«Большинство дней в году непримечательны. Они приходят и уходят, не оставляя в памяти заметного следа. Большинство дней не влияет на ход жизни…» © «500 дней Саммер».
***
Два дня спустя… У Лексы понемногу наблюдается прогресс в её состоянии. Если бы Кларк только знала, что это всё тонкая и продуманная игра актрисы без театра… она бы так не радовалась каждому шажку своей жены «обратно в жестокий социум». Впрочем, не только Лекса возвращается к реальной жизни: самой Кларк тоже приходится вспомнить, что её жена лишь инструмент для достижения заветной цели — владение многомиллиардной компанией. И напоминает ей об этом Кетсия, позвонившая, чтобы потребовать исполнения их договорённости, а именно: отправить её дочь в психиатрическую лечебницу. Более того, это нужно сделать сегодня, потому что она, Кетсия, уже договорилась с лечившим Лексу доктором, и он очень её ждёт. И хотя убеждение Кларк, что нападение на них с Лексой было подстроено именно Кетсией, крепче, как никогда, она не возражает ей, пользуясь советом Лексы не идти против её матери, дабы не навлечь на себя бурю. Поэтому, собрав всю смелость в кулаки, Кларк почти будничным голосом сообщает, что через час они едут в психиатрическую больницу под названием Somerville Asylum, но поспешно выходит из комнаты, не дожидаясь ответа Лексы, потому что подозревает, что та вновь заведёт о том, что ждёт её после попадания в клинику. Кларк не хочет об этом даже думать, иначе тогда она больше не сможет беззаветно верить в сказанное Кетсией, что в психиатрической больнице Лексе будет лучше. Что касается самой Лексы, для неё новость о «переезде» в психушку является полнейшей неожиданностью. Ей казалось, что у Кларк есть абсолютно все основания понять, в какой опасности окажется она, Лекса, если её закроют в психбольнице, как того хочет Колхун-старшая. Она была уверена, что стоит ей заставить Кларк верить, тогда та уже не допустит, чтобы это произошло, но, видимо, она где-то просчиталась… *** Somerville Asylum находится в Бельмонте, штат Массачусетс. Путь из Нью-Йорка до неё на автомобиле с учётом загруженности дорог занимает около четырёх часов. Всё это время в машине царит напряжённая атмосфера. Никто не произносит ни слова. Да ещё и грустная музыка, ласкающая своих бархатом слух, лишь усиливает напряжение. Сегодня снова дождь. Крупные капли с шумом ударяются о стекло, быстро стекая вниз. Лекса хмуро смотрит в окно. Думает. В основном думает, что она сделала не так, ведь, по её мнению, всё шло просто прекрасно. Она втёрлась в доверие к Кларк, заставила её думать, что Кетсия — вселенское зло, желающее уничтожить своё чадо во что бы то ни стало, и всё равно едет в психбольницу. Машина останавливается на светофоре. Рядом с ней останавливается тёмно-синий гелик. Через приспущенное окно со стороны водителя видно Микаэлу. Лекса ей написала незадолго до выезда из дома Кларк, и вот она здесь, а это значит, что план Б запущен. Но он не даст ей то, о чём она мечтает вот уже восемь лет: владеть компанией. Ради этого она сделала множество вещей, за которые сама себя в глубине души ненавидит. Перспектива просто жить под чужим именем в каком-нибудь Гон-Конге сильно уязвляет её эго. Её жажда удовлетворить свои амбиции, кажется, въелась в генетический код и теперь будто разъедает изнутри от отсутствия реализации. Да ещё и прожигающая насквозь злость на саму себя за то, что не справилась и подвела саму себя. Оторвав взгляд от окна, Лекса обращает его на Кларк, внимание которой полностью погружено в экран планшета. Судя по её серьёзному лицу, она работает. Или притворяется, чтобы не пришлось разговаривать с Лексой. Возможно, она даже чувствует себя виноватой. Но