Невесомость

      Ей 22, и она уже совсем не ребенок. Она сильная снаружи и слабая внутри, держащая все под контролем днем и полностью разбитая ночью, преданная танцу и неверная самой себе.       Теперь она не помнит себя прежнюю и не знает, как просыпаться по утрам, когда ее тщательно продуманный план рушится, а сама она словно онемела. В ее глазах больше нет тех искорок, а танец — лишь набор движений, потому что некому смотреть. Она буквально стискивает все кусочки своего сердца в руках, пытаясь сосредоточиться на дисциплине, но даже сама понимает, что все это полная ерунда.       Вся ее одежда пропахла горьким сожалением, но почему-то этот запах так похож на его шоколад. В ее руках больше никогда нет мандарин, а в душе — невесомости, но она уже привыкает.       Привыкает жить так, будто ничего не произошло, будто ее улыбка до сих пор искренна, а смех не вымученный, и словно сама она счастлива. Привыкает не хотеть умереть, когда звенит будильник, не мечтать о будущем и не поддаваться моменту. Привыкает существовать.       Ее день четко расписан по минутам, потому что иначе она не выживет. Лакированные лодочки, дорогие костюмы и никаких, боже упаси, кроссовок и джинсов. Всегда только идеальный маникюр, а не обкусанные ногти и идеально гладкий хвост взамен распущенных пушистых волос, которые он все время перебирал. Это новая Юля Николаева, и она не нравится даже самой себе, но так легче.       Она говорит четко и прямо, не увиливая, и никто даже не пытается с ней спорить — бесполезно. Она слишком ответственная и ее решения слишком взвешенные, и это ей не в плюс. Она никогда не может отпустить себя настолько, чтобы начать чувствовать. И она погибает от этого.       В ее голове нет больше никаких границ, но в реальности она загнала себя в жесткие рамки, и она больше никогда не даст себе мучиться от боли, но и любить не позволит тоже.       Николаева помнит лишь то, как она яростно собирала вещи, кричала, что больше никогда не будет танцевать, а потом бежала в аэропорт, откуда прямиком дорога в Рим. В ее памяти есть и то, как плакала ее мама, и то, как она сама каждую ночь не могла уснуть, потому что слезы не исчезали. Если потрудиться, то она даже вспомнит то, как множество пропущенных звонков вибрацией отзывались в ее ладонях, но потом и они прекратились.       Отсутствие знакомых лиц и мест, безразличная маска делают свое дело, и Юле уже кажется, что она абсолютно точно больше не помнит ни человека с фамилией Можайкин, ни танцевальные проекты, но все же фантомные боли настигают ее во сне, и она снова пропадает.       Рыдания обжигают ей горло, а лёгкие горят от недостатка кислорода. Руки тянутся к телефону и ей срочно нужно услышать лишь один голос, потому что она так больше не может.       Слава богу, Решетникова отвечает после первого гудка, и Юлю прорывает. Бесконечный поток слов, слезы облегчения вперемешку с горем и Катино «я ждала, когда ты позвонишь, приезжай, дурында».       Москва встречает прохладой и Катиными объятиями, а Юля просто зарывается в ее плечо и Николаеву буквально трясет. Решетникова как всегда ничего не спрашивает, лишь даёт в руки сладкий чай с лимоном, а сама пристально смотрит.       У Юли ярко-фиолетовые синяки под глазами и вены на руках просвечивают, а в глазах плещется все равно же мировая печаль, что и все эти 8 лет, и она несчастна. Руки Юли дрожат, ее сердце лежит где-то разбитым вдребезги, а ноги не помнят, что такое танец, и она одинока.       Николаева не хочет, чтобы ее судили или ставили диагноз, а Решетникова никогда этого и не делает, но Катя говорит лишь «Потанцуем?», и впервые мимолётная улыбка касается Юлиных губ.       Танцуют они не здесь и не сейчас, а в «Танцах» и целый месяц, и Юля сначала пугается. Потом она видит лишь такие нужные ей улыбки, в каждой из которых чувствуется поддержка и искренняя радость от встречи, и выдыхает. Ненужных расспросов не избежать, но она рассказывает все, как есть, и все отстают, а Николаева снова окунается в «свой» мир и впервые снова дышит полной грудью.       До боли знакомый зал, музыка, которой Юля буквально пропитана насквозь, и она сама, просто не помнящая как танцевать. Николаева стоит в растерянности и не знает с чего начать, сердце стучит так быстро, а паника уже снова готова настигнуть, но Мигель лишь усмехается и завязывает ей глаза платком.       Темнота полностью поглощает ее, и теперь Юле хочется точно лишь плакать, но она чувствует крепкую руку на ее талии и чуть не падает от неожиданности, вовремя сохранив равновесие.       Николаева не видит своего партнёра, но чувствует мужскую силу и очень знакомый запах, но эмоции захлестывают ее, и она не может понять, кто же это.       Его руки неподвижны, а она буквально вся горит и не может понять, в чем дело, но этого и не нужно, потому что её тело начинает двигаться. Она не понимает каким образом, но ее движения становятся продолжением движений мужчины, и Николаева, не думая, отдается этим ощущениям и танцует.       Прикосновения нежные, но крепкие, и она, не раздумывая, прыгает в поддержки, ее сердцебиение учащается, а улыбка буквально высечена у нее на лице, и она чувствует себя если не живой, то хотя бы настоящей.       Дыхание молодого человека опаляет ее кожу на шее, а ее руки покрываются мурашками, и она не думала, что будет реагировать так на кого-то после него, но она полыхает изнутри.       Они уже просто покачиваются в такт, а на душе Юли легко и спокойно, но ее нога случайно наступает на чужую, и Николаева слышит то, что совсем неожидала.       Пазлы складываются в картинку, она уже знает, почему чувствует это, она понимает, что это за запах, и она просто не может поверить.       Это горький воспоминания, горький шоколад, Ваня и его «Ты снова наступила мне на ногу, солнце». А Юля медленно стягивает повязку, видит улыбку Можайкина и хочет прижаться к нему, но лишь также медленно умирает.       Она не помнит, когда была настолько счастливой в последний раз, не помнит, чтобы ее кожа так горела от прикосновений, но она помнит, как ее сердце разрывалось в прошлый раз, и она делает то же, что и тогда.       Она бежит.