***
Юнги легко оглаживает клавиши пианино подушечками пальцев впервые за долгое время, приятная прохлада расплывается по-родному в кистях рук. Когда болела мать Мина, то времени совершенно не оставалось, чтобы практиковаться в игре. До болезни женщины Юнги каждый вечер играл для неё различные произведения, а та гордилась очень сильно его талантом. Но всё в один миг рухнуло, потрескалось, разлетелось на колющие осколки. И теперь Юнги впервые играет сам для себя, а не для кого-то. Непривычно. Мин осторожно нажимает на клавиши, чтобы привыкнуть к новому инструменту, понять его характер, ощутить через подушечки пальцев всё, что пришлось сыграть на пианино когда-то. Юнги считал, что пианино, словно живое существо, впитывает в себя всё происходящее, а потом выражает свои мысли, через мелодичные звуки с помощью чужих кистей рук. Юнги отдаётся полностью музыке, уносясь в мысли далеко-далеко, где всё хорошо, где нет боли, страданий и одиночества, и где его мать жива и полностью здорова. В этом придуманном светлом мире Мин бы остался на вечность. Но из этого эйфорического состояния Юнги выводит внезапный звонок в дверь. Он сначала не отвлекается, продолжает играть, чтобы окончательно забыться, но когда трель не прекращается, а наоборот становится более напорной, Юнги не выдерживает. Срывается. Он чувствует, как злость и негодование быстро распространяются по всему существу. Мин быстро идёт к двери, чтобы высказать всё, что думает этому незваному гостю. И если со стороны сейчас посмотреть, то он выглядит так, словно ещё немного и взорвётся. Раньше у Юнги не было таких внезапных вспышек гнева, хотя раньше у него была мать, которая являлась его верным другом. Мин быстро поворачивает ключ в замочной скважине и открывает дверь. На пороге стоит молодой парень, Юнги вообще его назвал бы подростком, а вид того был таким же недовольным, как и самого Мина. — Ну и что нужно? — выпаливает Юнги. Мин ощущает в атмосфере, стоящей между ними, предчувствие нервного срыва вселенского масштаба или же возможной словесной перепалки, потому что незнакомец не менее сильно возмущён, чем он сам. И Мин бы сыграл в соревнование на выносливость, кто продержится дольше? — Ты видел время? Уже поздняя ночь, а у меня завтра экзамен, — говорит незнакомец, и Юнги хочется сначала прочитать мораль про уважительное отношение к старшим этому сопляку, но затем осознаёт, что и вправду уже ночь. В коридоре его квартиры темно. Юнги никогда не следил особо за освещением, потому привык жить в потёмках. Раньше Мину с матерью приходилось экономить на всём, даже на электричестве, вот и выработалась своеобразная любовь к темноте. — Прояви уважение. И сейчас Юнги чувствует себя немного виноватым. В этой ситуации и вправду вина вся на нём, ведь он заигрался, совсем забыв о времени, отдавшись полностью эмоциям, а сейчас он нарушает правило не шуметь в позднее время суток. Хорошо, что хотя бы другие соседи не вызвали полицию, а только пришёл этот подросток. Юнги даже чувствует долю уважения к тому, ведь не побоялся же заявиться к совершенно постороннему человеку в такой поздний час. Мало ли бы, Мин оказался наркоманом каким-то, который за дозу мог бы и прибить пацана? Юнги за его своеобразную внешность, точнее яркий цвет волос, прежние соседки и вправду считали наркоманом. Мин же всегда любил выделяться из толпы, поэтому и красился в яркие цвета, только вот теперь из-за этого состояние его волос плачевное совсем. — Хм, ладно, — произносит Юнги, как можно более добродушно. На лице незнакомого парня сразу же появляется неподдельное удивление, и Мин не понимает, что такого сверхъестественного он сказал? — И удачи на экзамене. Мин помнит, как сам несколько лет назад сдавал вступительные экзамены и как боялся облажаться, чтобы не расстроить мать. Только вот, когда та заболела всё пошло коту под хвост. Юнги даже в некоторой степени был рад тому, что ему пришлось бросить университет, потому что за два года обучения он понял, что журналистика явно не его призвание. — Спасибо, — смущённо благодарит парень, стоящий напротив, и это выглядит совсем как-то по-детски. Юнги дал бы тому лет пятнадцать не больше, только вот ростом тот вымахал сильно, что выше Мина на сантиметров десять. Но взгляд детский, совсем непорочный, тёплый и чистый. И Юнги становится заранее жаль этого паренька из-за того, что жизнь непременно его разочарует своей несправедливостью. Мин разочаровался в жизни в двадцать лет, когда заболела его мать. Он не понимал за что судьба наказывает женщину такими муками, ведь её жизнь никогда не была лёгкой, как и последние годы, и смерть оказались ещё более мучительными. — Ну ладно пока, — наконец, произносит Юнги. В этот момент чувствуется, что он разрушил какую-то странную невесомую атмосферу между ними. — Пока, — Мину кажется, что в голосе парня слышится какая-то обида, словно тот хотел что-то ещё сказать, а Юнги так быстро оборвал все пути к продолжению разговора. Мин не готов сейчас с кем-то болтать, совсем. Когда Юнги закрывает входную дверь, то он сразу же идёт на балкон, чтобы покурить. Воздух прохладный, а небо настолько сильно усыпано безмолвными звёздами, что даже в городе отчётливо видно. Мин достаёт из пачки сигарету, чиркает зажигалкой и подпаливает, а затем подносит к губам тонкий фильтр и вдыхает. Лёгкие сразу же наполняет приятный дым, который греет в груди. Юнги выдыхает и снова смотрит на ночное небо через открытое балконное окно. Сегодня ночью на удивление слишком красиво.***
