new age. сборник драбблов

[5х8, немного нецензурной лексики] Самоуверенность Мёрфи не знает границ — какое, блядь, убогое заблуждение. В нем этой самоуверенности ровно столько, чтоб маска саркастичного ублюдка не сползла с осунувшегося, посеревшего лица. Чтоб усталые глаза блестели дерзко, с вызовом — хотя бы в нужный момент. Эмори бьет в самые уязвимые места, сметает все барьеры, срывает маски, для нее блести-не блести глазами, все уже давно решено. Всего пара слов — а лучше бы уж прирезала, дала кровью захлебнуться, смотрела б в глаза и молчала, такая далекая и уже недосягаемая, такая больше-не-его-девочка… Джон Мёрфи, кажется, устал быть тем, кем никогда не был — он хотел бы быть собой настоящим, да вот только кому он такой нужен? Эмори презирает слабость. Вот только где ж ему, блядь, взять сил? — Ты не тот Джон Мёрфи, которого я знала и любила, — в глазах у Эмори дрожат слезы, словно ей жаль. Но Джон-то знает правду: ей не жаль, ей давно уже не жаль, она наплевала на него годы назад и просто ушла, встала за плечом у Рэйвен и превратилась в ее тень. Как насчет того, что ты тоже уже не та Эмори, которую я знал и любил? Но он этого не скажет вслух, конечно. В эту игру они играют по любым правилам, только не по тем, которые предлагает Джон. Быть неугодным — это он умеет. Это его фишка, его, блядь, смысл жизни. — Ты сам виноват в этом дерьме, — без конца твердил ему Беллами в космосе. — Ты отталкиваешь людей от себя. Ты не позволяешь никому любить тебя. Этот идиот в самом деле верил в то, что говорил. Но Джон не строил иллюзий на этот счет — он уже тогда знал, что позволять или не позволять себя любить это чушь. Нельзя запретить кому бы то ни было любить. Как нельзя и заставить полюбить. Эмори оставила его в прошлом — без сожалений, без пояснений, просто в одно мгновение вышвырнула его из своей зоны комфорта и превратила в какого-то ублюдочного изгоя. Так какого же, блядь, дьявола, она сейчас окунается в ностальгию? Ее влажные глаза и дрожащие губы заставляют Джона стиснуть зубы — от ярости, от горечи, от невозможности больше терпеть все это ради… Ради чего, к слову? Ради чего он терпит, ради чего подыгрывает? У него нет ответа — как нет уже давно и надежды на то, что в его истории случится счастливый конец. — Вы закончили выяснять отношения, голубки? — скалится за спиной МакКрири, которому не терпится к своим людям. — Да, — сухо отвечает Джон, его голос звучит громко и твердо, и хотя он все еще чувствует себя раздавленным очередным признанием Эмори о том, что он ей больше не нужен, он знает: скоро это пройдет. Пора заняться выживанием. Пора рискнуть всем ради того, чтобы пару секунд побыть героем. И, возможно, услышать короткое «спасибо» от Рейес. На самом деле, это важно — ее благодарность. Иногда Джону кажется, что даже важнее всей этой драмы с Эмори. Рейес хотя бы никогда не притворялась, что он ей нравится. Уже за одно это стоит рискнуть ради нее жизнью. — Свяжи ее, — кивает Мёрфи на Эмори, и МакКрири довольно крякает: это как раз для него, такое ему нравится. Гребанный садист, маньяк шахтерского разлива — они еще сочтутся, и гораздо раньше, чем МакКрири думает. И уж точно не на его, МакКрири, условиях. Эмори покорно подставляет руки под веревки и пытается поймать взгляд Джона, но Мёрфи отворачивается. Довольно с него. И на сегодня, и навсегда. Он, блядь, сыт по горло. — Ты мне нравишься, — зачем-то объявляет ему МакКрири, но через мгновение поясняет: — Мне не помешают такие, как ты, в моей команде. Ты настоящий засранец. — А еще я красивый, — хмыкает Мёрфи и шагает вперед, на его губах расползается фирменная «я-ужасный-мудак» усмешка. — Впрочем, в твоей команде лицемерие ценится куда как выше, да? С этим у меня тоже порядок. Эмори издает какой-то слабый звук возмущения, но Мёрфи на нее даже не оглядывается. Шагает вперед — и привычная маска парня, который предаст кого угодно ради своей выгоды, прирастает к лицу все плотнее. Уж в этой-то игре правила точно устанавливает он.