Два слова о скверных историях

В треклятом трактире, сбежать из которого мне не представилось ни единого шанса, так как олухи, похитившие меня, не теряли бдительности и не оставляли меня одного ни на минуту, провёл я в итоге чуть больше недели. Это в какой-то мере даже должно было льстить моей герцогской персоне. По всему выходило, что матушка моя не спустила привёзшего требования о выкупе посланника с крепостной стены, только услышав означенную в прошении сумму, а благородно делала вид, что ищет оную. А может, даже в самом деле искала, безуспешно пытаясь заложить ростовщику (единственному имеющемуся в наших голодранских краях — рыжему гоганскому отродью) хоть какую-нибудь драгоценную диковинку, завалявшуюся в обросших паутиной пустых сокровищницах. Впрочем, обманываться было приятно, но довольно опасно — ничего такого в Надоре давно не водилось. Найти сумму можно было лишь в том случае, если бы матушка решила в спешном порядке сосватать Айрис за какого-нибудь богатого и, скорее всего, бесконечно отвратительного толстосума, убедив бедняжку в том, что её сестринский долг — сделать всё для спасения бестолкового брата и, по совместительству, законного герцога. Но я даже думать о том не желал, и, спроси кто моего мнения, наотрез отказался бы ломать и без того не слишком сладкую жизнь сестры даже ради спасения собственной задницы (выражаясь фигурально и не очень). Однако довольно скоро всё закончилось. Надор ответил отказом, чего в общем-то следовало ожидать; мол, извиняйте, господа хорошие: денег нет. Может, скалами возьмёте? Нет? Ну тогда оставляйте наше единственное беспутное сокровище себе и делайте с ним всё, что хотите. Так или иначе, герцог — дело наживное. Печально, конечно, но я старался найти даже в такой паршивой ситуации положительные моменты. Нет, вот честно! И один, конечно, нашёлся. Во всяком случае, я мог покинуть кошкин трактир с его пыльной затхлостью и, возможно, получить шанс где-нибудь по дороге свалить от этой разномастной и опостылевшей мне уже компашки. Наёмники и похитители, дождавшись вестей от моего семейства, уже не особо стесняясь моего присутствия (да что там, ребята, не обращайте на меня внимания, я вообще тут уже давно в скальное образование превратился, как и положено истинному Повелителю), устроили военный совет, решая, что же всё-таки со мной делать. Рыжий хитрожопый гоганский выродок, слегка шепелявя, уверял своих подельников в том, что, раз деньги за убийство герцога уже получены, то нет ни малейшего смысла пускать столь ценную персону в расход, ибо за высокородную особу в Багряных землях можно было получить довольно солидную сумму. Южанин, который был родом из полудикой Кагеты, высказывал своё опасение насчёт того, что доставка пленника в столь отдалённое место может обернуться разного рода неожиданностями, в следствие которых всплывёт обман — и тогда избежать гнева одураченного высокопоставленного заказчика никому не удастся. Остальные в решении моей судьбы участвовали вяло, и я едва сдерживался, чтобы не посоветовать господам провести закрытое голосование, ибо, как подсказывал мне не слишком обширный ещё опыт, жадность являлась ключевым фактором любого решения. Отказаться от возможности получить с уже разделанной тушки ещё монет смог бы не каждый, особенно, если решение принималось анонимно. И, разумеется, спроси они меня, я без колебания выбрал бы долгосрочное путешествие в Багряные земли, нежели быстрый переезд в ближайший овраг с перерезанным тем самым страшным ножиком горлом. «Ну же, господа бандиты и наёмники, — хотелось воскликнуть мне, лучезарно улыбаясь, — не упустите такого блестящего шанса. Только подумайте, как дорого заплатит вам за мою белоснежную северную задницу какой-нибудь дикий толстобрюхий наршах». Хэх… Самому не смешно, Ричард? И с чего ты взял, что наршахов вообще могут заинтересовать твои тощие и костлявые прелести? Однако в итоге я оказался прав: победила жадность. И как только за окном загустели чернильные сумерки, я снова был связан и перемещён в грубую крестьянскую телегу, в которую была запряжена повидавшая жизнь кляча. — Лежи и чтобы ни гугу! — вякнул хмурый кагет, снова погрозив мне своим ножом, — помни про язык. Я хотел было сказать ему, что в борделе мне без языка никак, но благоразумно промолчал: вдруг ему вздумалось бы воочию убедиться, что язык действительно нужен для дела, а не для пустой болтовни. В общем, я просто кивнул ему, не открывая рта. К чему будить лихо? Ехать в таком виде было крайне неудобно, но, с другой стороны, свисать с седла, уткнувшись герцогским носом в чужую ляжку — то ещё удовольствие, а потому я лежал, используя свободное от других дел время, чтобы всё-таки придумать, как мне выбраться из столь плачевного положения. Мои похитители уже вычеркнули меня для себя и своего нанимателя из списка живых, а потому на освобождение у меня могла быть только одна попытка. Тут или пан или пропал…