Академия "Overwatch"

      Он постоянно размышлял о том, есть ли предел человеческих страданий. Существует ли та тонкая грань, которая разделяет нормальность и самобытность от неопределенного и безумного, покрывшегося коростой гневных мыслей и раздражающих язв сознания. В какой именно момент все становится слишком понятным и через чур простым?       Сейчас страх у него вызывал блеск начищенного санитарами пола, приближающегося плотностью плитки к его металлическим ногам, старательно приспосабливающихся к новому хозяину. Было слишком непривычно и странно не ощущать прикосновение пальцев к поверхности, не чувствовать холода и стараться не закричать от обжигающей боли в местах сцепки протезов с обугленной кожей. Все стало слишком простым.       Ангела радуется тому, что он сделал первый шаг, будто бы наблюдает за несостоятельным ребенком, который не сможет прожить без чужой опеки и нескольких минут. На ее лице появляется улыбка, когда как на твоем вздымается напряженная вена, служившая сигналом активной работы. Пытаешься обрадовать ее? Пытаешься привыкнуть к своему разрубленному на части телу? Никто не узнает, что прячется за оскалившейся зубами улыбкой.       Трясущаяся ладонь сжимает костыли до посинения в треснувших ногтях, только-только начавших вновь расти на обожженной руке. Искусственная неумело пытается обхватить дверную ручку, боясь ненароком выгнуть ее или оторвать, не рассчитав силы неестественной конечности: — Я могу… — говорит блондинка, но Гэндзи глухим рыком останавливает ее, сосредоточенно пытаясь стать нормальным человеком. Увесистый шлем, прикрепленный к твоей голове сотнями проводов и штырей, показывая окружающую среду в виде нечеткой голографической картины в поврежденных глазах нещадно барахлит, причиняя только дискомфорт и повышая градус несоразмерных комплексов. Еще немного и…       Девушка радостно приближается, останавливая ладонь за несколько сантиметров до поврежденного пациента. Никак не может привыкнуть к тому, что его хрупкость теперь напоминала скорее фарфор, чем обычную кожу и кости: — Отличный прогресс, Гэндзи! Ты уже можешь встать с кровати и дойти до двери без видимых осложнений. Не против, если я запишу это в свой доклад доктору Донован? Гэндзи? Эй, Гэндзи, куда ты… — но парень, выйдя в коридор, оказался будто бы в центре лесного пожара, где повсюду мелькали искры и был слышен свист наточенной стали. Сердце бешено колотилось, а полу-искусственные легкие определенно не справлялись с таким резким наплывом кислорода.       Попятившись, Шимада с беспричинным чувством паники затрясся и прижался к холодной стене, разрывая несколько заживших ранений всплесками крови и гноя. Взвыв от сковавшей его боли и страха, бывший студент приподнял костыль и начал защищаться от невиданной угрозы, пока спинной мозг вопил о несуществующем преследовании: — Он здесь… Снова здесь… Все горит, я не могу дышать… Помогите, кто-нибудь, помогите… Я… ПОМОГИТЕ МНЕ! — увидев обезумевшего пациента, пара свободных санитаров появились словно из воздуха, деликатно скручивая и провожая его обратно в палату под виноватые возгласы Циглер: — Умоляю, только аккуратнее с ним! Прошу! — за запертой дверью еще были слышны дикие крики, перерастающие в нечеловеческий хохот, пока весь этаж внимательно наблюдал за закончившимся представлением. Стирая что-то со своих щек, практикантка ушла прочь, прекратив написание отчета до поры до времени.

