проёбы и мир

гокудера хаято почти бросил бессмысленные отношения с хару, курить и уходить на убийственные задания. гокудера хаято даже не ужасающая правая рука бла-бла-бла что-то связанное с вонголой, он больше «самоубийца» или «безжалостный ураган». савада вздыхает, закрывает глаза руками и протягивает очередную папку почти-сошедшему-с-ума хранителю урагану, реборн хмурится, большинство волнуется, хаято просто похуй. кёе, который лишь наблюдает, тоже похуй. хибари думает, что савада просто скоро попросит его «хибари-сан, пожалуйста, это больше так не может продолжаться» и бла-бла-бла, и крайне расплывчато, что именно и как надо убить хаято. кёе почти жаль от осознания, что того придётся убить, хотя это, определённо, будет весело. сасагава говорит что-то о том, что мог бы излечить это, но гокудера не подпускает никого, кроме савады (ха-ха, уже нет), реборна (тому просто всё равно) и кёи (так получилось, не более). из троих у кёи больше всех привилегий и власти. хаято его почти слушается, хаято почти верен саваде и почти боится реборна. у хаято пустые глаза и бешеная улыбка, оскал — или как это называется? — на лице. когда хаято дерётся, то пахнет горелой плотью, если попасть в смену хаято в пыточную камеру, то можно сразу молить о всепрощении у господа, даже если не веришь в него. это знают все. кёя подкидывает в руке новою коробочку, осматривает, и она его интересует чуть больше, чем всё остальное. кёя знает, что пламя сводит с ума, как пьянящая сила, как необузданное, неопознанное, то, что нельзя просто разделить на семь и довольствоваться этим, нельзя засунуть в коробочку и любить это. хибари знает, что пламя сводит с ума. те, у кого больше одного — либо психи, либо маньяки, либо просто неуравновешенные. и все сходят с ума. хаято повезло, как утопленнику. пять — это, конечно же, хорошо. вон, какой индивидуум. единственный, наверное. лучше бы это было так. таких стрелять надо сразу как только узнал, что пять. кёя думает, что хаято не доживёт до тридцати. подорвётся сам и остальных утащит за собой, эффектно, красиво, или кёя его убьёт. другим он это не отдаст. это то ли какой-то новый вид зависимости, то ли слабое пламя тумана тоже начинает сказываться и разрушать разум. всё равно уже. хибари смотрит на тонкие пальцы, на выступающие, покрытые кровавой корочкой костяшки пальцев, на изящные руки. хибари нравится смотреть, наблюдать за руками, за тонкой шеей, за нетипичной ни для итальянца, ни для японца внешностью хаято. слишком светлый, слишком резкий и активный, слишком много «слишком». хибари мог бы рассказать о чём угодно, касающегося хаято. хибари наклоняется к гокудере, ловит своими губами его, в рот заползает табачный дым, что выдыхает хаято. облаку всё равно, что подумают другие и как они выглядят. мужчина в дорогом деловом костюме и парень, только переступивший за двадцать. хибари не выглядит особо старше, но выглядит определённо солиднее хаято. — поехали, — бросает хибари, уходя к машине. гокудера заторможено касается пальцами припухших губ и почти по-идиотски улыбается. хибари почти жаль убивать хаято. он даже думает увезти его куда-нибудь подальше, там где гокудера будет развиваться со своим безумием на пару и хибари ещё подключит к себе. когда всё это происходит, хаято орёт благим матом, а кёя спокойно курит и после целует, заставляя вдохнуть дым через поцелуй. — грёбаный сукин сын, — говорит хаято. кёя безразлично жмёт плечами и выруливает на главную трассу. сводки газет показывают «убили правую руку босса крупной компании ххх. как же будет савада тсунаёши?» хаято знает, что вонгола лишилась не только его, но и хранителя облака. — давно хотел избавиться от этого дерьма, — как бы невзначай между строк песен из радио бросает хибари. гокудера делает вид, что он достаточно умный и адекватный, чтобы не спрашивать, что мешало это сделать. жаль, конечно, комбио-форму. больше хаято ничего не жаль: ни саваду, ни хранителей, ни себя, ни хару, которую так и не бросил. гокудере было бы почти жаль, но ему лишь всё равно.