даже если так, это всё равно ничего не меняет. Хотя… Автомобиль тормозит у входа в психбольницу. Никто не выходит, пока Рейвен не заглушает мотор. Тогда машину сначала покидает она, тут же открывая дверь для Кларк. Гриффин мешкает, выключает экран планшета, прячет его в сумку, когда ладонь Лексы накрывает её запястье. Бросив взгляд на переплетённые руки, Кларк наконец обращает взор на жену. — Не оставляй меня здесь, Кларк. Пронзительный взгляд проникает сквозь тело прямо в сердце и ноет, и ноет, словно свирепый, воющий ветер в суровую пургу, пугая и одновременно завораживая. И как же сейчас тяжело сказать «нет». Было намного проще убеждать себя, что так правильно и лучше для самой Лексы, как это много раз повторяла ей Кетсия. Говорят, если долго повторять одну и ту же ложь, в неё можно уверовать. Кларк казалось, что с ней именно так и произошло, ровно до этого момента. — Ты же знаешь, что я не могу. Полный боли из-за чувства вины извиняющийся взгляд так противен Лексе, и она отворачивается, дожидаясь, пока Кларк выйдет из машины, и Рейвен откроет дверь теперь уже для неё. Лицемерка. А может, и взаправду так думает, ведь Лекса сама так старалась убедить её, что не стоит идти против Кетсии. Ещё одна ошибка. Somerville Asylum — одна из лучших клиник США. Кто бы мог подумать, что больше половины её пациентов на самом деле лишь оказались неугодны своим семьям. Явное доказательство — Октавия Блейк, девушка со схожей с Лексой судьбой, упрятанная в психушку, чтобы никто и не подумал, что рассказываемые ей истории о том, как насиловал её собственный отец, могут быть правдой. Лекса с детства знала Октавию, но по-настоящему они сблизились, оказавшись здесь. Спустя два года интенсивного лечения, когда Лексе позволили в качестве привилегии выходить в общий зал и контактировать с другими пациентами клиники, играя с ними в монополию, карты или домино — собрания пациентов группами больше чем по двое запрещено в целях безопасности самих же пациентов. Тогда Октавия ещё была более-менее вменяема, но спустя года «лечения» здесь, она, кажется, действительно тронулась умом, ибо когда Лекса видела её в последний раз, она едва осознавала себя. Лекса притворялась, что лечение работает, и ей отменяли процедуры и сильнодействующие препараты, а потому ей удалось сохранить хоть часть себя. Октавия так не могла. Она пыталась бороться с помощью силы, рвалась, нападала на персонал и пыталась бежать, когда нужно было брать хитростью. Только вот что дала Лексе её хитрость? Она снова здесь после того, как ей позволили вкусить свободы. Обидно и больно, ведь она подвела не только себя и команду друзей, которые ей помогали, наплевав на все законы и правила, но и Октавию, которой пообещала, что обязательно освободит её. Не стоило давать подобных обещаний. *** Разумеется, Кетсия уже здесь вместе со своим бессменным спутником. Уже, конечно, умаслили доктора Линденбранта, который за щедрые пожертвования в его личный карман заключил сделку со своей совестью, нарушая главнейший из заветов всемирно известного древнегреческого врача по имени Гиппократ — не навреди. У Лексы так и стоит перед глазами образ, как он потирает свои грязные ручонки с до жути противной ухмыляющийся рожей. Его седые врастопырку волосы, как у клоуна, круглые роговые очки и козлиная бородка вкупе с маленьким ростом делают его похожим на типичного злодея из каких-нибудь комиксов про супергероев. К сожалению, в жизни в окно не влетит супермэн, чтобы спасти девушку от злодея. В жизни девушки спасают себя сами. В кабинет Линденбранта пригласили лишь Кларк и Кетсию. Лекса осталась сидеть в приёмной под присмотром Титуса и нескольких здоровенных