проёбы и мир

Гокудере Хаято было всё равно. Нет, даже не так. Гокудере Хаято было глубоко наплевать на то, что подумают остальные. Эта чертовщина его выводила из себя, нарушала внутренний баланс, разрушала с таким трудом выстроенное спокойствие. В одном времени не могут находиться две версии человека. Он это уяснил давно, ещё подростком, ещё в том прошлом-будущем, но сейчас всё упорно катилось к чертям. Он чуть было не столкнулся с самим собой из нынешнего времени. Гокудера Хаято ненавидел многое, и неожиданные путешествия во времени и пространстве занимали законное первое место. Потому что из этого никогда ничего хорошего не выходило, ведь даже пять минут могли изменить всю жизнь. Хаято сам не заметил, как пришёл к школе Намимори. Любимое место Хибари, будь ему шестнадцать или же двадцать шесть лет. Хаято нашёл в карманах джинс пачку сигарет, зажигалку и после нескольких махинаций закурил. Навивало воспоминания, возможно, тишина стен неизменной школы успокоит его? Кто знает. Гокудера входит в школу, как к себе в дом, но шаги его приглушены, подрывник осторожен, но, к его счастью, Хибари из этого времени в школе не оказалось. Скорее всего, Реборн позвал его, и теперь школу не охранял блюститель закона и порядка. Подрывник провёл рукой по знакомым стенам, весь его внутренний пыл словно растаял. Он помнит, как чуть не погиб в этом коридоре от взрыва, он помнит, как они бегали от Хибари, как Хаято иногда приходилось прятаться от стайки одноклассниц и не только. Хорошие были времена, хоть и насыщенные битвами. Здорово это всё. Лучше, чем-то, что стало. Хаято иногда думает, что тогда и правда было лучше, но такое настроение на него нападало крайне редко. Гокудера прикрыл глаза и пошёл на крышу, ведя кончиками пальцев по стене. Вот поворот, вот чуть дальше лестница, а после металлическая дверь, что ведёт на любимое место их компании, а так же Главы Дисциплинарного комитета. Вон, стоит, весь холодный и спокойный, смотрит своими стальными глазами без интереса на подрывника. Им обоим почти скучно, и можно было бы даже подраться, но Хаято вымотан, а Кёя не хочет. Ему не впервой делить крышу. Гокудера подходит ближе, чем допускает обычно к себе Хибари, смотрит своими ярко-зелёными глазами, словно кошка, большая и непослушная, дикая, и Хибари тянет руку к его волосам. Тянет почти нежно на себя, кусает за скулу подрывника, от чего тот фыркает. Хаято и сам бы потянулся за прикосновениями, но не делает этого, то ли боится спугнуть, то ли интерес переборол всякие прочие инстинкты. Им обоим почти всё равно на это. Кёя отпускает его так же неожиданно, как и схватил до этого, и Хаято отходит к зелёной решётке, что ограждает край крыши и манящую пропасть. Хаято почти хочется прыгнуть, но небо оказывается неожиданно тёмным, и звёзд много-много, почти как за городом, не как в Италии. — Ты надолго? — нарушает тишину хищник. Ему не интересно, на самом-то деле, но что-то неожиданно тянет его на «поговорить», и Хаято не отказывает ему в этом удовольствие. — Как получится, — выдыхает небольшое белое облачко Хаято и дёргает плечами. — Если не получится, то в горы. Или к морю. Подальше только, — подрывник выдыхает и смотрит в небо, хотя и чувствует, что уже продрог в одной футболке. Кёя тоже видит это, и неожиданно на плечи Хранителя ложится пиджак, что сохранил тепло тела владельца. Хаято удивлён, ошарашен, и впору бы начать материться, но что-то внутри толкает его на совершенно другие слова. — Спасибо, — и он кутается в него больше, прикрывает глаза и неожиданно раскачивается с пятки на носок. Кёя тянет свою руку ко лбу Урагана, касается прохладной ладонью чужого лба, но подрывник ловит его руку в свои, зажимает между горячих ладоней с тонкими пальцами, на которых надето множество колец, а после подносит близко-близко ко рту, не то чтобы подуть на ледяные пальцы, не то чтобы поцеловать каждый палец Кёи. Чёрт его поймёт, думает Хибари. Будь что будет, решает Кёя. Ему почти ощутимо не хватает человеческого тепла, а Гокудера оказывается просто неожиданно горячим. — Твоё плечо, — говорит Ураган. Конечно, как же иначе, он не мог не заметить. Хибари, кажется, почти взбешён, но Гокудера расслаблен, и только руку протяни, погладь по щеке, да потрепли по волосам — и замурчит, начнёт тереться о ладони, словно кот. Хибари вытаскивает свою руку из ладоней Хаято, кидает разрезающее тишину «пошли» и уходит. Знает ведь, что Гокудера пойдёт за ним, хотя в какой-то момент и свернул не туда. Хибари даже закрылся, чтобы неповадно было, только Хаято быстро сообразил, что к чему, поэтому через несколько мгновений дверь в кабинет Дисциплинарного Комитета вновь распахнулась, впуская Хаято с аптечкой и чужим пиджаком на плечах. Даже несмотря на то, что в школе было значительно теплее, он не пожелал расставаться с источником тепла. Гокудера смотрит на Хибари, что устроился в кресле за столом, и, положив аптечку перед ним, сам присел на край, потянул руки к рубашке, после чего поймал насмешливый взгляд. — Я аккуратно, — зачем-то говорит Хаято и продолжает избавлять Хибари от рубашки. Это могло быть почти интимно, если бы не было так глупо, если бы Хаято не заморачивался по поводу множества «если», а Кёя не был таким сукиным сыном (по мнению Хаято). Гокудера снимает бинты, пропитанные кровью, аккуратно, касается своими горячими пальцами краёв раны и хмурится. В аптечке находится всё необходимое, и, кажется, Гокудера может вылечить и без пламени Солнца, ему бы в медицинский, думает Кёя, но это, на самом-то деле, пустяки. Хаято касается его почти осторожно, почти боясь навредить ещё больше, но бинты затягивает туго и крепко, да и когда зашивал, руки у него не дрожали — не впервой. Хаято сам застёгивает на рубашке Кёи все пуговицы и, кажется, достоин похвалы. Кёе почти безразлично, чего он достоин, но Хаято сидит на столе, мешает и выглядит слишком потрёпанным. Хибари знает, что выглядит не лучше. Ему, собственно, наплевать. Поэтому когда так случается, то они сталкиваются носами, губами, зубами, кусаются и перехватывают инициативу на себя. Это даже не поцелуй, просто очередной способ выразить то, что чувствуешь. Хаято не привык загоняться по этому поводу и думать о «большой и счастливой любви». Хаято просто привык выражать свои эмоции через действия, через слишком громкую ругань. Кёя не заморачивается по этому поводу, потому что знает, что понят. Это почти смягчает атмосферу в кабинете, но они всё ещё не желают впускать друг друга в свою жизнь. Они всё ещё остаются одиночками даже после стольких лет. Потому что по иному у них, вроде как, и не складывается.