолжения, в каждом выдохе, в каждом движении, связь, что физически ощутима — дотронься, от сердца к мизинцу нитью судьбы — обретая друг друга. …He lives in you Он живёт в тебе He lives in me Он живёт во мне… He watches over Он наблюдает Everything we see Во всем, что мы видим… В каждом взгляде. Буквально. Сердце ломает ребра в мгновение, когда смотрит в темные родные глаза — всего секунда, но этого хватает. …In every creature В каждом создании In every star В каждой звезде In your reflection В твоем отражении… He lives in you Он живёт в тебе… Стефан наблюдает у борта неподвижно. Их музыка, их жизнь, их чувства друг к другу. Безвозвратно. Стирает капли пота, и быстро натянув чехлы, тянет за собой в ближайший угол, где не маячат туда-сюда фигуристы. Не сможет ответить зачем, просто надо. Просто и сложно. — Ты был великолепен. Я чувствовал страсть в тебе, львенок. Перестань! Замолчи-замолчи!.. Не железный. В руках себя держать — какое там. Тяжело дышит, но встревоженный взгляд не спасает от пальцев, легонько касающихся губ в сдерживающем жесте. Серьезно? Извращенная провокация. К моменту, когда они доходят до своих номеров, Денис едва ли способен дышать и мыслить связно. Ломает нещадно. От желания перестать думать о последствиях сейчас, сию же секунду, потому что кажется, больше не выдержит — слишком долго ждал, слишком доведен до предела стремлением отомстить за мучительную пытку и напряжение между ними, что ослабить не в силах. Почему с ним не бывает иначе? Каждый день, каждый чертов раз хождение по грани, почти больно, почти невозможно. Сжимает и разжимает ладони. — Можем спуститься и выпить кофе, а потом… Во взгляде напротив неприкрытой дразнящей насмешки так много, настолько через край, что хочется впечатать в стену. Издевается, подначивает. Знает, как тяжело сдерживать эмоции, как сложно оставаться в рамках, когда пальцы дрожат и сердечный ритм сбоит, срываясь в приступы тахикардии. Знает. И все равно. — Дай карту. Не помнит, где ключ от номера и не уверен, что способен найти его в карманах непослушными от дрожи руками. Иногда это очень пугает — не узнает себя в такие моменты, не понимает, как и когда испаряется здравый смысл и чувство самосохранения, уступая место сиюминутным порывам и неразумному «хочу» на репите. — М? Не зли, не провоцируй. Не… От пяти в обратном порядке. Улыбка в уголках губ как красная тряпка в испанской Корриде. — Карту, Стеф! — шипит сквозь зубы. Иллюзия улыбки исчезает, бровь изгибается, во взгляде мелькает легкое удивление. Не ожидал? Горячая ладонь от поясницы к бедру на глазах у зрителей шоу была финальным аккордом. Щелчок срабатывающего замка не слышен из-за шума в ушах. Вообще ничего не слышно, кроме собственного зашкаливающего сердцебиения и пульса за сотню, вталкивает в номер, захлопывает дверь — игры закончились, хватит. Тщательно скрываемая эйфория от маленькой забавной уловки стремительно рассеивается под резким напором рук, легко и ловко впечатывающих в деревянную поверхность двери. Стефан не успевает переключиться между сменой полярных эмоций, снежной лавиной на него обрушившейся — губы накрывают поцелуем, сминают и подчиняют, не тратя время на осторожность. Медный привкус на кончике языка, едва слышный рычащий стон. Сколько же в нем страсти, сколько пылкого взрывного темперамента, еще не успевшего раскрыться во что-то угрожающее и притягательное. Вибрирующую дрожь ощущает и непривычно жесткие, сдавливающие объятия. На краю утекающего сознания загорается и гаснет мысль о том, как до безумия сладко доводить его до края. Срывать ментальные запреты, ломать барьеры, не более чем кажущиеся устойчивыми и крепкими, тогда как единственное касание и взгляд с оттенками-полутонами желаний способны рассудка лишить. Опасно, в силу их работы и некоторых обстоятельств, но слишком соблазнительно, чтобы время от времени не позволять себе шагнуть за черту. Мягко уступает напору, поддаваясь бешеному натиску и плавится под нетерпеливыми хаотичными касаниями, получая от этого дозу иррационального кайфа, с мазохистским удовольствием из-под полуприкрытых глаз наблюдая за тем, как стихийно прекрасен его мальчик. Разрывает поцелуй на доли секунды — вдох-выдох. Раскаленный воздух, потрескивающий разрядами тока, легкое головокружение и звенящий внутренний восторг от растрепанной челки, прикушенных губ и алеющих щек, от неприкрытого пожара, вырывающегося изнутри, готового сжечь любые преграды. — Дэни? — Молчи.