Te Quiero Puta!

      Для отвода глаз пустив сильную струю воды, музыкант оперся о раковину и затравленно поднял глаза на зеркало.       Он показался себе таким ничтожным и жалким... Флаке снял очки, и ванная превратилась в размытое сверкающее пятно. Нервно потирая дужки очков, он сел на борт ванной и неосознанно начал себя растравлять. Он вспомнил ненавистные концертные номера, этот котел и поводок; все свои страдательные роли в клипах; тортики, которые покупал, чтобы в трудные моменты подлизаться к музыкантам, которые поначалу не могли найти общего языка; прозвища, какими его награждали... Все прошедшие унижения представились Флаке в искаженном и уродливом виде. Не обладай он такой тонкой душевной организацией, то счастливо забыл бы прошлое.       Но он никогда не сможет забыть и принять то, что Rammstein – единственная группа, где все смеются не над басистом, а над клавишником. И Флаке стало так тошно и гадко от понимания того, что он не может им всем отомстить...       Он сполз на холодный кафельный пол, и, готовый зарыдать, уткнул лицо в ладони. Флаке очнулся от того, что кто-то настойчиво колотил в дверь. Поначалу клавишник забился в угол и не хотел открывать, но услышав суровый голос Тилля, который просил впустить, неверным шагом подбежал к двери и с силой отодвинул щеколду. – Что случилось? – сурово спросил Тилль, вскинув на клавишника спокойные и ясные оливковые глаза. Он ничуть не выглядел больным.       Флаке отпрянул, растерянно хлопая ничего не видящими глазами. Все, что он давеча надумал, тоже отступило и сжалось. Без очков он чувствовал себя совершенно беззащитным.       Тилль отодвинул Флаке, вошёл в ванную, огляделся и протянул клавишнику очки. Мир обрел ясность. Флаке постарался придать спокойное выражение своему мягкому лицу и с деланным безразличием произнес: – Нет, ничего, все в порядке.       Он старался смотреть в невозмутимое лицо Тилля, но взгляд сам спускался к перебинтованому торсу. – Тилль, – Флаке поправил волосы, – иди ложись, тебе нельзя вставать. – Да ну, – отмахнулся вокалист, – мне ничуть не больно. Бывало и хуже. – Это твое дело, – пробормотал клавишник себе под нос. Тилль нахмурился.       Хлопнула дверь в номере. Флаке вздрогнул. – Тилль, Флаке! - услышали они звонкий, голос Рихарда, – вы где?       Вокалист с неизменно спокойным видом развернулся и вышел из ванной, на мгновение загородив собой прижавшегося к стене Флаке. – О, уже выздоровел?! – глухо донесся неестественно искренний голос барабанщика. Флаке даже показалось, что он видит, как округляются голубые глаза Шнайдера.       Прилипнув к увешанной полотенцами батарее, Флаке слушал, как шуршит пакет и скрипят пластиковые коробки – на ужин явно купили что-то вкусное.       Клавишник боялся выходить из ванной, а то мало ли что остальные подумают, если увидят их с Тиллем вдвоём. – А где Флаке? – наконец спросил Пауль. Он явно говорил с набитым ртом. – Ему стало плохо, – безразлично объяснил Тилль.       Через секунду комната сотрясалась от смеха. Подумав, что смеются над ним, клавишник вспыхнул и бесшумно вошёл в комнату.       Тилль с видом умирающего лежал на кровати, придерживая на животе коробку с какими то пирожными, и все пятеро убирали их так дружно, что за ушами трещало. Флаке втиснулся между Паулем и Оливером. Было очень тесно, и клавишник еле-еле выпростал руку, чтобы взять пирожное. Наевшись, он сразу повеселел и забыл, что только что ненавидел всех участников группы, включая самого себя.