The Bonds of Family

      Кларк грустно смотрит в окно, в котором сквозь снежную пелену едва ли можно разобрать сопровождающий их движение пейзаж. Но вид больших снежных хлопьев, время от времени налипающих на стекло, умиротворяет. За этим Кларк не замечает, как они подъезжают к огромному особняку. И хотя его массивные стены, выполненные в готическом стиле, выглядят устрашающими, благодаря яркому освещению фасада и окружающей территории он становится похож на те дома, что описываются в сказках для маленьких девочек. — Приехали. Вздрогнув, Гриффин вертит головой по сторонам, но кругом так много света, что в момент выхода из машины ей открывается вид на особняк, заставивший её замереть с раскрытым от восхищения ртом. Осторожно взяв её под руку, Лекса ведёт жену ко входу. Для этого приходится преодолеть двадцать восемь ступенек. В дверях их встречает пожилой мужчина, облачённый в чёрный костюм с бабочкой. На лице его играет лучезарная улыбка. — Как я рад, что вы всё-таки решили заглянуть сюда, Александрия, — с едва заметным акцентом говорит он, поспешно пропуская девушек внутрь. — А это, должно быть, ваша супруга. Очень рад, очень рад, — легонько сжимает её ладони в свои. — Меня зовут Якоб Бауэр. Служу здесь дворецким, так что если хотите передать распоряжения, обращайтесь ко мне… ммм, как к вам можно обращаться? — Просто Кларк, — будучи в смятении, она не замечает, как вся верхняя одежда, что была на ней, уже находится в руках молодой девушки, которая тут же уходит, а за ней и молодой человек, забравший одежду у Лексы. — Неужели дворецкие ещё существуют? — Существуют, но, увы, мы, как зубры, на грани вымирания. Желаете провести время до ужина в малом зале или в большом? — В малом. Якоб, были какие-то проблемы с приготовлением? — Нет, Александрия. Пойдёмте? Мужчина делает несколько шажков в сторону массивной деревянной лестницы, ведущей на второй этаж и выше, и, убедившись, что хозяйки следуют за ним, заводит рассказ об этом месте. — Моя семья всегда жила в этом доме, и каждый мой предок был дворецким. Так заведено с того момента, когда он был построен. А было это во второй половине девятнадцатого века. За всё время существования у этого дома сменилось более десяти владельцев. Дольше всех здесь, конечно, были хозяевами Шлиманы. Потомки Пауля Шлимана, заложившего первый кирпич, прожили здесь вплоть до начала Второй Мировой войны. Затем дом постоянно перепродавался, и я благодарю небеса за то, что каждый из новых хозяев позволял оставлять семьи моих предков здесь. Когда в восемьдесят восьмом году этот дом купил американец, я боялся, что моя семья окажется на улице, но господин Питер был великодушен. Слушая Якоба, Кларк с восхищением рассматривает всё вокруг. Здесь, как в музее, висят картины, по которым видно, что они написаны отнюдь не современными художниками. Пока они поднимаются по лестнице, Кларк замечает несколько статуй из белого мрамора, а огромная люстра под потолком, хоть и выглядит так, будто её спроектировал кто-то из дизайнеров современности, не уступает по красоте всему остальному. — Жить здесь — услада для души. Кроме моей семьи, тут живут охранники и несколько дворников, — оказавшись на втором этаже, мужчина заворачивает в левый коридор. Окна слева завешаны тёмно-бордовыми шторами. Лестница, по которой они поднимались, обрывается на втором этаже, но по обе стороны от неё отходят ещё две лестницы, ведущие на последний этаж особняка. — Как только мы узнали, что вы прибыли в Зельден, сразу принялись приводить дом в порядок. Вдруг решите заглянуть? Рядом же совсем. Не думайте, мы и без того убираемся, не запускаем дом, но к приезду хозяев надо особенно готовиться. Благо, кроме меня и жены теперь помогают и мои дети. Правда, дочь Анна, как уехала в город на учёбу, так и осталась там, но сыновья здесь. Старший женился на девушке из деревни. Вы их видели внизу. У них чудные детки. Да и младшего вы тоже видели. Он привёз вас. Ах, вот и малый зал, прошу вас. Пройдя несколько шагов внутрь, Кларк спотыкается, но Лекса удерживает её от падения. Хоть зал и называется «малым», здесь достаточно просторно. В центре буквой «U» стоят три дивана, обитые тёмно-бордовым балдахином, как бы окружая огромный камин, стоящий у стены, на которой нет окон. Перед ним на полу лежит