Что наша жизнь? Игра?

      Боль. Как ни странно, Артём даже был ей рад. Ведь мёртвые не чувствуют. Чувствовать боль — привилегия живых. «Мне больно, следовательно, я не помер». Такая интерпретация известного изречения, наверное, вызвала бы улыбку, не будь оно так больно. Вместе с тем сознание будто плыло в тумане. Откуда-то издалека доносились невнятные звуки. Парень прислушался. Удивительно, но для этого пришлось приложить почти физическое усилие. Как так? А вот так, он и сам не смог бы объяснить. Звуки приблизились и стали более различимы.       В первую очередь выстрелы. Да, слышимые неоднократно и уже ставшие привычными короткие, в пару патронов, очереди АК.       — Контроль.       Знакомый, почти родной голос. Артём слышал его постоянно и думал, что знает. Этот голос им, курсантам, давал вводные, разбирал ошибки и выдавал поощрения. Этот голос, бывало, песочил юных лоботрясов за многочисленные залёты. От сердца отлегло — живой. Значит, не зря.       — Контроль.       Вот таким Артём этот голос ещё не слышал. Словно не человек говорит, а какая-то боевая машина вдруг обрела возможность разговаривать. Парень мысленно поёжился — судя по всему, наставник был в бешенстве. Была у Никитина такая черта — чем больше он злился, тем спокойнее внешне становился. Только разозлить его было совсем не просто. Но сейчас явно удалось.       — Первый — чисто.       — Второй — чисто.       — Третий — чисто.       Скороговорка доклада успокаивала. Похоже, что все остальные не пострадали.       — Шестой — чисто.       …       Пауза. Верно. Седьмым был сам Артём. Он по убитой уже привычке попытался подхватить эстафету доклада, но не смог.       — Восьмой. Минус один. Чисто. Седьмой две…       «Ну вот и всё. Значит, всё-таки умер». Парня охватило сильнейшее сожаление. Нет, не о своём поступке он жалел (ну, разве что совсем немножко, ведь, как ни крути, жить-то хочется!). Жалел он о том, что никогда больше не увидит тех золотых волос, не услышит голоса, не скажет… Тут фантазия начинала пробуксовывать. Всё же трудно парню, полжизни прожившему в военном училище, придумать, как признаться в своих чувствах. «Донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви…» Так, что ли?       — Седьмой две… Отставить! Седьмой — триста!!! Повторяю — триста!       «Триста»! Значит, всё-таки живой.       — Принял. Санитар.       Вот и в голосе Никитина чувства прорезались. Мог бы — улыбнулся. Словно со стороны парень видел, как ощетинившаяся во все стороны стволами группа медленно пробирается к выходу из трюма, а в середине построения на импровизированных носилках два морпеха тащат его, Артёма, безвольную тушку. Глядя на решительные лица товарищей, парень понял — дотащат. Если надо, стену лбом пробьют, но дотащат. Впрочем, долго любоваться этой сценой ему не дали. Словно какая-то высшая сила, решив, что хорошего помаленьку, отвесила единственному зрителю могучего пендаля, и он вновь очутился в своём теле. Боль, словно ждавшая этого момента где-то на задворках, навалилась с новой силой, и этого бедолага уже не вынес. Сознание, помахав на прощанье ручкой, унеслось в загадочные дали, и он, говоря по-простому, вырубился.       Увы, многое потерял. Он не видел, как сослуживцы вытаскивают его на палубу, не видел, как бережно спускают на берег, и, самое главное, не видел, как рванулась к нему стройная женская фигурка с длинными золотыми волосами…

* * *

      Да уж. Такой подлянки от безобидной посудины никто не ожидал. Расслабились, б*&. Да и что сказать, кто вообще мог ожидать такое? Ладно бы стрельба началась в море, там у этих гадов хоть какие-то, пусть и призрачные, но всё же шансы на бегство были. Но вот так, стоя у причала? На что они вообще рассчитывали?! Мрак какой-то.       И ведь, как говорится, ничего не предвещало. Никитин сам тот ещё параноик, даже пацанов с собой на досмотр потащил. А значит, был уверен в безопасности мероприятия. Да я и сам хорош, чего уж там. Повторюсь — расслабились. За что и поплатились.       