***

«- Слушай, не обязательно постоянно ходить за мной тенью, я не сделана из хрусталя и мне не нужна твоя защита, ясно? Не корчи такое лицо, ты прекрасно понимаешь, о чем я, — они ужинали в одном небольшом ресторанчике неподалеку от центра Лос-Анджелеса, неизвестно каким образом забронировав столик. На все вопросы касаемо их бюджета и того, какое именно платье ей лучше надеть, Амели коротко отвечала неопределенным утробным звуком, отчего любившая вылазки в город Окстон заводила себя еще больше.       Но сейчас, когда недовольная француженка допивала уже третий бокал белого вина, поднимая свою бровь все выше и выше, ветреная студентка начинала осознавать, что этот вечер будет менее романтичным, чем она ожидала: — В последний раз, когда я оставила тебя в одиночестве, ты вернулась домой без мочки уха, напомнить? Что ты мне тогда сказала? Ве… — отставив алкоголь в сторону, Лакруа закончила за нее: — Ветка случайно соскочила мне по лицу. Неужели это так странно звучит? Не в моем стиле? Не так холодно, как обычно или что? Почему ты так волнуешься? — разведя руками, англичанка чуть не сбила с ног мирно проходящего официанта, с грозным видом осудительно фыркнувшим на посетительницу: — Ну не знаю… Может потому что я тебя люблю, нет? Потому что мы встречаемся, там, не знаю… Ты еще в курсе про это? Потому что иногда мне кажется, что ты забываешь про такую мелочь… — филигранно разрезая стейк с кровью, Амели указала острием ножа на свою спутницу: — Про такую мелочь… Как ты? — надувая щеки, спортсменка хлебнула газировки, чуть не закашляв от захвативших нос пузырей: — Только посмей упомянуть про мой рост, поняла! Я пытаюсь увязать серьезный разговор, но пока все, чего я добилась, это твои ужимки и нелепые отговорки! — промокнув уголки губ от вина и мяса, бледная особа улыбнулась: — Что, не слишком приятно быть зачинщицей взрослого разговора, а в ответ слышать ужимки и нелепые отговорки? — скрестив руки на груди, Лена старательно пыталась разжевать свою порцию, совершенно не оценив неприготовленное до конца мясо. Все в этом месте раздражало ее своей напыщенностью, пафосом, ненужной отстраненностью от обычного мира за тонким стеклом и… Что больше всего задевало Окстон, так это то, как все эти обширные факторы так легко вязались с непринужденностью и элегантностью француженки, сидевшей напротив. То, что так ей нравилось в ней, то, что заставляло ноги трястись от одного только вида смольных волос и ледяной кожи. Нельзя поддаваться на провокации паука, будучи мухой в липкой паутине! — Не переводи тему, черт возьми, это моя фишка! И не начинай про переезд, сколько раз я тебе уже говорила. Я понимаю, что ты можешь себе позволить отдельное жилье, что для тебя дикость находиться с тремя девушками в одной комнате почти три года, но… Я тоже хочу что-то значить в наших отношениях, понимаешь? Вносить свою лепту, быть той, на кого ты можешь положиться, а не только считать маленькой дикаркой, которую стыдно вывести в ресторан. Стейк — отстой, не обижайся, — выслушивая ее ответ, Лакруа пожала оголенными плечами, беря ее тарелку и помогая разрезать блюдо правильно: — Ты просто боишься таких серьезных перемен, вот и все. Это нормально, никто тебя не винит. Ты хочешь остаться со своими подругами, хочешь остаться со мной, хочешь учиться и продолжать виснуть на одном месте, но сама же понимаешь, что нам слишком тесно в одном домике, особенно учитывая наши с тобой… Отношения. Я люблю этих глупых куриц, но нужно иногда уметь отпускать людей, которые тебе дороги, ведь правильно? Всегда есть другая дорога, которая приведет тебя к чему-то неизведанному… Почему ты улыбаешься, я сказала что-то смешное? — Окстон, болтая ногами под столом, положила голову на свои ладони, медленно протягивая губами: — Кое-кто наконец-то признался, что любит Ангелочка и Сати. Кое-кто не такой бесчувственный, каким хочет себя показа-а-ать… Знаешь, кто это? — закатив глаза, француженка прокрутила вилку между своих пальцев, старательно отрицая что-то колкое в своей груди.       Прошло почти полтора года с последнего ее разговора с рыжей бестией, но дурные воспоминания и боль в желудке продолжали напоминать об этой встрече все ярче и ярче. И чем ближе к ней была непосредственная англичанка, тем это нездоровое чувство во всем теле больше захватывало контроль. Нужно быть хозяйкой своих мыслей, которые давно принадлежат не тебе. Просто стать более сильной и… — Я. Это ты хочешь услышать, да? Ну, пожалуйста. Я люблю Ангелу, я люблю чертову Сатью и я люблю тебя, понятно? И наша с ними дружба не закончится, даже когда мы переедем из домика на собственную квартиру, поэтому имей это ввиду, когда в следующий раз станешь упрекать меня в человеческих чувствах. Ладно, сейчас давай просто насладимся вечером. И да… Циглер делает более вкусный стейк на обычной плите в своем дурацком красном фартуке»       Смотря в потолок, скрываемый темнотой ночи, Амели видела на нем нечастые прорехи света, пробивающиеся с улицы. Кто-то прогуливался по кампусу в столь поздний час, смеялся, разговаривал и вел себя как обычный и нормальный человек, отчего девушке становилось еще более тошно. Всего в паре шагов от их тихого домика, в котором мирно посапывали остальные студентки, расположилось настоящее гнездо демонессы, мечтавшей поскорее расправиться с делом и свалить куда подальше из проклятого клоповника, не стоящего внимания.       Всего пара метров отделяют их от… От Тени, которая продолжает искать хотя бы малейший повод для того чтобы уничтожить все, что сама француженка неосознанно строила все эти годы. Те месяцы, что пролетели удивительно быстро, не рассчитавшись с ней плохими воспоминаниями. Да, доктор уже посещал ее на том Выпускном полтора года назад, но что изменится, если она просто… Забудет про нее?       Забудет про холодеющие мужские руки, забудет тугую шею, и то, как легко нож может пронзить мясо. Стейк с кровью, да? Ну-ну.       Забудет про прозрачную колбу с трескавшимся на стенках льдом. Забудет про бесконечные разговоры тех, кто не считает ее человеком, а лишь инструментом. Забудет про отрезанную в порыве гнева мочку уха, которая давно сгнила у Головного Здания. Забудет про… Про все, что мешает ей спать по ночам. Забудет про страх, постоянно терзающий ее затылок, забудет про белоснежную маску в виде черепа и забудет про то, насколько жестоким иногда мог быть человеческий род. Забудет… Забудет ли, сможет?       Поднимаясь со своей кровати, француженка с разрывающимся сердцем открыла чужой шкафчик, запуская руку в самый его конец. Почувствовала пальцами что-то мягкое и одновременно твердое, покрытое обожженными корками.       Вынимая из вещей Окстон вторую копию ее жилета, до сих пор хранившего на себе остатки временного потока, Амели прижала его к себе, ощущая такой знакомый аромат подруги. Невозможно забыть только это. Невозможно. И так рискованно.       Смотря на развалившуюся морской звездой англичанку, Лакруа стиснула кулак, судорожно борясь сама с собой: — Эта обуглившаяся тряпка — единственное доказательство того, что у тебя все получилось, Лена. Я не могу так рисковать, надеясь лишь на случай. Прости, если он был тебе очень дорог. Прости…       Выбегая в осеннюю пору на улицу, студентка с долей иронии заметила, что совершенно не ощущает холода на своей коже. Сейчас это будет крайне полезно.       Только ее ледяные и продрогшие пальцы смогут удержать коробок спичек, диким танцем трясущийся на дне неглубокого кармана. И только в ее мертвых глазах никто не увидит то пламя, в которое она бросит этот жилет.