белый ковёр, и на вид он мягче пёрышка. Лекса слегка подталкивает Кларк к одному из диванов, пока та крутит головой во все стороны, рассматривая убранство зала. За диванами у окна стоит небольшой овальный стол из красного дерева и несколько кресел вокруг него, обшивка которых по тону очень походит на украшающий диваны балдахин. Чуть дальше стола располагаются два кресла, стоящие напротив ещё одного камина, а между ними небольшой журнальный столик. Антураж зала, как и остальной части дома, которую Кларк уже видела, дополняют предметы искусства. Скульптуры и картины вызывают у неё повышенный интерес. — А кто нарисовал эту картину? — спрашивает она у Якоба, указывая на полотно, висящее над камином напротив дивана, где расположились они с Лексой. — Она выглядит, словно фотография. — Понимаю. Это отличительная черта Симона Дени. Разумеется, для тех, кто вплотную занимается искусством. Многим даже неизвестно его имя. Если вы любите пейзажи, то хочу обрадовать вас: в столовой и библиотеке есть ещё несколько его картин. Все отражают красоты природы близ Неаполя, где долгое время жил и творил этот художник. Кстати, на этой картине изображена аллея Королевского дворца в Казерте. На других полотнах, висящих в этом доме, есть ещё пейзажи, связанные с королевским домом, потому что на заката своей жизни Дени служил придворным художником Жозефа Бонапарта, ставшего королём Неаполя в тысяча восемьсот шестом году. А теперь, могу я идти или вам что-то нужно? — Спасибо, Якоб. Ступай. Мужчина уходит, оставляя девушек наедине. Кларк с восхищением оглядывает всё вокруг, а Лексе не по себе. Столько воспоминаний… Счастливых воспоминаний, причинявших ей боль своей памятью. С грустью посмотрев на кресла, она представляет, как в них сидят её папа и Микаэла, ездившая сюда с ними каждый год после смерти её родителей. Сидя в этих креслах, она и Питер могли часами играть в шахматы. Лекса помнит, как светились от счастья глаза Микаэлы, а саму её душила зависть. Она всегда плохо играла в шахматы. Поэтому Питер, хоть иногда и разменивал с ней одну-другую партейку, но соперник в лице Микаэлы был ему больше по душе. Мартин даже выигрывала у него, и это доставляло ему радость. — Я должна тебе кое-что сказать, Кларк. — Что? — Паркет каждый день натирают воском, из-за чего он становится скользким. Поэтому тебе следует ходить осторожнее. — Обязательно буду! Не волнуйся, я буду стараться, чтобы тут ничего не разбить и не сломать. — Не в этом дело, Кларк. Я не хочу, чтобы ты покалечилась. А это… — Лекса обводит рукой всё помещение, — всего лишь вещи. Можешь взять кочергу и разхуярить здесь всё, если это сделает тебя счастливой. Резко вскинув голову, Кларк растерянно смотрит на Лексу, которая безразлично мнёт свои пальцы. Ничто в её виде не выдаёт в ней человека, который только что произнёс нечто настолько милое, что Кларк, старавшаяся держаться отстранённой после того, что произошло днём, хватается рукой за шею Лексы и притягивает её к себе, нежно целуя. Лекса отвечает ей тем же, и Кларк, обретя небывалую уверенность, залезает на колени к жене, углубляя поцелуй, вкладывая в него больше жизни и страсти. — Кхм… Извините, — прерывает девушек голос Якоба. Кларк моментально сползает с колен Лексы, стыдливо прикрывая губы ладонью. — Я пришёл сказать, что спуститься к ужину можно будет через полчаса. Ваши вещи уже разложены в шкафу в вашей старой комнате, Лекса. Вы помните, где она находится? — Да, спасибо, Якоб. Можешь идти, — когда он уходит, Лекса обращается к Кларк. — Хочешь принять душ и переодеться к ужину? — Нет. Кларк совсем отворачивается, скрестив руки на груди. Она смотрит на полыхающий в камине огонь. В зале возникает напряжённая атмосфера. Чтобы немного её разрядить, Лекса продолжает разговор. — Ладно. Сколько себя помню, этот дом всегда навевал на меня тоску. И хотя мы обычно приезжали компанией, правда, недостаточно большой, всё равно случались моменты, когда я оставалась одна в какой-нибудь пустынной комнате. Поэтому я изначально не хотела, чтобы мы здесь останавливались. Как ни крути, а девушки мы с тобой не особо весёлые. Ты бы весь отпуск провела как на иголках, а я… время от времени погружалась бы в воспоминания. Мы ведь ни разу не приезжали сюда после смерти папы. — Почему?.. — Он был