Сначала забеспокоилась Хоппо. Она вдруг вскрикнула, а потом вцепилась в меня мёртвой хваткой и буквально швырнула моё не ожидавшее такой подлянки сознание в боевой режим. Краски пропали. На чёрном фоне зелёными линиями, как в какой-то древней игрушке, обозначены силуэты кораблей. Зелёные точки на берегу и в море — мои девчата. Синие точки на торгаше — досмотровая команда, союзники. Жёлтые точки на палубе — нейтралы. И пара красных точек, резко вспыхнувших возле наших ребят. Враги. Выстрелов я не слышал, толстые стенки трюма хорошо погасили звук, но понять, что к чему, было совсем не сложно. Сначала померкла синяя точка, а через пару секунд и обе красных. Чего уж тут не понять?       И тут же, как будто в подтверждение старой поговорки, — взрыв тревожных криков неподалёку. Одна из зелёных точек на берегу замигала, то наливаясь багровым, то вновь зеленея. Вот тут меня пробрало. Какого хрена происходит? Усилием воли вырвавшись из боевого режима, я рванул к месту событий, таща на себе так и не отцепившуюся дочку. То ещё, думаю, зрелище было: здоровый лось в военной форме несётся куда-то сломя голову, а на нём, крепко вцепившись руками и ногами, висит ребёнок! Правда, тогда у меня не было ни возможности, ни желания об этом задумываться.       В бухте творилось чёрт знает что. Взбешённые морпехи, уложившие весь экипаж торговца лицом в палубу, явно искали только повод открыть огонь. На пирсе вокруг носилок с раненым носилась Варя с устрашающего вида медицинскими инструментами в руках и рычала на топчущихся тут же бойцов. Те безропотно выполняли все команды девчонки.       Но самое страшное для меня было не это. В нескольких шагах от носилок стояла Элли и застывшим взглядом смотрела на раненого. Твою мать… Мать твою! Даже не смотря на лицо бойца, стало очевидно, КТО там лежит. Доигрались.       — Как он?       Варя хмуро посмотрела на меня:       — Хреново. Пока жив, но…       — Но?       Она вздохнула.       — Бронежилет выдержал, но заброневое воздействие никто не отменял. Множественные переломы рёбер, внутренние кровотечения и повреждения. Точнее пока сказать не могу, но одно точно — нужна срочная госпитализация. У тебя нет в запасе стационара в получасовой доступности? Вот я почему-то так и думала.       Мать… мать… мать… Кажется, первая любовь моей дочурки вот-вот рванёт по пройдённому мной совсем недавно маршруту. Ой, как плохо-то. Элли, с жадной надеждой слушавшая каждое слово Варвары, побелела как снег. Да уж. Врачебный цинизм — это отдельная история. Помню, как-то раз… Бл*. Не до того сейчас. И ведь спасти парнишку может только чудо. Чудо! А где же его взять-то? Хм-м-м… а если?..       — Варя!       — А?       — А если мы его в Док сунем?       — В какой такой док? В смысле утопить, чтобы не мучился? Сурово… Погоди. Ты имеешь в виду ТОТ Док? — Девушка ткнула пальцем в стоящий неподалёку корабль.       — Да. Что будет?       — А… О… Хм… А хрен его знает! Но хуже точно не будет!       Пока я судорожно соображал, что, собственно, ответить, неожиданно для всех вперёд шагнула Элли:       — Адмирал… Нет, батюшка, дозвольте мне…       Я посмотрел на девушку. Такое чувство, что она стала… старше, что ли? Последние события не прошли для неё безболезненно. Сейчас Элли была предельно серьёзна и смотрела на меня с такой смесью надежды и решимости, что стало немного жутковато.       — Элли? Что ты хочешь сделать?       — Дозвольте мне пойти с ним.       И вот это её «с ним» прозвучало так, что сомнений не оставалось. Парнишка сумел-таки достучаться до сердечка моей дочки. Блин, такое чувство, что у меня сейчас разрешение на свадьбу просят. Хотя… Кажется, практически так оно и есть. Странное чувство. Наверное, отцы, у кого есть взрослая дочь, меня поймут. Вот странное дело. Вроде дочку я обрёл совсем недавно, а уже чувствую её как часть себя. Мелькнула даже гадкая мыслишка, что лучше бы парню концы откинуть и избавить меня таким нехитрым образом от проблемы. Стыдно, конечно, но из песни слов не выбросить.       — Элли… Дочка, ты уверена?       