Принцесса в башне

— Зачем? — хмурится Шури, пока Эрик пинцетом вытаскивает осколки стекол из ее стоп. — Да, я знаю, что есть продвинутые технологии, — говорит он с усмешкой. Ему всё еще странно от того, что не получаются порой самые простые вещи, которые выходят и у ребенка. Этот мир всё еще не принадлежал ему. Или он не принадлежал этому миру, не сросся с ним кровью и плотью, не понимал и не осознавал, что движет этими людьми… Хотя. Что может двигать людьми? Всегда — жадность и страх. И всё. — Зачем самому? — корректирует вопрос Шури. А. Да. Еще — месть. — Потому что так надо, принцесса, — усмехается Эрик. Потому что он то ли винит себя — за это стекло, за осколки, что мелким крошевом разлетелись не только по полу этой башни, но и по всему городу, то ли обвиняет ее — за то, что позволила этим осколкам разлететься, за то, что не помогла, не спасла свой город, с которым сроднилась не только кровью и плотью, но и самой душой — безумной, раскрошенной душой, полной тех же осколков и обломков, что и ее город. Когда он вынимает осколки — ей больно. Она выныривает из своего безумия, она смотрит осознанным взглядом, она говорит спокойно: — Я не отступлюсь. Проще меня убить, чем приходить и надеяться, что я спасу твой мир. — Я надеюсь, что ты спасешь свой мир, — говорит Эрик. — То, что от него осталось. Принцесса качает головой отрицательно, сводит брови к переносице и спрашивает: — А от моего мира что-то осталось? — Город, — напоминает Эрик. Город, который пропитан ею, который умирает вместе с ней, который крошется тихим безумием… Он ведь не убил ее только поэтому, да? Потому что она — этот город. Они едины. Звучит безумно глупо. И безумно. И глупо. — И города больше нет, — отвечает принцесса.