душой семьи, душой этого дома… На самом деле, я не знаю. Так решила Кетсия. Нет, я не собираюсь портить этот вечер разговорами о ней и впадать в тоску. Пойдём, я покажу тебе дом! И, игнорируя протесты Кларк, она хватает её за руку и уводит из зала, усмехаясь тому, как её жена семенит ногами, думая, что это спасёт её от падения. ***       Восхищению Кларк нет предела. Ей нравятся все комнаты, коридоры, и даже кухня производит на неё фурор. А всё потому, что в большинстве предметах интерьера выдержан неповторимый стиль совершенно другой эпохи. И если бы не несколько элементов, явно принадлежащих современности, но в то же время гармонирующих с общим антуражем, можно было бы совсем забыть, что находишься в реальности, а не в своей детской, наивной фантазии. Даже большой зал, который всегда был закрыт с того времени, как дом перешёл во владение Колхунов, сочетает в себе крупицы новизны и меньше похож на помпезные залы, как это свойственно всем помещениям той эпохи, когда строился дом. Правда, всё это не мешает Кларк думать, что здесь водятся привидения. Она даже встречает одно, когда её внимание привлекают шторы из гобелена золотистого цвета. Она подходит к ним, чтобы лучше рассмотреть мелкие узоры, которые практически незаметны, если смотреть на расстоянии, а лишь придающие ткани более тёмный окрас, но, уже по будто по привычке, поскальзывается на ровном месте и запутывается в шторе, начиная истошно вопить. Когда Лекса, быстро пришедшая ей на помощь, помогает ей освободиться, Кларк, чуть не плача, жалуется, что, пока она барахталась в шторе, кто-то ущипнул её за задницу. Увидев недоуменный взгляд Колхун, она спешит заверить её, что и не подумала на неё. «Наверное, это одно из тех привидений, что тут живёт. Я вот знала, знала! Мерзкое похотливое привидение!..» Голос и выражение лица Кларк выражают лишь злость, потому Лекса понимает, что девушка говорит на полном серьёзе. Предприняв попытку убедить её, что никаких привидений нет и быть не может, быстро сдаётся — Кларк стоит на своём. Решив замять эту тему, Лекса уводит её из зала, попутно глядя на часы. Оказывается, полчаса уже прошло, и они чуть ли не опаздывают к ужину.       Столовая располагается на первом этаже. Прикинув в голове, Кларк предполагает, что над ними сейчас находится малый зал. В середине комнаты стоит большой стол, покрытый белой скатертью. Сочетание блюд, находящихся на нём, кажется Кларк странным. Да и блюдами-то особо назвать их трудно: целая головка круглого хлеба, яблоки, нарезанные ломтиками свекла и тыква, несколько блюдец с мёдом, какое-то блюдо из рыбы, финики, ещё что-то непонятное, даже странное, как и фасоль, гранат, а ещё ко всему прочему нарезан лук-порей и — о, ужас! — баранья голова. От одного взгляда на неё Кларк дёргает плечами. — Якоб, позови Озана сюда. Передай, что я хочу, чтоб он присоединился к праздничному ужину. А сама подходит к столу и зажигает свечи. После приглашает Кларк сесть, и та выбирает место подальше от жуткой головы, чем смешит Лексу. Вскоре приходит Озан. Он уже не так аккуратно выглядит, как обычно: волосы растрёпаны, несколько верхних пуговиц рубашки расстёгнуты, а сама она выправлена из брюк. Пиджака вовсе нет. Вместе с ним возвращается Якоб, держа в руках бутылку красного вина, и его сын с невесткой, принёсшие фужеры и ещё еды, отчего Кларк заметно расслабляется, и на её лице появляется улыбка. — Не думал, что меня пригласят к хозяйскому столу. — Не обольщайся, — садясь рядом с Кларк, говорит Лекса. — Ты нужен здесь, чтобы произнести. — Но ведь его должен произносить глава семьи. — И это мужчина. Кроме того, ты еврей по крови и с детства жил в Израиле, так что точно знаешь тонкости этого ритуала. А ещё, ты же всё равно будешь проводить его для себя, так почему бы не совместить? — Ха-ха, уговорила. Пока Озан усаживается, Кларк тихонько спрашивает у Лексы, что такое кидуш. Услышав, что это еврейский обряд освящения, она нервничает. И хотя она крещена, как католичка, уже давно отошла от веры. А здесь, когда Озан начинает совершать религиозный ритуал, она чувствует себя не на своём месте. Но уйти Кларк тоже не может, потому что тогда это будет неуважением к Лексе и Озану.       