…This life is all that you might ever have Эта жизнь — все, что когда-либо тебе будет принадлежать And dreams are what this movie's made of И мечты — это эпизоды фильма твоей жизни Your nights keep passing by, lost in space and time Твои ночи проходят, теряются в пространстве и времени And the love you have is all — you can give И твоя любовь — единственное, что ты можешь отдать…
Стефан не узнает его голос — с хрипотцой и значительно изменившейся тональностью. Нежно проводит ладонью по щеке, чтобы немного притушить пожар, растягивая мгновения перед неизбежным, но что-то темное, тщательно маскируемое внешним спокойствием останавливает его, желая увидеть, на что еще способен этот сбивающий с ног ветер юности. Линия горизонта между «остановись-хватит-отступи» и безумием, между рацио и мучительным возбуждением, что коротит на кончиках пальцев. Поддаваться, принимать, впитывать знания? В сторону летит шарф, на мягкий ворсистый ковер падает куртка. Сбрасывают обувь. Прохладные ладони проникают под рубашку, поспешно скользят по груди, ногти царапают чувствительную кожу. Контрастами до озноба. Горячо-холодно. Холодно-горячо. Подчинять, срывать стоны, доводить до помешательства и шепота сквозь приоткрытые губы, слышать, как с треском надламывается контроль и видеть, как морозной пылью крошится выдержка взрослого мужчины. Потому что сам еще не умеет вот так — оставаться сдержанным и стойким, когда до звезд перед глазами и до слетевших катушек хорошо, от запаха, взглядов и касаний ведет так, что забывается вся предосторожность. Что-то натягивается, перемыкает и щелкает, создавая бесцветный вакуум, сужая весь мир до точки невозврата острых ощущений. Второпях стягивает мешающуюся толстовку, дорожкой отрывистых поцелуев спускается от шеи к ключицам, вырисовывая витиеватые узоры-линии влажным кончиком языка. Скулить готов от пульсирующего напряжения и дикой смеси адреналина и эйфории, взрывного коктейля, почти до нуля лишающего сознания. Ярость в каждом касании, в нетерпеливых и намеренно неосторожных ласках — смыкает зубы вокруг темного ореола, до вероятных синяков стискивая запястья, прижимая и фиксируя их у прохладной стены. Жалящими укусами у черты боли и наслаждения до фиолетовых отметин, до первого хрипа — лучший саундтрек к сегодняшней ночи. Теряет себя, подобие пьянящей власти обретая, подчиняя выдохи и вдохи любимого человека своим желаниями. Теряет себя или находит новую грань, невидимый реверс света, скрывающийся в закатном мареве гаснущих лучей. Оборотная сторона солнца. То, что спало глубоко внутри умиротворенным сном, тлело слабыми алыми огоньками, пока не появился тот, кто смог раздуть их в разрушительное пламя. К черту смущение — делает то, о чем думал все это время, чего хотел еще в ту первую ночь и много после, прежде чем калейдоскоп сменяющихся дней и соревновательных нервов не закрутил их с новой силой. Не давая ни секунды на передышку спускается ниже не поцелуями — хаотичными безотчетными касаниями губ, шепотом бессвязным вперемешку с глухим гортанным рычанием. На колени перед своим мужчиной. Запрокинув голову, Стефан жмурится, беспомощно стонет, вжимаясь в стену без возможности посмотреть вниз, не готовый потерять последние крохи самообладания. Боже, зачем?.. Еле держится, чтобы не сорваться, съедаемый изнутри любопытством пополам с раздраженными демонами, изголодавшимися и требующими новой крови. Если бы мальчик знал, насколько сложно не вздернуть его вверх, развернуть и взять вот так, без подготовки, если бы хоть немного представлял, о чем он думает, какие темные образы-картинки мелькают перед глазами, если бы… Несмотря на всю щемящую нежность. На всю заботу и желание оберегать, быть осторожным и ласковым, доводя до