Ранняя влюблённость поздней любви

      Ви по возможности нацепила бы на себя пять свитеров из овечьей шерсти и три хорошо прошитых пуховика, чтобы точно быть уверенной в своем здоровье этой зимой, но возможности не так безграничны, как ее хрупкое тело, и без того ветхо покачивающееся на ветру от тяжести всего одного зимнего пальто. Теплый вязанный шарф обмотан на лице в несколько слоев до самых нижних ресниц, закрывая раскрасневшийся нос, мило подергивающийся от выступающей шерсти на шарфе, а шапка с синим помпоном бережно натянута по самые русые брови. Ви стряхивает с нее насыпанный с неба снег.       — Алекс, а если во втором задании был не третий вари… — она затыкается на полуслове, чувствуя предательски брошенный снежный комок в спину, и ошарашенно разворачивается в сторону неподдельного смеха.       — Ты хочешь войны? Я могу подойти и дать тебе в ухо.       — Дойди сначала.       Девушка видит, как в его перчатках из тысячи снежинок образовывается идеальный снежный комочек. Настолько идеально слепленный, что Ви ненароком думает, как же его жаль разбивать об кого-то. Жаль, но не Тёрнеру.       Она прослеживает траекторию полета комка снега и ужасается, наверное, не от легкой боли, выступившей в районе плеча, а то, как он медленно рассыпается вниз по рукаву. Всё, что ей остаётся, это одарить парня резким и не очень снисходительным взглядом.       — Я же знаю, где ты живешь.       — И знаешь, что дверь открывается изнутри.       Светлые брови девушки тут же показываются из-под шапки, формируя две интригующие дуги, и Ви чуть громко, на полтона, выдает:       — И знаю, что окна не выдержат удара лопаты, которую ты оставил на заднем дворе.       Глаза Алекса мгновенно округляются в подстывшем испуге от такого незатейливого выражения лица девушки, которое он видит, как будто, впервые. Или нет?       — Нет.       — Да.       Она тут же выскакивает из сугроба, мгновенно образовавшегося за последние минуты их диалога, и бежит вперед, забираясь в очередную кучку снега и нехотя закапываясь в нем, но так стремительно, что у Алекса просыпается уважение за её физическую подготовку к зимней ходьбе по сугробам. Он видит ее руки, резкими взмахами уверенно помогающие корпусу тела преодолевать леденящее организм и душу сопротивление, и тут же ныряет ногами в очередной сугроб в её сторону.       Ее уверенность уступает резвости парня, с которой он успевает настигнуть её сзади и оказаться тяжелым одеялом на белоснежной постели из сугроба. Снежное постельное мгновенно проглатывает её и сковывает своими леденящими руками, погружая в состояние безысходности. Рука, подобно ножу, разрезает сугроб, и из него показывается огромная синяя варежка с вязанными снежинками, сигнализирующая то ли белый флаг, то ли то, что Тёрнеру явно пригодится лопата с заднего двора для выкапывания ямки для своего гроба из сугроба.       Ужас в его глазах и боязнь за неё пересиливают всё. Парень, прикладывая небывалые усилия, тянет ее за руку, чувствуя, как медленно наклоняется его корпус назад. Он понимает, что до земли остаются считанные сантиметры, когда неожиданно садится на пятую точку и с оторопью осматривая синюю варежку в своих руках. На месте, где она была до этого, торчала раскрасневшаяся от холода рука с согнутыми тонкими пальцами, торчащими из сугроба абсолютно без движения.       — Тёрнер, мать твою..!       Он бросается к ней, по-собачьи откапывая руками, будто на дне должен лежать самородок ценностью в несколько миллионов долларов. Но ценность Ви намного выше всяких драгоценностей и самородков. По крайней мере для него. Он это понял не сразу.       Он видит её испуганный, но в то же время яростный взгляд и слегка отклоняется назад, понимая, что ему сейчас влетит. Ви в доли секунды одним рывком покидает отлёжанное место и оказывается на Тёрнере, колотя его грудь через несколько слоев одежды. Какая же она злая, и как же ему смешно от этого. Как хлипко она попадает по его телу, как вздрагивает её маленький дрожащий нос и как она старается яростно кричать, но её голос проседает с каждым словом. Она сгребает ладошками снег и заталкивает его за шиворот парню, остервенело стуча зубами от холода. Тёрнеру всё ещё смешно.       Он смиренно ждёт, пока она не отомстит в полной мере, как посчитает нужным, и когда её хватка начинает ослабевать, он успевает перехватить её руки прежде, чем очередная порция снега окажется у него за шиворотом.       