После кидуша и традиционного омовения рук, которые, как кажется Кларк, длились вечно, наступает момент, когда можно приступить к трапезе. С бокалами вина в руках Лекса и Кларк ожидают, когда Озан скажет заключительное слово на привычном им английском. До этого он произносил молитвы на идише. Или иврите. Кларк точно не знает, что это был за язык. — Дай Бог, чтобы вы в Книге жизни были записаны на счастливый год, и чтобы запись эта была скреплена печатью, — произносит Озан, выпивая вино. — Доброго приговора! — говорит Лекса. Кларк рассеянно повторяет за ней. Дальше начинается трапеза. Когда Озан отрывает кусочек от хлеба и подаёт его Кларк, та приходит в ужас, а потому не берёт сразу. — Я знаю, что это выглядит странно, такова традиция. Сколько себя помню, в моём доме всегда так подавали хлеб. Руки у меня чистые, ты же знаешь. Поколебавшись ещё немного, Кларк берёт этот злосчастный кусочек и, подражая Лексе, обмакивает его в мёд и так съедает. Человеку свойственно привыкать ко всему, что подбрасывает ему жизнь. Вот и к этому Кларк вскоре привыкает.       Поедая баранью голову, Озан наизусть цитирует отрывки из Торы. Благо, на английском языке, поэтому Кларк не приходится постоянно переспрашивать у Лексы, о чём он говорит. Когда трапеза подходит к концу, Кларк пытается выйти из-за стола, чтобы пойти в малый зал и полежать на диване — плотный ужин камнем оседает в её желудке, от чего появляется ощущение тяжести — но Лекса её останавливает, призывая сесть обратно. — У евреев не принято сразу вставать после того, как закончен приём пищи,  — шёпотом говорит Лекса. — А знаешь, Кларк, — произносит Озан, смотря на неё, — у меня на родине кидуш на вино проводят в специальных бокалах. Они так прекрасны, ты бы видела! В моём доме они были из чистого серебра. Передавались из поколения в поколение уже много-много лет. Настоящая реликвия. — У нашей семьи есть тоже реликвии, — отвечает Кларк. — Правда? Какие именно? — Эм… наверное, наш дом, в котором живут почти все мои близкие родственники. Вообще-то, несколько поколений Гриффинов, так что, можно сказать, этот дом передаётся по наследству. Правда, время от времени его ремонтируют, но… фундамент остаётся неизменным с того момента, когда заложили первый камень. — Это не реликвия, Кларк. Это лучше, чем реликвия! — Озан тепло улыбается. — Родовое гнездо Гриффинов. Хотелось бы там побывать. — Вероятно, ты разочаруешься в нём. — Уверен, что нет. Я не из семьи снобов, как твоя жена. Лекса закатывает глаза, но предпочитает промолчать. Озан совсем недавно появился в её жизни, но она почему-то чувствует, что может полностью ему довериться. Необъяснимое чувство. Даже рядом с Элайасом она редко бывает полностью расслаблена, хотя за столько лет совместной работы и дружбы уже можно было научиться ему доверять. — Мать Лексы смотрела на дом и мою родню с надменностью и брезгливостью, словно они — грязь у неё под ногами. И на меня она так же смотрит. В голосе Кларк нет злости. Только обида, от которой хочется разреветься. Поняв, что лучше сейчас сменить тему, Озан издаёт смешок, из-за чего и Кларк, и Лекса обращают на него удивлённо-недоуменные взгляды. — Простите, я вспомнил… не перестаю удивляться болезненной щепетильности евреев-ортодоксов. Такие, как я, мой дядя… мы смотрим проще на многие вещи. В том числе и на однополые браки. Хоть это и считается грехом, если углубиться в изучение догм Торы. Честно скажу, как образованный человек, я не могу принять и согласиться со многими заповедями. От большинства из них так веет стариной, которую давно пора оставить в прошлом. Не о том я хотел… сегодня в синагоге после службы ко мне подошёл раввин. Я прекрасно понимаю, что есть определённые правила, требуемые к соблюдению при посещении синагоги, но мне как-то в голову не приходило, что в доме божьем вместо общения с Ним кто-то будет заниматься разглядыванием каждого чуть ли не с лупой. А тут… этот раввин, видимо, видевший, что мы пришли вместе, сделал мне замечание, что я привёл жену в синагогу без платка на голове. Конечно, он сразу же получил ответ, что ты мне вовсе не жена. И следующий его вопрос просто поразил меня. Он спросил: «Тогда почему у неё обручальное кольцо на пальце?» По правде, оно у тебя незаметное, Лекс, так что нужно быть зорким, как сокол, или неприлично внимательным, чтобы обнаружить его наличие. — Может, ему кто-то из