Она решительно тряхнула головой.       — Да, отец.       — Что же, тогда иди.       Элли наклонилась над носилками, бережно подняла окровавленное тело, развернулась и, пройдя мимо расступившихся бойцов, направилась к доку. А я молча смотрел ей вслед. Смотрел — и чувствовал, что какая-то часть меня отдаляется. Нет, не исчезает, не уходит насовсем, а именно отдаляется от меня. Вроде, и мало что изменилось, но одновременно и очень многое. Странное чувство. Странное.       Хоппо, до этого висевшая на мне, внезапно отцепилась и, слегка подпрыгивая, устремилась следом за Элли. Видимо, решила проконтролировать процесс. С другой стороны, кому, как не ей? Варя, схватив объёмистый баул с красным крестом на боку, замыкала эту странную процессию.       Кто-то вдруг сжал мою ладонь. Слава. Она внимательно посмотрела мне в глаза, кивнула чему-то своему и молча прислонилась к плечу. Одновременно с другой стороны появилась Кага. Девчата… Горло сжал спазм. Так, надо срочно чем-то заняться! Хотя что значит «чем»?       — Андреич? Что за херня тут творится?!       — Разберёмся.       У Никитина, кстати, глаза как-то подозрительно блестят. Подозреваю, что и у меня зенки такие же.       Дальнейшее напоминало избиение младенцев. Экипаж судна согнали на пирс («как баранов», — мелькнула мысль) и приступили к «потрошению». Результаты наводили на размышления.       Во-первых, личность нападавших. Первый был судовым суперкарго и — внимание! — ходил на этой посудине чуть ли не с момента спуска его на воду! Капитан, когда узнал, что его старый приятель и собутыльник вдруг напал на русский спецназ, просто впал в ступор и отказывался верить своим глазам.       — Тишайший человек! Мухи не обидит… — то и дело бормотал он себе под нос.       Со вторым нападавшим история была ещё более запутанная. В экипаж он нанялся сравнительно недавно, пять месяцев назад. Это был его второй рейс. Команда в один голос клялась, что парень был компанейский, исполнительный и усердный. Прямо идеальный матрос. Более того, эти двое — суперкарго и новичок — практически не пересекались и дел друг с другом не имели никаких. И тут такое.       Осмотр тел тоже ничего не дал. Кроме двух компактных, но мощных пистолетов-пулемётов и пары запасных магазинов к ним ничего обнаружить не удалось. Разве что небольшая записная книжка у одного. Внутри какие-то записи. Приход-расход. Маркировки грузов. Словом, тут специалисту разбираться, а не нам.       Никитин, слушая откровения команды, мрачнел на глазах. И я его прекрасно понимал. Судя по всему, мы с размаху вляпались в какую-то очередную грандиозную задницу. Как будто нам и без того проблем мало. Только вот сдать назад уже вряд ли получится.       — Ладно. Пора разобраться, что за «подарок» нам прислали.       Примерно через час экспресс-допроса Андреич пришёл к выводу, что от команды он ничего больше не добьётся. Парни, изрядно шокированные подлянкой, подкинутой им покойными сослуживцами, запираться даже и не думали, выкладывая всё, что могли вспомнить. Наверное, даже на исповеди они так не откровенничали. Мы узнали много нового и о контрабанде, и о её поставщиках (да, судно и этим промышляло, куда же без «левого» приработка). Однако ничего такого, из-за чего стоит нападать на вооружённую до зубов группу бойцов, они никогда не возили. Более того, они даже представить себе не могли, зачем нечто подобное может понадобиться!       Мы с Никитиным тоже не могли. Поэтому повторная экспедиция в трюм злополучного торгаша больше смахивала на полномасштабную боевую операцию. Причём — совместную. Два взвода морской пехоты поднялись на борт, а вокруг посудины расположились Слава, Орёл и Хибики с Муцуки в обвесе и с орудиями наготове. Ну и Кага вместе с неотходящей от неё Акаги с луками наперевес стояли немного в стороне. И, разумеется, Сашка — куда же без её любопытного носа? Одним словом, приготовились по полной — повторения трагедии не желал никто.       