— Хосоки-хён, меня зачислили! — радостно произносит Чонгук в трубку. Мать Чона была счастлива, услышав по телефону, что её сына зачислили в университет, потому что это была её давняя мечта. Женщина даже пообещала испечь для Чонгука его любимый яблочный пирог, по случаю такой радости. Вторым же человеком, которого Чон оповестил об этой счастливой новости, является Хосок. Хосок, по воле случая, так же обладал фамилией Чон, и когда они познакомились друг с другом ещё в школе, то долгое время шутили над этим. Чонгука с Хосоком связывают долгие годы крепкой дружбы, и наверное старший является единственным человеком, которому Чонгук мог рассказать всё без исключения, ведь даже матери о некоторых вещах говорить было стыдно. Хосоку двадцать один и учится он в том же университете, в котором будет учиться Чонгук, только на экономической направленности. Этот фактор и стал решающим при выборе в какой вуз сдавать документы. — Я и не сомневался. Ты ж у меня самый лучший, Чонгуки, — тянет Хосок, и Чонгуку кажется, что он через трубку ощущает, как старший тепло улыбается. Вообще, Хосок очень тёплый, такой родной, и для Чонгука он совсем как брат. — Спасибо, хён, — отвечает Чонгук. — Как твои экзамены? Чонгук скучает по старшему безумно, но только тот сейчас слишком занят сдачей итоговых экзаменов, и видеться с ним, пока что не получится в ближайшие недели две. Но когда старший Чон сдаст всё, они непременно должны встретиться и наверстать упущенное. — Сказать честно… изматывает очень сильно. Мне кажется, что я вижу все эти цифры и сейчас перед глазами. Чонгук сочувствует Хосоку, потому что голос у того и вправду слишком уставший, но всё равно в нём слышатся отголоски оптимизма и веры в лучшее. Чон понимает, что ему самому придётся из кожи вон лезть, чтобы сдать все экзамены. — Оу… я в тебя верю, хён. Ты закроешь сессию, а потом у нас будет с тобой марафон фильмов или неделя гуляний по городу. — Конечно, будет и то, и то, — обещает Хосок. Чонгук будет ждать и надеяться, что старший закроет сессию на высокие баллы.***
Чонгук медленно качается на качелях, тщательно вырисовывая очередной набросок. В этот раз он рисует морской пейзаж. Чон хочет съездить на море, но только вот финансовое положение семьи не позволяет. Чонгук каждое лето в раннем детстве упрашивал мать о поездке, совсем не понимая того, что возможности у них совсем нет. Сейчас же он вырос, но детская мечта так и осталась. Хотелось пройтись по морскому берегу, ощутить стопами прохладу песка, а затем окунуться в ласкающие морские воды. За этими мечтаниями Чонгук и не замечает, как на соседнюю качелю кто-то садится. — Как экзамен? — чужой хриплый голос заставляет Чона вздрогнуть и сразу же прекратить рисование. Гук поворачивает голову и видит того самого голубоволосого соседа. Внутри приятно греет осознание, что тот запомнил сказанные им слова о предстоящем экзамене. — Сдал, — отвечает младший, улыбнувшись. — Молодец, — незнакомец достаёт из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку. Чонгук же наблюдает за этим, как тонкие пальцы достают сигарету и как загорается маленький огонёк. Голубоволосый парень подносит бумажный фильтр к губам, вдыхает, а затем выдыхает сизый дым. Чон и не замечает, как зависает на всех этих движениях, потому что считает их довольно эстетичными. Чонгук много раз наблюдал, как курят его сверстники, но так красиво никто из них не курил. Чон даже сам пробовал курить, но сейчас он рад, что не поддался влиянию пагубной привычки. — Что-то не так? Чонгук вздрагивает ещё раз и чувствует себя как-то виновато. — Чонгук, — называет младший своё имя. Возможно сейчас представляться будет не самым логичным, но отвечать правду, что он просто залип на парня, которого видит во второй раз в жизни, потому что считает его действия эстетичными, ещё хуже, а врать почему-то не хочется. — Юнги. Гуку кажется, что имя очень красивое. Но озвучивать это он так и не решается. — На кого поступил? — внезапно спрашивает Юнги. — На юриста, а ты учишься? — Бросил, — коротко отвечает старший, снова поднося фильтр к губам. И Чонгук считывает каждое движение, смотрит на всё словно в замедленной съёмке, запечатлеет, как чужие губы приоткрываются, а затем смыкаются. И как движется кадык при вдыхании. Чонгуку кажется всё это слишком красиво. И впервые за долгие годы, он хочет нарисовать портрет. — Почему? — наконец, спрашивает Чонгук, понимая, что молчать, наверное, будет некрасиво, и тем более ему самому было достаточно интересно узнать причину. — По семейным обстоятельствам, — Чонгук замечает, как Юнги хмурится, а потом затягивается ещё. Видимо, Чон по неосторожности затронул какую-то болезненную тему. — Прости, — виновато отвечает младший. — Всё в порядке. Они сидят до темноты в тишине. Юнги курит, а Чонгук просто изредка смотрит на это, не произнося ни слова, потому что боится затронуть по неосторожности ещё какую-то рану. Но почему-то с Юнги Чонгук чувствовал приятное спокойствие, даже тишина не давила.