женщин сказал. Они видели моё кольцо. — Насколько я помню, к нему никто не подходил. А вообще, это не дело для раввина придираться к тому, как выглядят его прихожане. Его задача стать проводником их молитв к богу, а Ему, мне кажется, не столь важно, в чём мы пришли в синагогу. Как ты думаешь, Кларк? Беспомощно переводя взгляд с Озана на Лексу, Гриффин словно пытается увидеть в их лицах правильный ответ, но как назло они оба непроницаемы, но не холодны. Улыбка Озана делает его лицо более добродушным, чем у Лексы, но взгляды их поразительно схожих зелёных глаз, из-за не слишком яркого освещения кажущихся намного светлее, одинаковым теплом окутывают её. — Э… я не знаю… Можно я пойду?.. На протяжении всего ужина Кларк ощущает себя лишней здесь. Она мало что понимала, когда они обсуждали толкование отрывка Торы, посвящённого Рош-ха Шану, а этот вопрос для неё — точно издёвка, ведь она почти ничего не знает о предназначении раввинов и их отличии от католических священников. Поэтому Кларк так стремится поскорее сбежать отсюда. — Да, конечно. Получив разрешение от Озана, она быстро покидает столовую, одарив напоследок присутствующих натянутой улыбкой. Когда силуэт Кларк совсем скрывается из виду, Лекса произносит: — И чем теперь займёмся? — Хмык, а чего хочет хозяйка? — В этом доме есть потрясающая вещица, которая наверняка приведёт тебя в восторг. Реликвия в некотором роде. Думаю, времяпрепровождения с ней доставит нам удовольствие. — Интригу-у-уешь. Что же это? — Шахматы. На шкатулке, в которой они хранятся, выгравирована дата изготовления. Не помню точно цифры, но они точно символизируют о её принадлежности к эпохе Просвещения. — Как круто! Кстати, я не особо хорош в шахматах, так что соперник из меня так себе. — Я тоже далеко не Гарри Каспаров. Но не волнуйся: выиграть я тебе не дам. — С удовольствием собью с тебя спесь, выиграв пару-тройку раз, но давай оставим это на завтрашний день. У меня есть идея получше на сегодня. — И какая же? — Увидишь. — Что ты задумал? Но Озан, полностью проигнорировав вопрос, скрывается в полумраке кухни. Возвращается он довольно скоро, держа в руках два хрустальных бокала и новую бутылку красного вина. — Что об этом думаешь? — Серьёзно? Вот это наглость… Пытаться приударить за девушкой, когда её жена находится в непосредственной близости. Даже не знаю, в шоке ли я или всё-таки в восторге. — Мужья или, — Озан игриво дёргает бровями, — жёны «поблизости» меня никогда не смущали. Если мне нравится девушка, ничто меня не остановит. Но сколь не больно мне разбивать твоё размечтавшееся сердечко, вынужден сказать, что не собираюсь, как ты выразилась, за тобой приударять. Это для Кларк. — Пха, — истеричный смешок срывается с губ Лексы. — извини, я для тебя какая-то шутка?! Заявить мне в лицо, что ты собираешься приударить за моей же женой! Если бы ты не был мне так сильно нужен, вмиг бы лишила тебя работы. Потрясающая наглость! Скажи, это что-то чисто еврейское или особенность твоего характера? Так, для общего развития хотелось бы понять. — Разве Кларк интересуют парни? Молчание. Лекса произвольно хлопает глазами, прокручивая в голове только что необдуманно брошенные ей фразы, понимает, что выглядела глупо, но решительно остаётся невозмутимой, пока не замечает насмешливый взгляд Озана. Тогда она вспыхивает. — Суть не в этом! И зачем ты хочешь приударить за ней, если думаешь, что ей нравятся только девушки?! Это не логично! А… я поняла. Ты хочешь подпоить её и переспать! Точно!.. Как я могла забыть?! Ты вчера уже об этом думал. Так вот, Озан, — его имя она произносит ледяным голосом, отчего неприятные мурашки бегут по телу парня, — я не позволю тебе так с ней поступить! Она этого не заслуживает. — Я и не говорил никогда, что так поступаю с девушками. Сегодня очень странный день, — говорит он, садясь на стул, и ставит перед Лексой бокалы и бутылку вина, — не находишь? Ты с утра сама не своя была. И сейчас не по делу разнервничалась. Дослушала бы вначале, а уж потом исходила на эмоции. — Ни на что я не исходила. Перестань. — Аха, я тебя понял. Ты не спрячешь в себе человека, сколько бы ни пыталась. Я знаю твою историю. Знаю, что вы сделали несколько лет назад. Что ТЫ сделала… Я не осуждал тебя и остальных, но и на встречу с теми из вас, кого я не