санитаров. Кларк никогда раньше не была в таких местах. В кабинете Линденбранта уютно: посреди комнаты лежит огромный ковёр малиново-бордовой расцветки, а на нём стоит огромный деревянный письменный стол, несколько шикарных кресел, обитых рубинового с золотым цветом тканью, расположенные на противоположных по отношению к горизонтальным краям стола в соотношении один к двум; также в кабинете находится несколько шкафов, заставленных книгами, а на стенах, где есть место, висят дипломы и награды Линденбранта, что с первых мгновений впечатляет Кларк. Вероятно, как раз для этой цели они и выставлены напоказ. — Прискорбно, прискорбно, — скрипучим, тонким голосом говорит Линденбрант. — Мне казалось, что мы ей помогли, а оно вон как. Мужчина садится в своё кресло, приглашая сделать то же самое и Кетсию с Кларк. Обе они садятся в удобные кресла, но Кларк чувствует себя некомфортно. Не каждый день ей приходится решать чью-то судьбу. — Здесь нет вашей вины, мистер Линденбрант, — говорит ему Кетсия. — Александрия превосходная притворщица. Не исключаю, что она могла и притворяться, чтобы выйти. Но притворяться, что у тебя нет психического расстройства, очень трудно, ибо часто его невозможно контролировать совершенно. Тем более, Александрия не принимала лекарств, которые вы ей выписали. — Откуда вы знаете? Все присутствующие обращают свой взор на Кларк, у которой буквально с губ слетел этот вопрос, ведь она ответственно подошла к заботе о психической стабильности Лексы, самолично купив ей необходимые препараты. Тот факт, что Лекса их не принимала, Кетсия знать не может. Про себя Кларк не раз сокрушалась, что не настояла на приёме лекарств, но ведь и показаний для этого не было. Конечно, несколько последних дней Лекса была ещё апатичнее, чем всегда, отстранённой и грустной, но в целом ничего критичного не происходило. — Я знаю свою дочь. Звучит безапелляционно. А ведь и правда знает. Думать, что каким-то образом Кетсия прослушивает её квартиру или же, не дай боже, подкупила Марту, чтобы та передавала ей информацию, Кларк себе не позволяет, потому что тогда ей самой придётся лечь в соседнюю с Лексой палатой, лечить свою паранойю. — Я бы хотела знать, какой диагноз был поставлен моей жене, когда она впервые оказалась здесь. — Кларк… — Нет, Кетсия, — обрывает фразу Колхун-старшей Линденбрант. — Девушка имеет право знать. У Лексы пограничное расстройство. — Правда? — с вызовом говорит Кларк. — А до меня дошла другая информация. — Предполагаю, от Александрии. У неё склонности ко лжи и манипулированию, которые экзальтированны за счёт развившегося у неё расстройства. Не воспринимайте всерьёз то, что она, хо-хо, говорит. От смешка психотерапевта Кларк передёргивает. Если послушать тех, кто её окружает, все вокруг лгуны и кукловоды, относящиеся к ней, как к своей любимой марионетке. Но информацию о заболевании Лексы нашла Рейвен. Неужели и её лучшая подруга могла ей соврать? «Хватит. Не хочу больше обо всём этом думать. Это закончится сейчас.» — Где нужно подписать? Кетсия довольно улыбается, жестом призывая Линденбранта скорее подать Кларк документы, на которых необходима её подпись. И незамедлительно перед Гриффин оказывается многостраничный документ, предусмотрительно открытый именно на той странице, где должна стоять подпись. Кларк хочет взять бумаги в руки, чтобы пролистать полностью, пробежаться глазами по тексту, но Линденбрант удерживает их, не давая возможности перелистнуть на любую другую страницу, кроме той, которую ей предоставляют для подписи. Кларк не хочется вступать в полемику, поэтому она молча берёт ручку, намереваясь подписать, не читая. Взгляд цепляется за фразу, выделенную