Её злость уходит в смятение, и он, пользуясь паузой, за руку вытаскивает её из снежной западни, в которой они телами промяли соседскую клумбу на Райтон-стрит.       У неё не хватает духа больше ничего сказать. Она обнимает себя за плечи, чувствуя уязвимость, и открывает шире рот, чтобы зубы предательски не лязгали друг по другу. Алекс сожалеюще обнимает её и достает ключи от дома, пропихивая внутрь.       — Надеюсь у тебя дома есть обогреватель.       — Я лучше любого обогревателя.       Его загадочная улыбка сходит тут же, как только он видит её озадаченное выражение лица и понимает, что пора заткнуться.       — Я теперь понимаю значение выражения «снежная баба», — она поднимает края свитера, пропитанного снегом на сквозь, и оттуда выпадают неровно скрученные снежки. — Возможно ты не знал, но для лепки снеговика обычно не нужен каркас.       — Буду знать, — улыбается он и нажимает кнопку включения электрочайника. — Поднимайся, я принесу тебе чай. Зелёный, другого у меня нет.       Девушка не в состоянии язвить, пока челюсти всё ещё не могут сомкнуться без стука, и она молча поднимается по лестнице, попутно вытрясая снег из карманов брюк.       Алекс застаёт её, обнявшую батарею, в нательном топе — единственным не пропитанным снегом куске одежды. Он накидывает на неё сложенный вдвое плед и стягивает с кровати одеяло, накрывая с головой. Садится на корточки рядом, протягивая свежезаваренный чай с плавающей долькой лимона в чашке.       Он наблюдает, как она осторожно высовывает руку из-под слоёв ткани и бережно берет чашку за ручку, протаскивая её под одеяло. Неторопливо отпивает из неё, при этом намеренно-противно хлюпая кипятком, и по-злому, но всё ещё страдальчески смотрит на него.       — Ну и что ты лыбишься?       Он опускает голову, пряча улыбку в волосах, и встаёт, удаляясь в другой конец комнаты. Одеяло скрывает этот обзор комнаты для Райс, и она вытягивает голову, чтобы постараться увидеть его, но, перестраиваясь маленькими движениями, Алекс успевает сделать фото на телефон.       — Эй!       — Только посмотри на себя.       Она действительно выглядит забавно. Словно пристёгнутая к батарее, все ещё отдалённо напоминающая зверька в мягком сугробе, любопытно выглядывающим из своей норки. Стискивать губы больше нет сил — Ви громко смеётся.       — Если я так выгляжу со стороны, не понимаю, как ты можешь со мной общаться.       — Ну, ты очень милая.       С улыбкой она прикрывает глаза и прикусывает губу, мотая головой из стороны в сторону. Если она не попадёт в больницу с обморожением, то обязательно прикончит Тёрнера.       — Если я заболею, ты будешь приносить мне ананасы в больницу. Каждый день.       — Больным приносят апельсины.       — А я люблю ананасы.       Он присаживается рядом с ней, бережно поправляет одеяло и, непрерывно держа зрительный контакт, забирает полупустую чашку у неё из рук.       — Сильно холодно?       — Я поражаюсь, как тебе не холодно.       Поражения она получает больше не от этого факта, а от его рук, которыми он обвивает её пуховую крепость, и ей в миг становится жарко. Если бы к ней был прикреплён термометр, он бы тут же дошёл до самой высокой отметки. А спустя секунду он бы вышел из строя, после того как его пламенные губы любезно накрыли её. Видимо, чтобы не замерзли.       Ви внезапно ощутила себя на Марсе.       — Что ты чувствовал всё это время?       — Не знаю, мне просто захотелось это сделать.       Она прячет взгляд в синем ворсистом ковре и утыкается затылком в его плечо, чувствуя, как сильно размякли её губы. Будто их вовсе нет. Она проводит пальцами по ним, убеждаясь, что они все ещё на месте.       Алекс гладит её по светлым, слегка влажным и спутанным волосам, откидывая их на одну сторону её плеча и встаёт. Она вопросительно смотрит на него, пока он с высоты своего роста одаривает её мягкой улыбкой, всем своим видом источая спокойствие, и уходит в другой конец комнаты. Ви улыбается, потому что понимает зачем.       Алекс садится рядом, заботливо укрытый пледом, и плавно перебирает пальцами аккорды на своей гитаре, ловя её реакцию на знакомые мотивы.       — Теперь ты обязан петь мне серенады под окном.       Он, в общем-то, и не против.       Когда-нибудь Александр Дэвид Тёрнер споёт, что она — его, и как он хочет быть её. И о том, как точно захочет позвонить ей пьяным. Про фальшивые сказки в Сан-Франциско. Напишет свой первый гимн всех вечеринок. И обязательно споёт о том, что любовь — это риск, назвав это дорогой из желтых кирпичей.