исступления медленно и неторопливо, показывая разные аспекты чувственности — сложно. Боится перегнуть, перейти определенную черту, за которой полшага до причинения боли. Рваные жесты, слишком дерганные, выдающие всю степень нетерпения, укус чуть ниже тазовой косточки больной и жесткий до крупной дрожи и судорог в ватных ногах. Не отрезвляющий, нет. Звук разъезжающейся молнии и спущенное до колен белье выбивают воздух из легких. Не смотреть-не смотреть-не… Денис облизывает покрасневшие губы в миллиметре от крупной головки. Пьяный шальной взгляд черных зрачков во всю радужку, застывшая безумная полуусмешка. Дорвался? Ладонью обхватывает до основания, делая на пробу несколько коротких резких движений, шумно вдыхает мускусный запах и трется щекой о бедро, вряд ли осознавая, как выглядит в это мгновение. Дорвался. Соединяются цепи-магниты. В таком состоянии не страшно пробовать новое — шум в ушах и нервная дрожь волнами по всему телу перекрывают смущение, болезненное возбуждение не дает сосредоточиться, пульсацией отзываясь внизу живота. Подушечками пальцев пробегается по внутренней стороне бедра, где так горячо под россыпью ощутимых мурашек, намеренно проникает между ягодиц, вызывая шипящий выдох и тихое «trésor» — такое умоляюще-бессильное, что перетряхивает до головокружения. Оставаясь на коленях, имеет власть над ним. И мог бы до сумасшествия распалять одними прикосновениями, ласкать и повторять все то, чему успел научиться, зеркаля невесомые поцелуи, которые самого доводили до пика, использовать разные способы, находя триггеры-точки, мог бы… Если бы не лихорадило от одной только мысли об этом. Смыкаются губы в жарком давлении, глаза закатываются от переизбытка чувственных звуков откуда-то сверху. Немного слишком, до невозможности остро. Вдох-выдох-вдох в такт быстрым сбивчивым движениям, в унисон зашкаливающего пульса, что метрономом отсчитывает бешеные удары сердца. Не останавливаясь, лишь слегка сбавляя ритм, языком щекочет грань уздечки, прекрасно по себе зная, насколько сильно от этого коротит. Мой. Короткие ногти врезаются в кожу, отпечатывая на ней неглубокие лунки, оставляя следы слепой жажды обладания, в противовес настолько же абсолютной принадлежности. Мой. Оглаживает ягодицы, радвигая их, прижимаясь теснее и ближе, едва успевая вдыхать раскаленный между ними воздух, наполненный терпким ароматом секса, шарахающего по мозгам до потери сознания. Твой. Мышцы сводит судорогой от непривычной позы, горло саднит и не то чтобы ему удалось его сильно расслабить для более глубокого проникновения — еще не до конца понял, как — перед глазами завеса из плотного густого тумана, но оторваться не способен, даже если небеса обрушатся на землю. Никогда не думал, что дарить наслаждение будет не менее приятно, чем получать самому, ощущая, как выдержка опытного мужчины сходит на нет, слышать откровенные стоны и беспомощное «не останавливайся», сходя с ума от желания коснуться себя. И вот оно, да… Как в пропасть с обрыва. То, от чего Денис совершенно отключается, теряя себя окончательно, срываясь в стремительно-рваный ритм. Иррациональная потребность подчиняться, вместе с тем осознавая силу влияния собственных действий, чувствовать, как требовательные пальцы зарываются в его волосы, крепко перехватывая пряди на затылке, не давая возможности вырваться и отстраниться. Бессмысленный жест — ни за что не остановится сам. Пополам складывает от явной дрожи под руками, от того, как Стефан вбивается в его рот, практически не контролируя скорость и жесткость захвата, сконцентрированный лишь на своих ощущениях. Темный, властный. По-настоящему одержимый агрессивной и опасной стороной сознания, тем невидимым триггером, что так сильно манит сумраком души и чертями в глубоком омуте, которые соблазнительно щекочут нервы и заставляют трепетать от предвкушения. Хочется довести до края, до любой безумной выходки в состоянии пьянящей эйфории, когда нет сил выстраивать ментальные барьеры, пойти до конца. Ради всего святого! — он готов сделать что угодно, экспериментировать на краю помешательства и потери