курсивом: »…Настоящим документом подтверждается отказ Somerville Asylum от ответственности за неблагоприятный исход проведённой в их стенах терапии…» В кисть словно одновременно колют множеством иголочек, а потому неспособная заставить пальцы слушаться Кларк роняет ручку, поднимая взгляд на психотерапевта. — Что-то не так? — спрашивает он, спокойно улыбаясь. — Вы не могли бы пояснить, что означает эта фраза? Гриффин тыкает пальцем в так обеспокоивший её текст. Развернув документ к себе, Линденбрант быстро прочитывает указанное предложение и, бросив беглый взгляд на Кетсию, которая знаком велит закругляться, с готовностью спешит дать любопытной девушке пояснения. — Этот документ призван защитить клинику от возможных исков. Подписывая его, вы заведомо соглашаетесь на любые виды терапии, в том числе и экспериментальные. Это сделано для вашего же спокойствия, ибо не приходится дёргать вас для того, чтобы получить вашу подпись. Поверьте, за неимением эффективности проводимая терапия меняется не менее пяти раз. И, конечно, экспериментальные методы несут за собой некие риски. Кроме этого, многие пациенты, включая Александрию, склонны к совершению суицидов. Конечно, мы стараемся обеспечивать безопасность пациентов как от других лечащихся в нашей клинике, так и от самих себя, но я по своему многолетнему опыту могу сказать, что люди, страдающие психическими заболеваниями, иногда бывают такими изобретательными. Но спешу заверить вас, что подобные случаи происходят крайне редко, — Линденбрант усмехается. — Это больше формальность. Видите, здесь даже нет юристов. — А это не потому, что документ уже заверен? Для его легитимности остаётся только поставить мою подпись. — Это всё, конечно, верно, но ведь и заверен документ потому, что является стандартным для таких случаев. — Я бы хотела показать его своему адвокату, чтобы понять, что дела обстоят именно так, как вы говорите. Не принимайте на свой счёт, просто я так привыкла. Психотерапевт с нескрываемым разочарованием на лице приоткрывает рот, словно намеревается что-то сказать, но его порыв грубым жестом обрывает Кетсия. — Оставьте нас, пожалуйста, на пару минут, доктор Линденбрант, — произносит она. — Как вам будет угодно. Мужчина встаёт и семенящим шагом идёт к двери, но не к той, которая ведёт в приёмную, где сейчас, словно ожидая казни, сидит Лекса. Вторая дверь из кабинета доктора Линденбранта ведёт в крыло, где находятся палаты пациентов с расстройствами, протекающими преимущественно в лёгких формах. Когда эта дверь закрывается за ушедшим психотерапевтом, недовольная выкидываемыми Кларк фортелями Кетсия сдержанно учиняет своей невестке разбор полётов. — Кларк, а что сейчас происходит? Мы ещё где-то месяц назад договорились о том, как пройдёт сегодняшний день. — Я просто хочу быть уверенной… — Когда я посещала Лексу в прошлый раз, то подписала точно такой же договор. Вы свидетель, она вышла отсюда и была совершенно здорова. В физическом плане, разумеется. Так что можете смело подписывать. Это прекрасно, что вам не всё равно, но уверяю вас, что о моей дочери здесь хорошо позаботятся. Несмотря ни на что, я тоже желаю добра Лексе. Она же моя кровь. Кетсия убедительна. Эта женщина всегда умела подбирать слова, способные оказывать на людей определённое, нужное ей влияние. За это когда-то давно её и полюбил Питер Колхун. Он сам иногда шутил, что Кетсия убедила его себя полюбить, совершенно не используя главное женское оружие — красоту. Когда они встретились, Кетсию больше интересовали мотоциклы и слэм — типичная богатенькая девочка хотела быть бунтаркой — и ей совершенно было плевать на молодого учёного родом из Кливленда, уже заработавшего