Кора, видя такой цирк, только почесала макушку, хмыкнула и повела бойцов в трюм. Мне хотелось пойти с ними, но, поглядев в насупленные лица подчинённых, даже заикаться об этом не стал. Понятно же — не пустят. Да и глупо это — что я там могу сделать? Только под ногами мешаться буду. Оставалось только наблюдать за происходящим через нашлемные камеры бойцов.       Долго ждать не пришлось. Курильская, как я уже говорил, нюх на всякого рода «левак» имела потрясающий, а потому и тут не подвела. Практически не сомневаясь, она подошла к паре стоящих бок о бок контейнеров-сорокатонников и уверенно ткнула в них пальчиком.       — Здесь.       — Что — здесь? — Никитин (ну а куда уж там без него? Меня, значит, в тылу оставил, а сам?!) озадаченно поскрёб пятернёй шлем, спохватился и, досадливо поморщившись, продолжил:       — И что нам с этим делать?       — Не знаю, — беззаботно пожала плечами Глубинная, — но здесь точно что-то есть.       — Точно?       Видя её кивок, офицер вздохнул. Не доверять Коре причин тоже не было, значит, придётся искать.       Вскрывали контейнеры по всем правилам военной науки. Морпехи, прикрывая друг друга, распахнули дверцы, готовые в любой момент залить внутренности железных ящиков потоком свинца, и… ничего. В смысле, в контейнерах обнаружилось разного рода барахло — аппаратура для видеозаписи, осветительные приборы и тому подобное. По документам, всё это хозяйство принадлежало одной небольшой, но процветающей киностудии, снимающей фильмы категории «восемнадцать плюс». Порнуху, одним словом. Тут даже кое-какой реквизит присутствовал в виде масок, плёток, ошейников, каких-то непонятных загогулин и прочей хрени. Как выразился один из бойцов, явно пародируя известного актёра: «срамота». Вещицы, конечно, «забавные», но ничего такого, за что стоит устраивать пальбу…       Не найдя ничего среди содержимого контейнеров, бойцы рассыпались по трюму и, не ослабляя бдительности, принялись осматривать как сами контейнеры снаружи, так и помещение. И ведь нашли!       Находка сама по себе вызывала ещё больше вопросов. Ею оказалась очень хитрая система: оба контейнера имели двойные… даже не знаю, как правильно сказать — не стенки и не полы, а как раз определённые участки и там, и там. Путано? Да. На практике — когда боец, не знаю уж каким чудом отыскавший неприметную выпуклость под перилами трапа, надавил на неё, раздался тихий щелчок, и части днища и стенки обоих контейнеров хитро сложились и сместились вверх, открывая узкую длинную нишу.       Дальше события ломанули вскачь. Из тайника, как чёрт из табакерки, выскочил какой-то тип, наряженный в чёрный облегающий комбинезон, и открыл огонь по бойцам. Вернее — попытался открыть.       Морпехи, и так уже бывшие на взводе, отреагировали как идеально слаженная боевая машина: сразу с трёх сторон отстучали свой «так-так» калаши, и диверсант рухнул, не успев даже вскинуть свой автомат. Переносные прожекторы осветили тело незадачливого нападавшего и сам тайник. Немая сцена.       — Вот су***…       Не знаю, кто первый это сказал, или же это была коллективно-бессознательная реакция. По-моему, даже Кора — и та матюкнулась. Ну, тут было от чего охренеть, если откровенно.       В довольно большом (объёмнее, чем можно было ожидать, впрочем, секрет этой странной вместимости тайника выяснился чуть позже) углублении лежала очередная Глубинная. Но как лежала!       Во-первых, одета она была только в ошейник — ну не считать же одеждой чёрные ремни, надёжно связывающие девушку и приковывающие к косому кресту, на котором она и лежала? В дополнение к этому в шею пленнице (а как её ещё назвать, с такой-то упаковкой?) был введён катетер. На небольшой подставке рядом лежали несколько прозрачных пакетов, наполненных зеленоватой жидкостью, и всё это медицинское безобразие между собой соединяла прозрачная трубочка капельницы.       Ну и дополнял всё это кое-какой беспорядок, скажем так, ниже пояса Глубинной. Тут и дураку станет понятно, как коротал время этот тип, что выпрыгнул нам на встречу.       — Жёваный крот… — хоть и не по теме, но от души выразился Никитин. — Кажется, мы все в жопе…