рассудка, делать те вещи, которые раньше казались недоступными и смущающими, слишком вне его понимания, лишь бы видеть своего мужчину таким, как сейчас — растрепанные волосы, спадающие на лоб почти не прикрывают горящих темнотой глаз, тяжелое прерывистое дыхание, смешанное с гортанными хрипами, полностью потерянное самообладание. От одного этого вида током-возбуждением пробивает так, что невозможно скрыть свою реакцию — урчит от наслаждения на низких вибрациях, обхватывая головку еще теснее, усиливая давление, скользя от основания верх, и протестующее вцепляется пальцами в бедра, не давая себя отстранить. Не получится, нет. Несмотря на то, что Стефан пытается отодвинуться, шепча что-то на неразборчивом французском сквозь сжатые зубы, несмотря на то, что вряд ли готов к тому, что должно произойти в следующую секунду, не менее одержимый желанием попробовать и узнать, каково это — когда так странно и терпко на языке, уши закладывает от откровенно-громкого стона, когда белые горячие капли стекают вниз по губам, и из глаз едва не брызгают слезы от непривычных новых ощущений. В джинсах липко и мокро — видимо, ему стоит смириться с тем, что уже не в первый раз накрывает без необходимости касаться себя, просто от эмоциональной встряски и остроты зашкаливающей чувственности. Сил нет подняться, затекшие ноги как вата, в горле першит и саднит пересохшие губы. Пространство расплывается в легком расфокусе, одним на двоих дыханием резонируя в неестественной после смешения звуков тишине номера. …Иди ко мне. Пожалуйста? Без слов, без взглядов, на уровне их уникальной связи, что позволяет понимать друг друга с единственного прикосновения к разгоряченному запястью, под которым часто-часто бьется бешеный пульс. Так хорошо, что плохо от выброса переизбытка адреналина в крови и скопившегося за день напряжения. Так плохо, что хорошо от собственной смелости, отсутствия смущения и нескольких новых образов-идей, мелькнувших, когда его мужчина был таким прекрасным и неосторожным на пике. Каким неосторожным был он сам, отодвигая в сторону нежность, позволяя инстинктам взять верх на какое-то время. Плохорошо? Так ведь бывает? — Когда-нибудь доведешь меня до инфаркта, — Стефан бережно целует его в висок и стирает белесые следы с подбородка и шеи, пока они не засохли. — Сам виноват, — охрипшим голосом чуть слышно, уткнувшись в плечо. — Ты же это специально. — Если только совсем немного. С тобой не получается оставаться спокойным, — среди разбросанной одежды на мягкой поверхности ковра в непроницаемой темноте слепое полуобъятие. — Je t'aime plus que tout, Deny. Parfois, je crois que t'aimer va me ruiner. Тихое «je t'aime aussi» на выдохе. Даже если не один язык не способен передать все то, что Денис испытывает в это мгновение, весь спектр от нуля до бесконечности осознанной влюбленности, короткая фраза на французском кажется ему самым правильным, самым простым и естественным, что вообще может быть. Их жизнь, насыщенная разными оттенками и полутонами ощущений — уютная нежность семейными вечерами у камина, пропитанными запахом имбиря и рождественским чудом, работа, тренировки и шоу, изматывающие и изнуряющие, но по-своему приносящие ни с чем не сравнимое удовольствие. Страсть — дотла выжигающая руны на коже, болезненная и почти всегда нерациональная, за считанные секунды возникающая. Заклинивает друг на друге, замыкает полярным притяжением невидимых магнитов, крепкой нитью связывает воедино души, сердца и желания. Опасно, пугающе. Их мир, состоящий их миллионов пазлов-осколков, образующий калейдоскоп их жизни, собранный в единое целое одним простым желанием — любить.…Some one somewhere, waits to hold your hand Кто-то где-то ждет, чтобы взять тебя за руку To hear you, speaking words of comfort Чтобы услышать тебя, твои успокаивающие слова Through the darkness of the night, you wait to bathe in light Сквозь тьму ночи ты ждешь, желая искупаться в свете But the journey that you’re on is just beginning Но твое нынешнее путешествие — это лишь начало So go home before Christmas Так что приди домой до Рождества…