несколько миллионов долларов. Дело было летом, и Питер, умиравший от жары и ожидания, пока починят его машину, завёл пространный монолог о вреде столь интенсивного солнца на организм человека в целом, а Кетсия, ожидавшая, когда починят её мотоцикл, перевела беседу в иное русло, сказав, что риск умереть в такую жару намного меньше, нежели в лихой мороз, что бывает в северных штатах. Не согласившийся в начале с ней Питер вскоре всё-таки признал, что она права, когда Кетсия привела несколько более весомых аргументов, нежели смог в тот момент придумать он. Тогда же Питер и понял, что рядом с ним должна быть именно эта странная девушка, облачённая в кожаные одеяния, несмотря на сильную жару и странную причёску, напоминавшую ему хохолок попугая, да ещё и выкрашенную в соответственно ядовито-зелёный цвет. Кто бы мог представить, что нынешняя чистокровная аристократка и та девушка — это один и тот же человек. — Ладно, я подпишу сейчас. Произнесено с тяжёлым вздохом, но главное, что ручка зажата между пальцами, а не скрывающая своей радости Кетсия заботливо указывает пальцем, на котором красуется перстень, инкрустированный средних размеров рубином, то место, где должна быть подпись, чтобы взгляд Кларк упал чётко туда, куда нужно. — Ааа… уф… — Что ещё, Кларк? — Я смогу навещать её иногда? — В этом нет необходимости. — Да, я понимаю, но чувствую, что ответственна за Лексу. Мы ведь женаты и не перестанем быть таковыми, когда я подпишу этот документ. Не хочу, чтобы Лекса будучи тут ощущала себя брошенной. — Она не будет так себя ощущать. — Так вы будете к ней приезжать, да??? Кетсия почти уверена, что скрежет её зубов услышат теперь даже жители Боливии, но сдержаться она не может. Когда Кларк была выбрана для роли жены Лексы на неделю, Кетсия и не подозревала, что с ней будет так трудно договориться. Собственно, её потому и выбрали, что она известна на рынке тем, что от неё легко получить желаемое, ибо эта девушка непременно идёт на любой компромисс. Казалось бы, здесь явно выгодное положение дел: всего одна подпись дарит ей право владеть многомиллиардной компанией и одновременно освобождает от необходимости жить с психичкой. Так почему она не спешит её поставить? — К-конечно. Фальшивая улыбка. Кетсия сама это понимает и мысленно ругает себя, что не смогла притвориться более искренней. А вот и результат: фальшивая улыбка от Кларк. На секунду Кетсии кажется, что та сейчас встанет и уйдёт, но нет, она лишь сильнее сжимает ручку пальцами, с уверенностью ставя её кончиком на бумагу. И, глядя на это, Кетсия не может сдержать усмешки: две очевидные лицемерки, желая казаться хорошими людьми перед всем миром и друг другом, лгут о намерениях и о том, что поверили… *** А Лекса всё это время сидит в приёмной в компании Титуса и двух высоких амбалов-санитаров. Одного из них — грузного брюнета — Рона, она знает, но лучше бы ей его не знать. Этому уроду впору самому полечиться в психушке. Лексу аж передёргивает от нахлынувших воспоминаний. Мало кто знает, но в этой передовой клинике ещё практикуют средневековые методы. Но это только для избранных. Для тех, кто в реальности ничем не болен. Таких, как Лекса. Её подвергали гидротерапии четыре раза. Во время последнего Лекса чуть не умерла. Связанную по рукам и ногам, её опускали всем туловищем в глубокую, доверху наполненную водой ванную и держали там в течение сорока секунд. Треклятых сорока секунд! Лекса считала, смотря сквозь воду в лица своих мучителей, держалась, задерживая дыхание, чтобы не умереть. Но в последний раз она провела под водой гораздо больше времени и вскоре поняла, что начинает захлёбываться. Она всем телом ощущала, как её покидала жизнь, а