знал, не возлагал особых надежд. Но я так скажу тебе: ты начала мне нравиться. — Вот это откровение. Ты же знаешь, что наплевать? — Я уверен, что это не так. И на Кларк тебе не плевать. — Вот теперь мне всё понятно. А я-то думаю, на какую мельницу льётся вся эта вода. Твои домыслы смешны. Я не испытываю к Кларк романтических чувств, так что в этом, — Лекса указывает пальцем на вино и бокалы, — нет смысла. — А я и не говорил ничего о романтике. У Кларк сегодня был день потрясений, и ты не хуже меня знаешь, что её эмоциональное состояние оставляет желать лучшего. Я хотел подать тебе идею поддержать её словом, а для разговора всегда нужен повод. Никто не отказывается от беседы, когда у тебя в руках бутылка вина. А почему у тебя романтика на уме, когда речь заходит о Кларк, я в душе не знаю. Озан ехидно улыбается, дёрнувшись в сторону, словно это могло помочь ему избежать столкновения с испепеляющим взглядом Лексы, но мгновенно выпрямляется, когда та, не произнеся ни слова, забирает вино с бокалами и уходит, оставляя его в столовой в полнейшем одиночестве. Но долго ему не приходится оставаться одному: вскоре Якоб и его дети приходят убрать со стола. ***       Интуиция — сильная штука, и Лексу она никогда не подводила. Не подводит и сейчас. Почему-то она точно знает, что найдёт Кларк в малом зале. И правда: в опасной близости от камина она сидит, обхватив руками подтянутые к груди колени, на краешке белого ковра и смотрит на огонь. Бесшумно подойдя к ней, Лекса присаживается на корточки и свободной рукой осторожно убирает назад пряди её волос, заставив Кларк вздрогнуть и резко обернуться. — Ты напугала меня! — Извини. Усевшись рядом с ней, Лекса ставит возле ног бокалы и вино и повторяет позу Кларк, спокойным взглядом смотря на неё. А та, бросив несколько быстрых взглядов в её сторону, раздражённо спрашивает: — Что ещё? — Я тебя расстроила чем-то? — Ты??? Нет, конечно. Почему ты спрашиваешь? — Ты так разговариваешь со мной, словно я в чём-то виновата перед тобой. — Правда?.. Ох, прости, — выражение лица Кларк становится ещё более печальным. — Я разговаривала с Рейвен. Оказывается, она звонила много раз, потому что увидела в новостях, что здесь произошёл взрыв. Моё имя было в списке возможных жертв… Всхлипнув, она закрывает лицо руками, пытаясь сдержать слёзы. Тяжело вздохнув, Лекса пододвигается к ней и крепко обнимает, телом ощущая её дрожь. — Эбби тоже звонила? — Нет… Рейвен очень сильно переживала, поэтому позвонила Озану, и он сказал ей, что со мной всё в порядке. А она уже рассказала об этом маме до того, как та успела испугаться. — Тогда почему ты плачешь? — Потому что должна была в первую очередь позвонить родным. А я… ах… — Не сокрушайся об этом. Ты была потрясена произошедшим. И вообще, ничего же не случилось от того, что ты не позвонила. Посмотри на меня, — Лекса, отстранившись, кладёт ладони на щёки Кларк, вынуждая повернуться к ней лицом. — Не нужно слёз, дорогая, — она вытирает струящиеся по щекам ручейки. — Этот день закончился. Давай оставим его в прошлом и с широкой улыбкой шагнём в прекрасное сегодня. У нас ещё достаточно дней для отдыха, и мы проведём их, позабыв про печаль. Идёт? — завороженно смотря на неё, Кларк слабо кивает в знак согласия. — Хорошо. А теперь нужно скрепить это обещание. Вывернув пробку из бутылки, Лекса бросает её в огонь, а затем наливает по полбокала и себе, и Кларк. Подав один из них жене, она делает глоток из своего, наблюдая за ней. В глазах Кларк блестят слёзы. Она молча пьёт, глядя в костёр. Её руки подрагивают, из-за чего трясётся и бокал. Несколько капелек вина слетают с его краёв, падая вниз. — Ой!.. Встрепенувшись, Кларк испуганно ищет глазами место, куда упали эти капли, мысленно молясь, чтобы только не на прекрасный белоснежный ковёр. — Оставь, Кларк… — Нет! Вдруг я испортила дорогую вещь… Кларк продолжает свои поиски и успокаивается только тогда, когда находит у себя на джинсах несколько тёмно-красных пятнышек. — Я больше не буду. Отставив бокал подальше от себя и от ковра, она вновь принимает позу, в которой её несколько минут назад застала Лекса. — Из-за пары капель? — И сотни потенциальных. — Хватит беспокоиться о том, что можешь что-нибудь испортить в этом доме. Ты здесь хозяйка, Кларк. А хозяева не задерживают