потом темнота… Болезненные воспоминания. Гримаса злости отражается на лице Лексы, в уголках стеклянных глаз проступают слёзы. Видела бы её сейчас Кларк. И почему она не рассказала ничего о происходившем здесь своей жене? Слишком больно, слишком противно вызывать к самой себе жалость. Ей стыдно жалеть себя, но ведь столько было моментов, когда она и впрямь это делала… Четыре года назад… Та же самая приёмная. Вся мокрая, дрожащая от ужаса и холода Лекса, облачённая в больничную белую с чёрными маленькими цветочками ночнушку, сидела в кресле, тупо пялясь в пол. С ещё мокрых волос капала на тело вода, в носу и горле словно покалывали тысячи иголочек, вызывая желание вывернуться наизнанку и очиститься. Рон, положив свою огромную ладонь ей на плечо, буквально вдавливал в кресло, этим лишь ухудшая её состояние. Внезапно щёлкнул замок, и открылась дверь в кабинет Линденбранта, откуда высунулся его хозяин, жестом поманив Лексу к себе, а затем вновь скрылся в глубине кабинета. Но Лекса не встала, а её буквально подняли, поставили на ноги и, грубо подталкивая, повели в кабинет. Там её насильно усадили в очередное кресло. Плечо ломило от боли, но Лекса даже не могла размять его рукой, чтобы стало болеть меньше, потому что она попросту не слушалась. — Вы стали тише, — улыбаясь, произнёс Линденбрант. — Значит, терапия идёт на пользу. Давайте обсудим ситуацию, вследствие которой вы оказались здесь, Александрия, — Лекса молчала, тупо уставившись на доктора. — Что же, я напомню вам, что вы говорили по этому поводу, — мужчина достал из верхнего ящика стола толстенький ежедневник красного цвета, обрамлённый позолотой. — Вот: «… Моя мать решила упрятать меня в психушку, потому что меня ненавидит за то, что я, якобы, убила её любимого сыночка, потому что думала, что он монстр». Припоминаете? Лекса шмыгнула носом. На каждого пациента у доктора Линденбранта свой ежедневник. В него он записывал всё подряд, что узнал о пациенте, но в карте всегда была отражена только та информация, которая служит обоснованием для выставленного диагноза — первая графа после имени, фамилии и пола, которую заполняли в этом учреждении тем, кто входил в список так называемых «особенных» пациентов, к числу которых относилась и Лекса. Так эти ежедневники доктор каждый день таскал домой и хранил там в секретом ящике, спрятанном в стенке книжного стеллажа, подальше от чужих глаз. И, как оказалось, с этим тоже было не так просто, ведь, доставая определённый ежедневник, он не следовал какому-либо плану-графику, а брал первый попавшийся, из-за чего план по дискредитации данного учреждения путём анонимной жалобы в государственную комиссию по обеспечению квалифицированного оказания помощи психиатрическим больным так и не был приведён в действие. Микаэла честно пыталась вычислить систему забора ежедневников, прежде чем поняла, что её нет. Но не будь их, и не было бы у комиссии поводов сомневаться в работе сотрудников Somerville Asylum. Пару раз ежедневник пытались выкрасть из дома Линденбранта, но они не увенчались успехом. — Да. — И что же, вам всё ещё так кажется? Захотелось смачно плюнуть в его смеющиеся глаза. Этот безобидный на первый взгляд вопрос таил в себе нечто другое. Лекса сразу распознала эту угрозу, скрывавшуюся между строк: «Ответишь да — снова будешь глотать воду в холодном, склизком подвале. Ответишь нет — и всё закончится». Она не хотела сдаваться, ведь тогда Кетсия одержала бы победу, но и бессмысленная борьба не принесла бы ей ничего, кроме новой боли и, возможно, даже смерти. И Лекса приняла своё решение. — Нет. — Нет? Замечательно. Похоже, у нас намечается прогресс… Линденбрант что-то написал в