дыхание, боясь сделать что-то не то в своём доме, просто потому что не могут сделать что-то не так. Знаешь, на что был похож дом, когда здесь жили его первые владельцы? Здесь живого места не было. Этот дом ремонтировали сотни тысяч раз, а мебель меняли ещё чаще. Так что не волнуйся, — но Кларк не реагирует. Закатив глаза, Лекса предпринимает попытку привлечь к себе внимание. — Смотри, что я сейчас сделаю. Краем глаза Кларк замечает движение, поэтому поворачивает голову и ужасается, потому что видит, как занёсшая над ковром бокал с вином Лекса наклоняет его с недвусмысленным намерением опрокинуть на него всю жидкость. Вскрикнув, она бросается наперерез вот-вот упадущим вниз первым каплям и одновременно пытается выровнять бокал. Успешно для ковра и не очень для себя: немного вина проливается на её кофту. — Что ты творишь??? С ума сошла?! — Это ты с ума сошла. Хочешь стать героиней ковра? Так он неживой, ему плевать. Смотри, полнейшее равнодушие. Лекса хлопает ладонью по ковру, показывая, что ворсинки приходят в движение только если к ним прикоснуться, но Кларк слишком занята рассматриванием пятен на кофте. — Меня родители учили бережно относиться к вещам. Охо… кофту теперь только на выброс. Расстроенная Кларк снова готова расплакаться. Ей нравится эта кофта, но не в ней совсем дело. День сегодня какой-то… весь состоит из переживаний и расстройств. — Не надо раньше времени паниковать. Может, Якобу удастся сотворить чудо. А пока давай снимем её, — забравшись пальчиками под ткань кофты, Лекса, скомкав её, с нажимом стягивает через голову, не встретив возражений, и небрежно кидает на пол. — Вот так… Давай ещё выпьем? — Я же сказала, что не буду. — Тогда чем займёмся? Приблизившись к Кларк, она спокойно смотрит в её глаза, но совсем не ожидает ответа и, когда та отводит взгляд, тянется к ней, касаясь губами её щеки. Кларк вздрагивает, но не отстраняется. Тогда Лекса оставляет ещё несколько коротких поцелуев теперь уже на её шее. Её руки ласкают свободные от одежды участки кожи, а сама она, навалившись на Кларк корпусом, медленно укладывает её спиной на ковёр. Нависая над ней, Лекса целует её грудь, спускается ниже, но она вдруг замирает, увидев, как странно подрагивает живот Кларк. Переведя взгляд на лицо Гриффин, она видит, что та всхлипывает, а по её щекам текут слёзы. Не растерявшись, Лекса рывком поднимает её, прижимает к себе, успокаивающе поглаживая по спине. — Зачем ты это делаешь?.. — сквозь слёзы лепечет Кларк. — Что не так-то опять? — Да всё то же! Я же вчера говорила тебе… и ты сказала, что всё поняла, но сейчас ты… ах… — Погоди, погоди… Вчера было вчера, а сегодня тоже многое произошло. Мы переспали несколько часов назад, забыла уже? Как-то знаешь, мне не пришло в голову, что после того, что между нами было, мы вновь вернёмся на ступень назад. — То, что было в душе… — Кларк неловко вытирает слёзы руками. — Это… это было, как гипноз. Я не могла сопротивляться. — Серьёзно? По-твоему, я тебя загипнотизировала?! Блядь, Кларк, прими на себя ответственность за поступки. Или тебе слабо? — воцаряется тишина. Глаза Кларк вновь увлажняются, и Лекса понимает, что она вновь готова заплакать. — Только не это… — Может. Но ты тоже должна отвечать за свои. Ты сегодня была такая религиозная, соблюдала обычаи, а ведь наверняка эта религия осуждает гомосексуализм, как и другие. Как ты можешь утром молиться, а вечером спать со мной? Не боишься гнева божьего? — Молюсь, грешу и снова молюсь. Все так живут. И ты тоже, Кларк. Да? Улыбнувшись уголками губ, Лекса гладит её по щеке, из-за чего та на миг прикрывает глаза, а когда открывает их, долго и пристально смотрит на неё. — Я тебе нравлюсь?.. — Аха, если ответ как-то придаст последовательность твоим поступкам, то… — Ты мне нравишься, — Кларк опускает взгляд. — Я не знаю, зачем я это сказала. — Было бы странно, если бы я тебе не нравилась, — хмыкнув, Лекса гладит её волосы. — Думаю, тебе надо поспать, хорошо? — Я и собиралась уйти спать, но не знаю, где наша спальня. И как назло никого не было, чтобы спросить. Поэтому пришла сюда. — Поднимешься на третий этаж и сразу с лестницы заверни налево, а там вторая дверь справа. Если подумать, наша спальня находится прямо над этим залом. Ты лишь этажом промахнулась. — Тогда я пойду, и