ежедневник. Скрежет острия ручки по листу заставлял сердце безвольно замирать, словно от него зависело, каким будет окончательный приговор. — И как вы сейчас воспринимаете те ваши слова, которые я только что процитировал? Кстати, может, вам их напомнить? — Не надо. — Вы не хотите вновь это слышать? Почему? — Мне холодно. — В этом ответе нет логической связи. Попробуйте ещё раз. Лекса гневно стиснула зубы. Как же она его ненавидела… До жути тошно было от этой его приветливой улыбки, с которой он словом пытал больнее, чем его подчинённые в кошмарном подвале, где проводилась не только так называемая «гидротерапия», но и пострашнее процедуры. Лекса часто слышала дикие крики, когда её саму погружали в воду. Она никогда не кричала, понимая, что это бессмысленно, ведь никто бы всё равно не пришёл ей на помощь. — Потому что я не знала, что говорила. — Угу. Произнесите предложение полностью, используя как утверждение тот факт, что вы не хотите слышать о том, что говорили раньше в отношении того, почему здесь оказались, и также аргументируя ваше нежелание. Внезапно в ушах зазвенело, всё перед глазами начало расплываться, появилось головокружение, и Лекса прикрыла глаза. Ей казалось, что ещё немного, и она просто рухнет на пол. Ослабевшие, не слушающиеся руки пытались сжать края подлокотников, чтобы хоть как-то можно было удержаться. И она не упала. — Я не хочу слышать то, что говорила раньше о том, почему оказалась в психиатрической больнице, потому что это всё было бредом, придуманным моим воспалённым разумом. — Прекрасно. У вас появилась критика к своему состоянию, — Линденбрант снова записал что-то в ежедневник. — Похоже, проведённая терапия оказалась весьма эффективна. Поэтому, думаю, будет целесообразно продлить её ещё на один курс. Рональд, пожалуйста. Санитар резко поднял девушку со стула, силой уводя её из кабинета. — Нет! — воскликнула Лекса. — Я прошу вас!.. Она не хотела этого и умоляла. Это был единственный раз, когда она умоляла, только вот всем было наплевать на её жалкую мольбу… Лекса вздрагивает, когда внезапно распахивается дверь, и оттуда пулей выбегает Кларк. Взгляд у неё безумный. Вслед за ней выбегает крайне возбуждённая Кетсия. — Вы совершаете ошибку! — кричит она. — Вставай, мы уходим! Схватив за руку пребывающую в недоумении Лексу, Гриффин резво тащит её к выходу, не обращая внимания на протестные крики Кетсии, летящие им вдогонку. — Что случилось? — спрашивает не менее удивлённый происходящим Титус. Он был убеждён, что у них всё на мази, раз Кларк так беспрекословно согласилась привезти Лексу в психбольницу. Без вопросов и возражений. — Что случилось?! — экспрессивно всплеснув руками, повторила Кетсия. — Я тебе скажу, что случилось! Мышь посоветовала хозяину убить кота и купить сыра, вот что случилось! Дура! Как я могла… И, зайдя снова в кабинет, она громко хлопает дверью, отчего даже Титус зажмуривается на мгновение. Он не понаслышке знает, насколько скверная участь ожидает того, кто дерзнёт разозлить Кетсию. *** А Кларк и еле успевающая за ней Лекса буквально бегут к своей машине. Стоящая возле неё Рейвен удивлённым взглядом оглядывает обеих, но когда Кларк даёт ей знак открыть дверь машины, она это делает. Когда девушки уселись в неё, Рейвен занимает водительское сиденье, и машина, тронувшись с места, уезжает подальше от этого места. А точнее, обратно в Нью-Йорк. Именно это скомандовала Кларк, когда садилась. — Что произошло? — наконец спрашивает Рейвен. — Что-то, о чём я пожалею. Кларк нервничает. И Лекса понимает это не только по тому, как дрожит её голос, но и по тому, как она с силой сжимает её ладонь. Ей страшно, и наверняка она ещё пожалеет о принятом решении.