теперь точно не промахнусь, — Кларк пытается встать, но Лекса задерживает её. — Что? — Ты простое делаешь сложным. Я тебе уже говорила, что хочу порадовать тебя. Всё в этой поездке должно приносить тебе радость, в том числе и секс. Это не связано с твоими или моими чувствами. И уж тем более не имеет ничего общего с нашими отношениями. Мы в другой стране, почти что другие люди, потому что обстановка благоволит, чтобы мы изменились, но это было, есть и останется здесь. Когда мы вернёмся в Нью-Йорк, всё будет, как прежде. Понимаешь, о чём я? — Да, я всё поняла. Поднявшись, Кларк уходит, прикрывая ладонями свою грудь. Хоть она и в лифчике, всё равно чувствует себя, словно голая, и мысленно молит о том, чтобы ей никто не встретился по дороге в комнату. А Лекса остаётся сидеть на ковре перед камином. Она допивает вино из своего бокала, задумчиво глядя на пляшущие языки пламени. Раньше, когда они только познакомились, странности Кларк не так были заметны, как теперь. «Может, местный воздух на неё так влияет? Или она играет со мной. Все мы играем в игры, но Кларк… Нет, она такая, какая есть». — Я могу ещё чем-нибудь помочь? — голос Якоба вырывает Лексу из её мыслей. — Да. Забери вино с бокалами и… Кларк пролила немного себе на кофту. — Исправлю это. Подойдя к Лексе, Якоб ловко хватает в одну руку бутылку и бокалы, а другой бережно берёт кофту. Собравшись уходить, он вдруг оборачивается, тепло улыбаясь. — Похоже, твоя жена хорошая девушка, Лекса. — Спасибо. Это правда. — Знаешь, а я всегда знал, что ты приведёшь в дом женщину, а не мужчину. — Почему же? — Когда тебе было лет двенадцать, я застал тебя и мою Анну целующимися на этом самом ковре. Рассердился, конечно, сильно, но не потому что был против, а потому что боялся, что господин Питер и госпожа Кетсия узнают об этом. Меня и мою семью могли выгнать. — Хм… почему я этого не помню? — Должно быть, это было неважно, раз в твоей памяти это не отложилось. И кстати, я рад, что вы с Кларк всё-таки приехали сюда. Давненько тут никого не было. Я уже начал беспокоиться, что этот дом вновь будет продан. — Я не хотела быть здесь. Столько воспоминаний… — Но ведь это хорошие воспоминания. — От этого не становится менее больно, Якоб. Сочувственно поглядев на неё, мужчина уходит, не найдя ни единого слова. А Лекса ложится на ковёр, закинув руки за голову. Опять мысли и воспоминания одолевают её. Иногда вечерами папа рассказывал истории из своего детства, сидя на этом самом месте. Она, Микаэла и Линкольн садились полукругом возле него. Разные были истории: и смешные, и грустные, и скучные, и странные, но они всегда заслушивались ими, потому что Питер умел так рассказать, чтобы волей-неволей каждый с интересом продолжал его слушать и оставался довольным после того, как он замолкал. Лучшие истории были связаны с сестрой его деда. Она всю жизнь пыталась стать актрисой, но так и не достигла высоких успехов. Зато накопила уйму историй и рассказывала их внукам. Больше всех Лексе полюбилась та, в которой бабуля Элиза, будучи ещё молодой девушкой, отправилась из своего родного города Кливленда в Лос-Анджелес, чтобы покорить Голливуд. Но у неё не было ни цента в кармане. Тут-то и начинается веселье. Элиза зарабатывала на проезд и пропитание, как могла: пела, танцевала для людей на улицах и в поездах, жонглировала различными вещицами, но так как совершенно не умела это делать, вещицы падали на головы тех, кто на неё смотрел, а иногда и на её голову. Лекса улыбается, вспоминая картину, которую представляла, когда папа это рассказывал. Но веселее всего в этой истории моменты, когда Элиза обворовывала всяких разинь в более-менее приличных костюмах. Каждый раз придумывала новый и ещё более изощрённый способ вытащить пару долларов из кармана. Питер всегда заливисто хохотал, и Лекса смеялась вместе с ним, но сейчас ей не смешно. Её сердце сжимается, когда в голове возникает образ смеющегося отца. Даже кажется, словно она вживую слышит его смех. И поэтому слёзы наворачиваются на глазах, ведь она никогда не сможет услышать вновь эти истории и смеяться вместе с ним. «Мёртвые не оживают…» Она не хочет плакать, как маленькая девочка. Но в этом доме она чувствует себя той самой маленькой девочкой, и потому Лекса не сдерживает слёз и уж точно их не стыдится.